Коулман поставил стакан, к которому пока не прикоснулся, на ночной столик. Вытащил сигару из сигарницы, закурил, ухватил зубами, его губы сомкнулись вокруг нее.
Инес продолжала наблюдать за ним.
– Не знаю, понимаешь ли ты меня, но если не понимаешь, это не имеет значения. Просто дела обстоят так, а не иначе.
– Я тебя понимаю, – сказала Инес.
– И я не жду твоего одобрения, – добавил Коулман.
– Ты хочешь сказать… что остаешься здесь, бросая вызов, – пусть тело всплывает где-нибудь.
– Может быть, – буркнул Коулман.
Он смотрел в никуда.
За окном, за террасой послышались крик и всплеск. Правда, всплеск прозвучал негромко, а крик, возможно, выражал удивление, может быть, даже веселье. Но Инес дернулась. Вдали раздался низкий гудок большого парохода, во влажном воздухе он прозвучал, как органная нота. Коулман подумал об окружающей их воде, глубокой воде, в которую когда-нибудь может соскользнуть весь город.
Когда он снова посмотрел на Инес, на ее лице появилось другое выражение, словно мысли женщины витали где-то далеко, хотя она по-прежнему смотрела на него. Вид у нее был удовлетворенный. Коулман нахмурился, пытаясь понять Инес. Не облегчение ли появилось в ее взгляде? В ожидании ее реакции он шагнул к пепельнице и стряхнул пепел с сигары. Что Инес скажет? Что уезжает завтра? Или остается и будет рядом с ним?
Он снова подошел к окну, сжимая сигару в зубах, и положил руки на подоконник. Посмотрел на подернутые туманом желтоватые огни у канала, на проплывающий мимо вапоретто, все окна которого в такую погоду были задраены.
– Я думал нанять завтра катер или взять в аренду и отправиться в сторону Кьоджи, чтобы взглянуть еще раз. Может быть, ты завтра встретишься со Смит-Питерсами, займешься чем-нибудь с ними. – Он не хотел приглашать Инес в Кьоджу, потому что решил встряхнуться, заплатить рыбаку, чтобы тот вывез его на своей лодке в море – что-нибудь в таком роде. – Я вернусь поздно вечером.
– Хорошо, Эдвард, – покорно сказала Инес.
Он подошел, обнял ее за плечи, нагнулся и поцеловал в щеку. На сей раз она не противилась.
– Допивай виски, я налью еще. Тебе нужно принять горячую ванну – полдня провела на такой погоде. Отдохни немного, а часов в восемь я постучу в твою дверь, и мы отправимся в какое-нибудь милое местечко, где можно поужинать. Я бы хотел посмотреть, что ты купила Шарлотте, если подарок не в обертке.
– Он не в обертке, – сказала Инес, вставая.
Она не стала больше пить виски, а пошла в свою комнату принять горячую ванну, как он и предлагал. В этом Коулман был уверен.
13
Коулман провел воскресенье в Кьодже, вернулся в Венецию к одиннадцати вечера и не нашел Инес в отеле. Она не выехала, но и записки Коулману не оставила. Его это не волновало. Он устал и ушиб колено – упал на него, когда поскользнулся в рыбацкой лодке около пяти часов дня. Колено распухло. Ему не хотелось искать Инес в «Монако» или в ресторане отеля внизу. Он принял ванну и отправился в кровать, выпив на ночь и взяв с собой лондонскую «Обсервер», купленную на Пьяццале Рома.
Его телефон зазвонил перед полуночью.
– Эдвард, я тебя не разбудила? – спросила Инес.
– Нет, я недавно вернулся. Ты в своей комнате?
– Мм. Я зайду повидаться с тобой.
Инес вошла с улыбкой, все еще в короткой шубке и шляпке.
– Хорошо провел день?
– Прекрасно. – Коулман положил трубку. – Вот только рыбы не привез. И колено ушиб.
Инес пожелала увидеть его колено. Она порекомендовала холодное полотенце и даже принесла его из ванной вместе с другим – положить на простыню, чтобы не намокла. Она сказала ему, что в делла Салюте был праздник – юбилей спасения Венеции от чумы в семнадцатом веке, по какому случаю и построили церковь Санта-Мария делла Салюте. Коулман непроницаемым взглядом смотрел на свою уродливую волосатую ногу, на узловатое колено, ставшее больше, чем обычно. Инес гибкими пальцами с розовым маникюром аккуратно накладывала на ушибленное место полотенце. Не колено, а карикатура, невесело подумал Коулман. Такое мог написать Иероним Босх. Коулман ничуть не переживал из-за того, что нога распухла.
– Полагаю, ты видела сегодня этих зануд, – сказал он.
– Да. И Антонио тоже видела. Попрощалась с ним.
Инес в последний раз похлопала по влажному полотенцу и натянула на него простыню.
– И куда же он отправился?
