Когда отошли, старик сказал:
— Тебе поклон от тетки Сиклитиньи. — Это был пароль, и Данилов ответил отзывом на него:
— Спасибо. Как она живет? Как здоровье дяди Селивана?
— Черт его не возьмет… — ответил бородач. — Ну тогда поехали.
— Куда? — улыбнулся Данилов.
— Велено привезти тебя, товарищ Данилов, на съезд.
— Я давно вас жду.
2
Съезд представителей сельских подпольных большевистских организаций и партизанских отрядов Каменского, Барнаульского, Славгородского и Новониколаевского уездов собрался в двадцати верстах от Камня на заимке ярковского крестьянина Ивана Клещева.
Делегатов съехалось десятка два. Некоторых, особенно из каменских, Данилов знал. Обрадованно трясли друг другу руки, расспрашивали о делах, о товарищах. Но многие среди делегатов были незнакомы ему. Приглядывался. Все толпились около землянки в ожидании открытия съезда, курили, неторопливо переговаривались. В центре были два высоких белокурых парня — один с курчавой бородкой, другой бритый. Старший, сдвинув брови, что-то энергично рассказывал, а второй молча утвердительно кивал. Данилов поинтересовался у подошедшего Моисея Боева, недавно сбежавшего из каменского тюремного лазарета, кто эти ребята.
— Из отряда Мамонтова, братья Константиновы. Подойдем.
Длинношеий парень, с мальчишеской старательностью Собравший складки на переносье, рубил рукой:
— Главное — это не церемониться. Мешают — к ногтю. Чтобы не мы, а они нас боялись… Вот так. У нас Мамонтов не промах в этом деле. Его на мякине не проведешь. Тридцать два человека освободили в Волчихе. Налетели — р-раз! И все…
Немного поодаль — другая группа. Там то и дело вспыхивает смех. В минуту затишья доносится:
— Я ему говорю: что же это у вас — посадили блоху за ухо, а почесаться не даете… А он мне: у нас не курорт, а тюрьма, чесаться тут некогда…
Данилова окликнули.
В просторной землянке сидели за столом Коржаев, Игнат Громов и незнакомый плечистый мужчина, подпоясанный широким офицерским ремнем. Данилов спустился по ступенькам. Говоривший о чем-то Коржаев оторвал наконец свои колючие глаза от незнакомца, представил:
— Вот это и есть Данилов.
Мужчина поднялся, протянул широкую короткопалую руку:
— Голиков.
Данилов вопросительно посмотрел на Коржаева. Тот утвердительно наклонил голову.
— Да, он самый. Как видишь, мы устроили ему побег.
Голиков пригласил:
— Садитесь. Расскажите, как у вас дела идут, каково настроение крестьян.
Он заметно картавил, был наголо обрит, очень подвижен. Глаза у него умные, казалось, все понимающие без слов. Громов писал, низко наклонившись над столом, и вроде бы не прислушивался к разговору. Но когда Данилов упомянул о нехватке оружия, он поднял голову.
— Надо брать у колчаковцев.
В землянку заглядывали люди, торопливо перебрасывались вопросами и выходили. Запомнился Аркадию один — носатый, с огромным очень подвижным кадыком на гусиной шее. Он что-то полушепотом простуженно хрипел Коржаеву. Тот в ответ отрицательно мотал головой. Но носатый настаивал. Потом разогнулся — складная сажень выпрямилась — громко сказал:
— Ну ладно, черт с ними, по две обоймы дам…
К полудню собрались все. В большой землянке с плетенными из ивняка стенами разместились кто где мог: на досках, перекинутых от стены до стены, по углам на
корточках, на пороге. Братья Константиновы стояли у окна скрестив руки на груди, как былинные витязи на совете воевод.
Съезд открыл Коржаев. Он, как обычно, был выбрит, застегнут на все пуговицы, несмотря на жару, и неулыбчив. Главным вопросом повестки был доклад о решении Третьей сибирской подпольной конференции РКП (б) по текущему моменту и по вопросам тактики и организации партизанского движения.
— Слово имеет председатель Томского губернского комитета большевиков, — объявил он, — Петр Клавдиевич Голиков, бывший командующий фронтом Центросибири.
