Милициясхватила отца Варнаву, отца Гервасия, который тоже не стал предприниматьпопыток к спасению, и монаха Феодоссия, попытавшегося, было, уйти, но из-захромой ноги не смогшего оторваться от погони. Собаки окружили его и держали доприхода милиции. А отец Никон пошёл от погони в сторону пропасти, разделяющей двегорные гряды, левее нашего ущелья. Погоня шла за ним по пятам, не торопясь,поскольку охотники знали, что оттуда выхода нет, там только пропасть.
Мнесверху было хорошо видно, как отец Никон подошёл к краю пропасти, перекрестилсяи пошёл прямо по воздуху на другую сторону ущелья. Когда он был уже на двухтретях пути, из кустов выскочили два охотника, опередившие остальную погоню.Увидев удалявшегося по воздуху батюшку, один из них сдёрнул с плеча ружьё,очевидно, намереваясь выстрелить в отца Никона, но другой, осознав происходящееперед их глазами чудо, выбил ружьё у него из рук и отшвырнул его подальше вкусты. После чего он, а за ним и опомнившийся товарищ, встали на колени на краюпропасти и, крестясь, проводили взглядами батюшку, вступившего на противоположныйкрай обрыва и углубившегося в лес. Тут как раз подоспели и остальныепреследователи.
Чтодальше было, я не знаю, я спрятался ещё выше в камнях, и, выждав часа три послетого, как смолкли все голоса, спустился к озеру, а затем пришёл к вам.
Сёстрымолчали, сосредоточенно творя про себя молитву.
МатьАнтония поняла, что в её жизни наступил очередной поворот.
ГЛАВА 29
Послепогрома в пустыньке у озера мать Антония прожила с сестрами на Псху до серединыоктября, до праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Ей всё ещё не верилось, каки другим сестрам с матерью Евдокией, что они больше не увидят своего духовногонаставника, батюшку Никона.
Несколькораз они поднимались к озеру, молились на могилках убиенных сестёр, один размать Антония даже переночевала в кустах рядом со сгоревшими останками кельи. Новестей от отца Никона не было.
Понимая,что без духовного руководителя она будет «овцой без пастыря», и ей рано ещё«пускаться в свободное плавание» в духовной жизни, мать Антония начала усиленномолить Господа о ниспослании ей «пастыря доброго», способного «упасти её напажитях небесных». Ответ пришёл неожиданным — ей вдруг стало сильно хотетьсяпопасть в Троице-Сергиеву Лавру, душа её вдруг потянулась под древниенамолённые множеством монахов лаврские своды.
Воспринявэто как указание свыше, мать Антония попрощалась с сестрами и, вооружившисьмолитвой, отправилась в неизвестность, везя с собой в стареньком фибровомчемоданчике дар любви от сестёр из Псху — вышитую белым шёлком по чёрному сукнусхиму и сплетённый из чёрного шёлкового шнура схимнический параман.
—Когда ты будешь носить их, поминай нас в своих молитвах! — сказала ей матьЕвдокия, вручая на прощанье этот подарок и небольшую, но достаточную дляпроезда в Москву, сумму денег, накопленных сестрами от даяний благодетелей.
—И вы молитесь за меня, матери! — сотворила земной поклон монахиня Антония. — Выу меня теперь здесь навсегда! — И она прикоснулась к груди против сердца.
ГородСергиев Посад, ставший «Загорском», изменился несильно, только главная улицастала называться проспектом Красной Армии, появились улицы Карла Маркса,Ленина, Крупской, Карла Либкнехта, Октябрьская, Краснофлотская, Пионерская,Рабочий тупик…
Ноколокольня святой Лавры всё также возносила над городом свою пышную золочёнуючашу, возрождённая в её стенах в 1946 году после четверть-векового перерывамонашеская жизнь вновь собрала под святые своды как старых, дореволюционногопострижения монахов, прибывших сюда прямо из лагерей бритыми и остриженными подмашинку, так и молодых иноков, пришедших сюда уже после войны посвятить своюжизнь Богу.
Троице-СергиеваЛавра вновь стала духовным сердцем России. Вновь потянулись в неё со всейстраны ищущие духовного утешения, помощи в скорбях, ответа на животрепещущиепроблемы, ставимые жизнью.