– Отсюда в Позитано. Он улетает завтра утром. Я забронировала ему билет на самолет в Неаполь.
И наверняка заплатила за билет, подумал Коулман, но при этом порадовался, что Инес взяла на себя инициативу и заставила Антонио покинуть Венецию. Коулман чувствовал, что Инес оберегает его.
– Вы не поссорились?
– Нет. Но он такой любопытный. Мы встретили его около пяти часов. Он оставался с нами до семи, мы вместе пообедали, но я не хотела его больше видеть. Он задавал множество вопросов.
– О Рее?
– Да. Смит-Питерсы тоже сочли его хамоватым. И глупым, ты понимаешь? Мне кажется, он просто нервничал. Но у тебя нет никаких оснований опасаться Лауры и Френсиса.
– Ты это о чем? – Ее ответ почти не интересовал Коулмана, но все-таки ему хотелось его услышать.
– Они ничего не скажут. Что бы они ни думали. А думают они, – она медленно кивнула, глядя на его подушку, – что ты столкнул Рея в воду. – Она нервно рассмеялась. – По-моему, они не пойдут в полицию со своим плохим итальянским. Это настоящий affreux![50] Они год здесь прожили, а кофе не могут заказать.
На это ему нечего было возразить. Люди вроде Смит-Питерсов будут держать рот на замке. И вероятно, ни слова об этом не скажут своим друзьям во Флоренции. Он подумал о миссис Перри, но не хотел упоминать ее имя. И вообще, она, скорее всего, уже покинула Венецию.
– Значит, Антонио завтра улетает?
– Да, самолет у него в полдень.
– А о сегодняшнем вечере он не говорил?
– Задавал вопросы. Где был Рей, что́ мы узнали о нем и все такое. И каким-то образом… ему удалось спросить, не мог ли, по нашему мнению, синьор Коулман… высадить его где-то, так он выразился. Говорил он по-английски, поскольку на самом деле вопросы задавал Френсису и Лауре, а не мне. Пытался быть забавным. Но они не сочли его разговор забавным. И я тоже.
Коулмана начало клонить ко сну. Если Антонио улетит в Рим или Позитано и там развяжет язык, какое это может иметь значение? Еще одна драматическая история, возможно не имеющая под собой никаких оснований. К тому же рассказанная молодым итальянцем, которого никто не знает. Да, пусть Гаррет и пропал, но рассказ о том, что другой американец, его тесть, убил его, уж очень похож на прочие драматические истории, на которые так падки итальянцы.
– Но, Эдвард… – Инес потянулась к его руке.
Коулман поднял отяжелевшие веки.
– Я ничего не подтвердила Френсису и Лауре. И никому бы не подтвердила. Я сказала Антонио, что он сошел с ума, если ему в голову приходят такие мысли. И теперь все зависит от тебя. Тебе самому решать, будешь ли ты поступать правильно по отношению к себе самому или ко мне, будешь ли ты абсолютно естественным со Смит-Питерсами. Пусть они думают что хотят, но доказательство – это другой вопрос. Подозрения подозрениями, но знать они ничего не знают.
– Спасибо, дорогая. Но я надеюсь больше не встречаться с ними.
Инес тут же покачала головой:
– Если ты станешь их избегать, это будет выглядеть странно. Ты же сам понимаешь, Эдвард.
Да, он понимал.
– Дорогая, я ужасно хочу спать.
– Да, я вижу. Позволь, я еще раз сменю полотенце у тебя на колене. А потом уйду.
Она еще раз смочила полотенце и положила его на колено Коулмана, потом накрыла его простыней и одеялом, послала воздушный поцелуй и выключила свет.
Не успела она закрыть дверь, как Коулман уснул.
Погода на следующий день сменилась к лучшему. Снова светило солнце, и стало немного теплее, хотя рестораны с террасами не выставляли на улицу свои столы и стулья. Во второй половине дня Коулман и Инес отправились в качестве гостей Смит-Питерсов на средненький струнный квартет, выступавший в холодном палаццо на берегу канала, после чего заглянули к «Флориану» выпить ирландского кофе.
Коулмана забавляло то, как Смит-Питерсы вели себя с ним. Они из кожи вон лезли, чтобы продемонстрировать дружеское расположение, преданность, солидарность. О Рее никто не сказал ни слова. Но это умалчивание лишь делало их веселье еще более неестественным, напоминало Коулману поведение некоторых белых, демонстрировавших свой либерализм по отношению к неграм. Коулман вел себя дружески и спокойно. Но поскольку Смит-Питерсы теперь верили, что он убил Рея, они казались Коулману менее занудными.
– Вы уже решили, сколько дней еще проведете в Венеции? – спросил Френсис у Коулмана.
– Не знаю толком, может, неделю. В зависимости от того, говорила ли Инес что-нибудь своему домоуправителю в Сент-Максиме.
– Вы собираетесь на юг Франции? – спросила Лаура.