Голиков поднялся из-за стола, привычным движением расправил гимнастерку под ремнем. Начал:
— Основной движущей силой настоящего момента является мощное расширение базы международной социалистической революции. — Г оликов погладил ладонью бритую голову, окинул взглядом делегатов съезда. Все смотрели на него выжидательно, широко открытыми глазами. — Под влиянием этой силы в среде империалистической коалиции идет интенсивная подготовка к созданию сильной международной организации — Лиги Наций, которая должна, по расчетам буржуазии, в своих руках сосредоточить нити экономики всего земного шара, чтобы всей своей мощью раздавить нарастающую мировую социалистическую революцию. — Он говорил без бумажки, глядя в лица своим слушателям, тут же проверяя, доходят до них его слова или нет. — Но мы должны противопоставить этому свое сплочение и единство в борьбе за освобождение трудящегося человека.
Слушали его напряженно. Данилов замечал, что кое до кого не полностью доходил смысл отдельных слов. Но тем не менее интерес к докладу не снижался от этого. Стоявший у притолоки парень в холщовой рубахе, подпоясанной красным поясом с кистями, слушал отвесивши челюсть. У зиминского посланца Моисеева на лбу выступил пот.
Голиков говорил о растущей солидарности международного пролетариата, о руководящей роли Третьего коммунистического интернационала.
— Пролетариат Сибири, — продолжал Голиков, — вполне изживший социал-патриотические иллюзии, потерявший окончательно веру в демократизм, в Учредительное собрание, парламентаризм, стал активной силой в борьбе за возврат пролетарской диктатуры.
Он говорил, что по вопросам тактики ведения борьбы Третья сибирская подпольная конференция считает одной из главных задач вооруженное восстание рабочих, крестьянских и солдатских масс, что партийные комитеты и подпольные большевистские организации должны сейчас немедленно установить связь со всеми действующими стихийно в данной местности партизанскими отрядами и готовить общее вооруженное восстание.
Доклад длился больше часа. Данилов был напряжен. Может быть, только сейчас, на съезде, слушая Голикова, он по-настоящему понял свое место во всеобщей борьбе пролетариата Сибири. На Зиминскую из Чистюньской волости, Корниловскую, созданную Громовым, и Усть-Мосихинскую организации съезд делал основную ставку в вооруженном восстании трех наиболее крупных уездов — Барнаульского, Каменского и Славгородского.
Данилов, сам того еще не ведая, становился в центр событий.
Выступления делегатов от местных организаций и партизанских отрядов заняли весь остаток дня. Особенно запомнилась речь зиминского представителя Моисеева. Взлохмаченный, с массивной нижней челюстью, с проворными, как у мыши, глазами, он жег горячей пулеметной скороговоркой:
— Сейчас перевес в мыслях у мужика пошел в нашу сторону. И мы обязаны всеми силами добиваться, чтобы перевес был окончательный. Надо использовать все факты. Забрали у мужика теленка, выпороли кого-то в селе — сделай, чтобы вся волость знала, чтобы мужики злые были.
Он сердито шнырял глазами по лицам делегатов, словно недовольный тем, что они молчат.
— Мелкие отрядики, которые сейчас прячутся по кустам, я считаю вредными.
— Это почему же? — не вытерпел Громов, сидевший в президиуме.
— Потому что, сидя в кустах, Советскую власть не завоюешь. Понял?
Громов улыбнулся:
Нет, не понял.
Посланец зиминцев повернулся к столу.
— Вот: пришел отряд в село, встретили его хлебом-солью. А на утро — белые. Выпороли. В другой раз этого мужика дубиной не заставишь выходить с хлебом-солью.
Скажут, толку от вас мало, пришли — ушли, в кошки-мышки играете, а нам потом отдуваться…
Начались споры. Выступали по второму, по третьему разу. Мнения раздвоились. Руководитель подпольной организации поселка Коротояк Славгородского уезда Толстых, с длинными стрельчатыми усами и бородкой, выступал неторопливо, с крестьянской обстоятельностью и резонностью:
— Не будет отрядов, не будет и восстания. Без отрядов никакой агитации не разведешь. Кто ты есть один? Так, никто. А отряд — это уже сила. Мужик всегда верит в силу.
Делегат от какого-то села тоже из-под Славгорода, сильно напирая на «р», говорил:
— У нас в Баранской волости уже второй месяц действует партизанский отряд. Им командует какой-то фронтовик Коляда.
— Коляда? — переспросил вдруг Захар Трунтов. — Это лихой парень. В газетах писали, как он из тюрьмы сбежал.
— Парень, может, и лихой, а ладу что-то дать не умеет. Я, признаться, в этом отряде не был, но по селам слух идет, что народ не примыкает к нему. Правильно тут товарищ говорил: хлебом-солью уже не встречают.