Вместесо множеством других богомольцев, в конце октября 1961 года в Святые ВратаЛавры вошла и скромно, по-сельски одетая, невысокая пожилая женщина, сглубокими, исполненными терпения и надежды, тёмно-синими глазами, с небольшимпотёртым фибровым чемоданчиком в руках. То была монахиня Антония.
МатьСелафиила накинула чётки на шею, оперлась руками в края диванчика и,претерпевая боль в коленях, осторожно поднялась на ноги. В её келье, как и заокном, было темно, лишь одна начавшая помаргивать из-за нагара на фитилелампадка едва освящала тесное пространство схимнического жилища.
МатьСелафиила подошла к полке с иконами, осторожно загасила фитиль лампадки, затемочистила его еле слушающимися пальцами от нагара, вытерла руки об специальнодля этого лежащий на столике кусочек вафельного полотенца, вновь наощупь нашлана столике и зажгла начатую свечку и от неё фитиль лампадки. Затем, загасивсвечку, выровняла фитиль по высоте, чуть прибавив по сравнению с предыдущейсилу горения, поставила горящую лампадку на место и вновь насухо вытерла рукиот остатков лампадного масла.
Проделаввсю эту непростую для старого и практически слепого человека операцию слампадкой, мать Селафиила осторожно прилегла на свой фанерный диванчик иприкрыла ноги стареньким пледом. Обычно в это время она давала себе поспатьоколо часа, чтобы, проснувшись в полночь, начать свой обычный ночноймолитвенный труд.
Однаков этот раз ей никак не удавалось заснуть. Смежив усталые морщинистые веки, она,как бы сквозь них, вновь видела тот непростой этап своей многотрудноймонашеской жизни, что начался у неё по приезде в Сергиев Посад в шестьдесятчетвёртом году.
Послепервого посещения Троице-Сергиевой Лавры, молитвы за всенощной в большомУспенском Соборе, поклонения мощам печальника земли Российской ПреподобногоСергия, мать Антония не стала торопиться с поисками духовника.
Оннашла себе жильё — крохотную комнатку с отдельным входом в домике,принадлежавшем двум верующим старушкам, устроилась на работууборщицей-поломойкой в какую-то затрапезную контору, связанную слесозаготовками, начала посещать лаврские службы, молясь обычно в левом,дальнем от алтаря уголке.
Каждоевоскресенье и во все церковные праздники она причащалась Святых Христовых Таин,подходя перед этим на исповедь то к одному, то к другому иеромонаху, обычновыбирая из тех, кто постарше. На исповеди она много не говорила, краткоисповедовала грехи-помыслы, иногда что-нибудь спрашивала о молитве и духовнойжизни. Присматривалась к батюшкам, прислушивалась к их служению, во время которогокаждый священник, хочет он того или не хочет, предстаёт перед внимательным окомверующего в своём истинном, неприкрытом духовном состоянии, внимала ихпроповедям.
Такпродолжалось около полугода.
Постепеннокруг иеромонахов, которым она в будущем могла бы предать свою душу в святоепослушание сужался, и, в конце концов, её выбор остановился на достаточномолодом иеромонахе Димитрии, который из своих пятидесяти трёх лет, двадцатьшесть лет с небольшими перерывами провёл в застенках и на лесоповалах сталинскогоГУЛАГа.
ОтецДимитрий был тих, не примечателен ничем, невысок ростом, не ярок лицом, голосего был сипловат и негромок, проповеди кратки и евангельски просты. Однакочувствовалась в нём стоящая за всей его неприметной внешностью некая большая,скрываемая от мира, насыщенная внутренняя жизнь, глаза его были исполнены тихойпечали и не по возрасту глубокой стариковской мудрости, его голос во времяслужения звучал без красивостей, искренно, чувствовалось, что он не«возглашает», а молится.
Подходяк нему каждый раз исповедоваться перед причастием, мать Антония чувствовала сего стороны не просто «профессиональное» внимание, но искреннее и нелицемерноеучастие и сопереживание, советы его бывали просты, но всегда действенны. И матьАнтония решилась.
—Отче! — обратилась она к отцу Димитрию, подойдя в очередной раз кисповедальному аналою в расположенной над Святыми Вратами вокругИоанно-Предтеченского храма застеклённой исповедальне. — У меня к вам естьпросьба! После исчезновения моего последнего духовного отца на Кавказе, яосталась духовной сиротой, «овцой без пастыря»! Не могли бы вы, отче, взять надмоим недостоинством духовное руководство, чтобы мне не пропасть в самости и незаблудиться в этой жизни?
