—А как сию службу творят во Святой Горе Афонской? Как, наверное, дивно таммолиться с отцами-святогорцами!
Вдруг!Слышит старица, как мужской молодой звонкий голос негромко, умилительнопродолжает читать с того места, на котором она сама только что остановилась.
Отудивленья открыла она глаза, позабыв даже, что они и не видят уже почти ничего,и увидела чисто, как будто глаза у неё снова детски ясными стали, что стоит онав просторном храме, на два придела столпами с иконами разделённом, в полумраке,освещаемом лишь лампадами и свечой в руках молодого монаха, читающего на аналоеПсалтирь.
Где-тодалеко впереди чуть заметно поблёскивала позолота иконостасов.
Попериметру храма, вдоль стен и между столпов, разделяющих храм на приделы, стоятбольшие кресла-стасидии, с резными навершьями и высокими подлокотниками, накоторые можно опираться руками, стоя внутри самой стасидии, подняв на петляхсиденье. В некоторых из этих стасидий виднелись тёмные рясы и клобуки монахов,стоящих или присевших на опущенные сиденья, со склонёнными в молитве головами иритмично двигающимися в руках чётками.
Тонкийаромат то ли ладана, то ли какого-то другого нежного благоухания витал впространстве храма.
Чтениекафисмы закончилось.
Прочитали«Верую», «Трисвятое» по «Отче наш».
Изалтаря тихо донёсся старческий слабый голос, возгласивший: «Яко Твое естьЦарство, и Сила, и Слава»…
Ивот, после мгновенья полной тишины, как бы издалека, из глубин монашескихсердец, тихо полилось умильно-проникновенное:
«Се,Жених грядет в полунощи…
Иблажен раб, его же обрящет бдяща…
Недостоинже паки, его же обрящет унывающа…
Блюдиубо, душе моя…
Несном отяготися…
Дане смерти предана будеши…
ИЦарствия вне затворишися…
Новоспряни, зовущи…
Свят,Свят, Свят еси Боже…
Богородицеюпомилуй нас…»
Итакая внутренняя боль за своё недостоинство, такая искренняя надежда намилосердие Божие, такая сила покаяния и сокрушения сердечного слышались в этомедином в многоголосии звучании, что старица замерла, вся отдавшись этомувзлетающему ввысь потоку молитвы, влилась своим сердцем в этот проистекающий издругих монашеских сердец поток, растворилась в нём и всем существом ощутила тутихую блаженную радость, которую испытывала много лет назад девочка Машенькастоя на крылосе с сестрами святой обители Боженькиной Матушки!
Старицатихо опустилась на колени, и из её глаз потекли давно забытые детскиесчастливые слёзы.
ГЛАВА 32
Сколькопродолжалось это блаженное состояние, она не помнила, полунощница ужезакончилась, пролетела на лёгких крылах молитвы Утреня, начали читать Часы.
МатьСелафиила очнулась оттого, что кто-то теребит её тихонько за плечо. Она поднялаголову.
—Ты здесь чего делаешь? — встревоженно бормотал ей на ухо маленький старичок содним глазом, в каком-то несуразно растрёпанном монашеском подряснике,безрукавке-полурясе, выцветшей и заштопанной и в помятой выгоревшей войлочнойкамилавке, из-под которой во все стороны торчали жидкие перья седых волос. — Тыже баба, вам же сюда нельзя!
—Прости, отче! — поклонилась ему в ноги схимница. — Я молилась у себя в келииперед Иверской иконой…
—Ясно! — вздохнул тот. — Раз Всесвятая допустила… Но ты хоть благословения-то уНеё попроси здесь бывать! Нельзя вам, бабам, здесь без благословенья-то Матушкинашей — Игумении горы Афонской, хоть ты и монашка! Не положено!
—А разве я могу спросить благословенье у Самой Матушки Божьей? — поразиласьстарица. — Как это можно сделать?
—В другой раз скажу, в другой раз, — забормотал монашек-старичок, оглядываясь, —вон уже благочинный Кузьма идёт, щас опять меня из церквы вытурит! Иди, давай!
Онтихонько подтолкнул мать Селафиилу в плечо и с поклоном повернулся кподошедшему к нему монаху с седеющей кудрявой бородой.
—Что-то ты, отец Михей, опять сам с собой во время службы разговорился! — грознозашептал старичку подошедший монах. — Братию от молитвы отвлекаешь!
—Прости дурака, отче, прости дурака! — закланялся старичок, бормоча под носизвинения.
