— Карлайла… — Трубка Хоупа снова потухла, и он решил оставить ее в покое.
— Самый лучший табачок, который я курил с тех пор, как мне выдрали зубы, — заметил молодой человек уже более весело. — Совсем не мог курить, сильно боялся, что вовсе раскрошатся. С того дня у моего рта словно новая жизнь началась. Два настоящих мучителя — нижние задние. — Он пошире разинул
рот, и стало ясно, что ему не терпится рассказать о своих зубах, но Хоуп был настроен на более философские темы.
— Тебе нравится твоя работа на руднике?
— Каменоломня? Да никому бы не понравилась. Неграм на плантациях и того лучше. — Вынутая было трубка снова отправилась в рот, и, как успел заметить Хоуп, она продолжала исправно дымить.
— Вот почему ты направляешься домой?
— Да можно и так сказать.
— Я согласен с тобой, в нашей стране и правда существует рабство. И многие другие бы согласились. Мой друг Том Пейн… Меня даже ранило, — он поднял искалеченную руку, — когда я сражался на его стороне за свободу наших американских братьев… он писал и сражался за свободу Америки во Франции и здесь, в своей родной стране. Где же он до сих пор сеет свои семена? Здесь! Здесь, на родине. Кто может считать себя свободным в этой стране после судебных разбирательств по поводу государственной измены[28], за которую упекают за решетку и оставляют гнить…
Молодой человек наблюдал за ним весьма настороженно, ожидая лишь подходящего момента улизнуть. Только джентльмену и пристало рассуждать по поводу правосудия, Франции и Тома Пейна. Если Харрисону и приходило в голову разглагольствовать на подобные темы, то уж он-то со всем тщанием следил за тем, чтобы никого поблизости не оказалось. Доведись ему хоть раз кивнуть в знак одобрения подобных крамольных идей, и на его голову обрушатся все невзгоды мира. Постепенно его настороженность переросла в беспокойство — он с самого начала должен был заподозрить неладное: не слишком богато одетый джентльмен предлагает ему набить трубку отменным табаком прямо посреди дороги… его беспокойство стало медленно, но верно перерастать в панику, он быстро загасил трубку. Теперь джентльмен принялся нападать на мистера Питта, обозвав его исчадьем ада, страшней самого дьявола. Затем начал костерить парламент, который оказался слишком уж безвольным и не оказал премьер-министру никакого сопротивления. И в конечном итоге разбушевался по поводу законов, конституции, короля, правда, надо признать, ярость эта была столь прекрасной и красноречивой, что выдавала в нем хорошего оратора…
— Боже, храни короля! — пробормотал молодой человек как заклинание, вскочив на ноги. — Только это я и могу вам сказать. — И повторил, чтобы услышали все в округе — овцы, козы, ласточки, лодки и облака: — Боже, храни короля! А теперь я пойду своим путем, сэр, и спасибо вам, премного благодарен.
— А обратно ты пойдешь этим же путем?
— Никогда, — торопливо ответил Харрисон, и конечно же солгал. Именно для того он и направлялся сейчас с рудника на ферму отца, чтобы узнать, когда же ему родители разрешат вернуться в родной дом и что он сможет предложить Мэри.
Джон Август с тоской провожал взглядом торопливо удаляющуюся фигуру парня и испытывал настоящую эйфорию от доселе незнакомых чувств, убежденный, что судьба на сей раз столкнула его с одним из радикалов, перед которым он мог без малейших опасений раскрыть потаенные мысли. Что касается его собственных разговоров, мысли, внезапно приходящие ему в голову, как правило, начинали жить самостоятельно, помимо его воли.
Неторопливым, прогулочным шагом Хоуп преодолел несколько сот ярдов и только тут заставил себя еще раз хорошенько вспомнить весь свой разговор. Он только теперь уловил встревоженность молодого человека, он припомнил свои крамольные рассуждения, напыщенные и многословные, он ощутил страх парня из каменоломни перед ним. Ему захотелось вернуться и поговорить с ним более убедительно. Но если он примется гоняться за молодым человеком, то наверняка будет только хуже.
Так или иначе он выкинул из головы этот разговор с такой же легкостью, с какой выбросил бы обратно в озеро попавшую на крючок мелкую рыбешку. Теперь, пройдя очищение, он, точно драгоценный сосуд непорочной невинности, мог предложить себя Мэри.
Однако в гостинице ее не оказалось, на лугах тоже, и когда он окольными путями разузнал, где же она может находиться, то неверно истолковал полученные объяснения и отправился по совершенно другой тропинке. Мимо водопада, вверх по склону холма, который оказался на удивление крутым и тяжелым. Взобравшись на холм, он мог разглядеть сразу три озера — Лоусуотер, Краммокуотер и Баттермир, — выстроившиеся в цепочку на дне долины, словно гигантские голубые баржи, готовые к буксировке к далеким берегам; он рассмотрел временные жилища дровосеков и заметил стада, спускавшиеся с высотных пастбищ, однако Мэри словно избегала его.
