128. ВОЕННАЯ ЮНОСТЬ
Да, юность моя под особенным знаком —По вольным степям, по лесным буеракам,Повсюду, где низкие тучи в огне,Где дымное полымя бродит лугами,И красное знамя горит над полками,И спит командир на усталом коне.
Тогда эскадрон наш на Астрахань мчался,И вражеский круг в злобном страхе распался,Станицы и села встречали поход.Забыть ли те дни с их безмерною славой,Когда начинался в степях величавый,В приказах и песнях прославленный год?
Боец-комсомолец в дырявой шинелиСкакал на коне под разрывы шрапнели,Встречая тревожную ночь за селом,В глазах его зорких светилось упорство,Поля пролетал он, не меряя версты,Казалось — летит сквозь века напролом.
А старый солдат, ежась в стужу и в холод,Сердито твердил, что горяч-де и молод,Что, дескать, война не настолько легка,Что, дескать, не милуют пули-голубки,Но вместе врывались в беспамятство рубкиИ дрались, пока не немела рука…
В заветные дни невозвратного годаЯ видел полки молодого похода,И где только не был лихой эскадрон!Доныне, мне кажется, время не властно,Доныне в грозу, в непогоду, в ненастьеНесется степями бескрайними он…
1936
129. ЦИОЛКОВСКИЙ
Звездоплаватель первый в калужской глуши,Наших лет патриарх большелобый,Посвятил все мечты своей смелой душиСочиненью ракеты особой,
Чтоб рассталась надолго с простором земным,Одержав над мирами победу,И тянулся до лунного полюса дымПо ее серебристому следу.
Все соседи считали его чудаком,—Как запомнить былые невзгоды?И стоял на откосе тот маленький дом,Что прославлен в недавние годы.
В этом доме маршрут на Нептун составлял,Над старинною книгой бледнея,—Так когда-то безвестный Коперник взрывалВсе законы миров Птоломея.
Придала Революция смелость мечте.Всё жалел он, что силы ослабли…Но как радостно видеть, что там, в высоте,Пролетают его дирижабли.
1936
130. КОКЧЕТАВ
О чем грустить в семнадцать лет?Мой конь храпит, звенит уздечка,На сабле старая насечка,Осенний пасмурный рассвет.
В тот год по всем земным дорогамШла кавалерия ветров.Приказа выговор суров.И я скакал безлюдным полем.
Дни ранней юности моей,Незабываемой отрады!Станиц высокие ограды,Огни старинных крепостей.
Степь на закате величава.Летела коршунов орда.Я не забуду день, когдаУвидел крыши Кокчетава.
Здесь юность Куйбышева шла…О, сколько городов старинныхВ глухих краях, в лесах былинныхСвоими доблесть назвала.
И этот тихий городок…Форштадты… Старые заставы…И он отныне город славы,Начало утренних дорог.
1936
131. СИНИЦЫН
По желтой дороге, по синей тропинке,Где небо в огне, как на детской картинке,Сквозь светлые степи и черные кручи,Надвинув на брови мохнатые тучи,Спешат великаны в предутренний часНавстречу грозе, призывающей нас.
О тех великанах простые преданьяНередко я слышал при свете костра.Пусть утром над степью томит их мельканье —Под черным копытом в ночи Бухара.
Чтоб не было больше от ворога подлогоУгрозы степной молодой красоте, —Как шапку, на брови надвинувши облако,Они пролетят к заповедной черте.
На белом рассвете охотник веселыйБродил по лугам заозерной страны,В охотничьей шапке, как туча тяжелой,Ровесник моей невозвратной весны.
Он шел по долинам, по утренним высям,По тропке безвестной, заброшенной, лисьей…Струил над полынью лазоревый свет,Степных великанов прославленный след…
Но где же мой друг незабвенный — Синицын?Сквозь дикие камни пробился репей,Гудят провода по веселым станицам,По светлым просторам ковыльных степей.
И кажется мне: из отцовского домаТы кличешь меня, и на склоне годовПробилось ко мне сквозь смятение громаГудение тех золотых проводов.
Стремительный друг мой, неужто навекиЛегли между нами зыбучие реки?
Иль, может, степных великанов разлетНежданно разлучит — и снова сведет,
Как в юности, зовом походной трубыДва домысла братских, две общих судьбы?
1936
132. 4 (16) ФЕВРАЛЯ 1837 ГОДА
Озерный край. Студеные рассветы.Закат в снегах. И снова тишина.И вьюжной ночи нищие приметы:Холодная над облаком луна,Лед на озерах. Темные овраги,Где черных птиц бездомные ватаги.Лишь изредка копыта простучат…Вот перевал опасный за горою,И отгул грозный слышится порою,Пока леса угрюмые молчат.
Бездомная на сотни верст Россия.Старик солдат в лесной сторожке спит,Пройдут навстречу странницы седые,Пугливый заяц путь перебежит.И снова снег. И ночь еще таится,Ямщик сердитый песню заведет,И снова старым складом небылицаТвердит о том, как мучит власяница,Как на заре угодник слезы льет.