—Ладно! Иди в свой угол молиться, после службы подойдёшь ко мне за епитимией, —тихо буркнул благочинный и пошёл к своей стасидии.
—Иди, иди! — тихонько махнул рукой наблюдавшей всё это старице отец Михей и сулыбкой подмигнул ей своим единственным глазом.
Вследующее мгновенье мать Селафиила увидела перед собою Иверскую икону, затем ивсю полку с иконами в своей келье, затем её взор погас, и обычная слепотавернулась к ней.
—Ну, что ж, — спокойно отреагировал отец Димитрий на взволнованный рассказстарой схимницы о молитве на Полунощнице с афонской братией, — раз этот отецМихей сказал, что в другой раз скажет, вот в другой раз и спроси!
—Подождите, батюшка, — пыталась уложить в сознание не укладывающиеся тамсобытия, — вы хотите сказать, что мне надо опять оказаться там и спросить отцаМихея, как получить благословение Пречистой Богородицы посещать Афонскую Гору?
—Именно так и говорю, мать Селафиила! — согласно кивнул состарившийся, худой,как тень, духовник, — если Матерь Божия благословит, то тогда ты там, можетбыть, и наставников себе обретёшь, мне-то больше нечему тебя научить, впорусамому у тебя учиться…
—Батюшка! — растерялась схимница. — Да что же вы такое говорите?
—Слушай меня, мать, — серьёзно обратился к ней отец Димитрий, — жить мнеосталось месяц или меньше! Смотрели меня врачи позавчера…
Сказали,что с моей саркомой я уже полгода должен в глинке лежать, но, милостью Божьей,до сего дня дожил. Однако всё, мать, время моё пришло! Остаток дней проведу взатворе, увидимся на моём погребении!
—Батюшка! — вздохнула мать Селафиила. — Что благословите делать мне?
—Вот о том и речь, — задумчиво сказал отец Димитрий, — я об этом уже давнодумаю. Спрашивал даже о тебе у старца нашего, отца Гавриила: кому тебяпередать, кто тебе как духовник может быть полезен?
—Что же он сказал? — спросила схимница.
—Он сказал, что нет здесь таких отцов, которые бы могли тебе потребную пищудуховную давать, — отвечал ей духовник, — потом он сказал, что Бог безокормления тебя не оставит, но окормляться ты будешь не в России… Вот я идумаю…
Кстати!Отец тот, Михей, почему он тебя там увидел и с тобой говорил, когда другие тебяне замечали?
—Не знаю, батюшка, — недоуменно отвечала мать Селафиила, — я об этом почему-тоне подумала…
—А ты подумай, мать! — продолжал отец Димитрий. — Ведь увидеть твоё духовноетело мог лишь тот, кто сам обладает зрением мира духовного, кто достиг уже тойчистоты духа и сердца, которой другие, не видевшие тебя, не имеют!
—Верно так, батюшка! — согласилась с ним старица.
—А раз так, значит, он не спроста про другой раз говорил! — подытожил духовник.— Значит, надо тебе вновь у Бога туда попроситься, и, если Его воля святая нато будет, то, я думаю, этот Михей на вопросы твои и ответит!
Иещё! Старец сказал, что когда я помру, пригласят тебя в новый мужскоймонастырь, восстанавливающийся из руин, чтоб ты там пожила, помолилась бы сбратией, молодёжь поучила монашеской жизни! Он велел не отказываться ехатьтуда, на то воля есть Божья! Остальное Господь Сам управит!
Ну,прощай и прости, если что…
ВидитБог, я старался тебе быть отцом нелицемерным, как уж смог… Ты уж молись заменя!
—И вы, отче, простите, — поклонилась ему земно схимница, — молитесь обо мне уГоспода, чтобы быть мне Ему верной послушницей!
Месяцаотец Димитрий не прожил, силы его иссякли раньше. Уже через две с половинойнедели схимница тихо стояла в углу большого трапезного храма Лавры и молиласьза торжественным и суровым монашеским отпеванием своего духовного наставника.
Аещё через два месяца, увидав мать Селафиилу в толпе молящихся в Троицком СобореЛавры, у мощей преподобного Сергия, недавно возведённый в сан архимандрита отецЕвгений подошёл к схимнице и сказал:
—Матушка! Послезавтра уезжаю в Калужскую область, вчера дали мне указ нанастоятельство в только что возвращённом Амвросиевском монастыре!