Даже прислуживая ему — а он по-прежнему оставался единственным гостем, — она продолжала сторониться его на протяжении всего вечера. Расторопно и вежливо исполняя свои обязанности, Мэри оставалась вне пределов его досягаемости, и такое равнодушие с ее стороны нельзя было объяснить ни желанием подразнить его, ни внезапно угаснувшим интересом к его персоне. Просто девушка была полностью поглощена своими делами. И это вызывало у него тем большее недоумение, что он совершенно отчетливо ощущал, какой отклик в ее сердце нашли его чувства к ней.
Но даже ее отчужденность не нарушила новизны и надежды на дальнейшее развитие отношений, которая поселилась в его душе на перевале Хауз-Пойнт. Никогда больше не согласится он на пару с Ньютоном разрабатывать коварные планы и идти по этому скользкому пути. Помимо этих планов существовала иная жизнь, и доведись ему воспользоваться предоставленным ему временем, он бы спокойно прожил жизнь, неделю за неделей, наслаждаясь каждым днем как единственным в жизни и последним. Он бы позволил этому миру прийти к нему, а не бросаться на него с кулаками, точно стремясь выиграть рукопашную схватку.
Он даже позволил себе некоторую вольность и выпил стаканчик портера с мистером Джозефом Робинсоном. Затем полковник мило потолковал с хозяином гостиницы, заодно выслушав его рассуждения по поводу битвы у Нила[29]. Мэри давным-давно ушла в свою комнату, однако Хоуп знал, и это слегка успокаивало его, что она находилась где-то поблизости. Он мог позвать ее в любую минуту, но ему хотелось бы удостовериться, что на сей раз он наверняка найдет с ней общий язык. Он понимал, каких усилий и какого внимания это потребует, и в то же время в его сознании зрела мысль — мысль недопустимая и совершенно неприемлемая, — что весь остаток жизни он желал бы прожить именно здесь, с этой девушкой, в совершенной безопасности. Это была его единственная зримая и реальная надежда воплотить в жизнь откровение, сошедшее на него на перевале Хауз-Пойнт.
Бертнесский лес
В течение следующих двух дней Мэри продолжала избегать его. Когда он выходил в столовую, она отправлялась на маслобойню; если же он принимался бродить по полям рядом с домом, она исчезала в Бертнесском лесу на берегу озера. Однако стоило ему только пойти прогуляться по лесу, как она убегала от него на холмы, и Хоуп прекрасно осознавал, что нет никакого резона преследовать ее до самых вершин, впрочем, как и действовать чересчур открыто.
Она пыталась убедить себя, будто он — всего лишь очередной праздный аристократ, искатель приключений; за последние десять лет работы в «Рыбке», под бдительным надзором общественного ока, несколько подобных джентльменов уже успело одарить ее своим вниманием. Иногда это были люди его типа, иногда — не столь воспитанные. Обычно ей удавалось переносить такого рода навязчивый интерес довольно стойко. Однако в последнее время ее способность противостоять ему стала иссякать.
На третий вечер его пребывания в гостинице парочка сыновей одного из мелкопоместных дворян, не отличавшихся примерным поведением, оказалась в «Рыбке». Изрядно подвыпившие после празднования, закончившегося охотой на белок, они явились в гостиницу. Правда, им и раньше доводилось бывать здесь, но обычно Мэри не стоило труда урезонивать этих испорченных щенков, которые устраивали шум и суматоху и, по ее разумению, несмотря на все старания их родителей, вели себя предосудительно и весьма безнравственно. Но в тот вечер их шумное веселье причиняло ей почти физическую боль, и если бы не вмешательство полковника Хоупа, она бы наверняка разразилась слезами.
Наверняка зная, что они никогда не бывали в Германии, он вполне учтиво поинтересовался, не доводилось ли им путешествовать по этой стране. А затем принялся в красках описывать собственное обучение в тех краях в старинном университете Гейдельберга, сразу же целиком завладев вниманием двух дворянчиков-выпивох. С мастерством опытного рассказчика он направил разговор не на изучение работ классиков, философии, немецкого языка и метафизики, но на светские дуэли, их правила и установленные обычаи, схватки один на один туманными рассветами — схватки на шпагах насмерть… Его собственный шрам, сказал он… получен в особо жестокой дуэли… последний успех из трех… в первых двух случаях ему невероятно повезло, и он легко одержал победу… и не будет ли молодая хозяйка сего дома так добра и не принесет ли ему и его друзьям бутылочку прекраснейшего портера из запасов ее батюшки?.. (Мэри вышла, но остановилась за дверью) прекрасное создание, продолжил он, когда она удалилась (голос его стал так тих, что ничего больше она уже различить не смогла)… совершенный образец врожденного аристократизма, они согласны? Скромность, какую и представить-то себе невозможно, разве не так? И он, Александр Август Хоуп, полковник, к вашим услугам, джентльмены, не станет больше терпеть никаких бранных слов в ее присутствии, СЛЫШАЛИ ОНИ ЭТО?