Монастыри кондовые, большиеСтоят во мхах от Никоновых дней,И в деревнях, в закаты золотые,Печальны песни давние России,Бывальщины голодных волостей.Поет ямщик. Седок усталый дремлет,И смутен сон его больной души.И вот во сне другую видит землю,Глухой лиман, ночные камыши,—Там юность шла над выжженной равниной,Там темным следом вольницы стариннойТуманится залива полоса,Открытая всем ветрам заповедным,Когда шумят тугие парусаИ гром страшит своим раскатом медным.
Любимый край! К нему от финских скалВлеклись в тоске былые поколенья,Там возникали смутные виденья,Тот смерти там, а тот любви искал…Года прошли, и памятью последнейМальчишеских неповторимых бреднейЛишь седина осталась на вискахДа пуля в сердце у былого друга,Что спит теперь под синим небом юга,В чужом краю, в неведомых горах.
О юности нескладной и разгульнойОсталась память горькая. ПоройОна приходит с шуткой богохульной,С бедой стиха, с насмешкою огульнойИль попросту — с бедой пережитой.Озера — лед, и вновь во мгле окрестнойШальных коней торопит неизвестныйУпрямый путник в шапке меховой.
Мелькнул в сугробах огонек зеленый,Скользят мостки последних переправ.Как тихо спит смотритель станционный,К стене губами черными припав…Красна стена от пестроты лубочной:Смоленск в огне, на Индию поход,И на тропе растет переполошник,И кабардинец берегом ползет.Скорее в путь… И вновь дорога вьется.Вот журавель забытого колодца,Вот вдоль дороги тянется плетень,Деля снега заречных деревень.Он едет молча. Вдруг издалекаМорозный скрип, и слышно, как в туманеСкользят по снегу стоптанному сани.Протяжный крик чужого ямщика:«Дорогу дай!» — и голос незнакомыйВновь многократно ветром повторен.На пошевнях, обложенный соломой,Убогий гроб луною озарен.
Кто в нем лежит? Каких краев изгнанник?Откуда мчится тройка? И куда?Кому судьбою в давние годаНазначено: «и после смерти странник»?
Вдруг коренник рванулся, застонал,И злому ржанью вторит пристяжная.На всем скаку, слабея, он упал,Всю пристяжную сбрую разрывая.
И бедный гроб качнулся. Тишина.Снега. Россия. Темная дубрава.Дубы седые смотрят величаво.И в голых сучьях кружится луна.
Не понимая, смотрит неизвестныйНа темный гроб, на павшего коня,Но, бубенцами дикими звеня,Кибитка мчится из лесов окрестных.Выходит из кибитки человекВ широкой шубе, пасмурный и строгий.Смахнув слезу, идет он по дороге, —Его глаза не позабыть вовек.Усталость в них, и мука, и отчастиВ разрезе глаз холодная хандра,—В ней отразилась давняя пора,Мятежных дней тревоги и напасти.«Куда?» — «Я в Остров». — «Что же, по пути».—«Один?» — «Вдвоем». — «Вы по делам казенным?»
Тургенев долго взглядом полусоннымГлядит на гроб, — к нему не подойти.
«Попутчик мой…» Он не спешит с ответом,И смутно сердце, сжатое тоской.Не веря, вдруг доверился приметамБезвестный путник в шапке меховой.
«Убит… Дуэль… А вы еще не знали?»Ползет туман предутренний с озер.Как тихо губы пухлые читалиЧужой судьбы последний приговор!..
Ямщик горланит. Медленно по логуИдет старик. И пасмурно в лесу.Не в силах сразу выронить слезу,Тургенев молча смотрит на дорогу.
Зевает он, припоминая встречи.«Далеко нам?» — «Да, нам еще далече».И дальше едет, темный от обиды,Еще томимый давешней молвой,Еще вдыхая ладан панихиды,Еще читая вслух за упокой.
За ним, как бы спасаясь от погони,От злых речей, от ярости свинца,От всех врагов, напуганные кониВ родимый край увозят мертвеца.Там в синеве, за облаком, кровавыйХолодный свет — родные берега,Безвестный путник позабыл снегаИ снова вспомнил утро русской славы.
Тогда он жил на берегах далеких,И бредил юг поэмами его.Дни помыслов прекрасных и высокихИ самой чистой дружбы торжество,Когда стихи доверчиво твердили,Под звон стиха страдали и любили,О вольности мечтали и порой,Твердя стихи, кончали путь земной.
И с той поры в пути неутомимомИдут года, овеянные дымомВолнений, странствий, вечных переправ,Шлагбаумов, походов и застав.
Путь на Арзрум. Грузинские нагорья.Глухой Урал. Солончаки степей.Страны родной ночные лукоморьяИ берега неведомых морей —Всё пройдено. И вот опять дорога.В лиловых пятнах белые поля.Последних дней последняя тревога, —И мерзлая расступится земля.
1937
133. ПУШКИН
