102. СТЕПИ
Тает месяц в ночах,Словно вылит из воска,В оренбургских степяхСнова красное войско,А ковыль пожелтелНа исходе весны,И томит партизанаПрошлогодняя рана,И бегут по курганамПотаенные сны.
На дорожном привале,У широкой горы,Где орлы пировали,Догорали костры, —Партизаны сиделиНа разубранных седлах,Вспоминали походы,Хитрость дутовцев подлых,Песню старую пели,Струн заветных касаясь:«Нету ласковей болеОренбургских красавиц.Пуховой полушалокНа пригожих плечах…Я тебя повстречалаВ заповедных степях…»
А утрами глухимиПтичьи стаи летят —То на север далекийГуси-лебеди мчат.
По тропам позабытым,Где гремели копыта,Как зажглись на закатахЗолотые огни,Мы от сел небогатыхШли безвестной тропою.Протекали рекоюПартизанские дни.Выходили за намиБатальоны в туман,Гордо реяло знамя —Дар самарских крестьян.И, сметая преграды,В непокое ночейМчались наши отрядыВ глубь ковыльных степей.
1934
103. «В ночном краю, в краю туманном…»
В ночном краю, в краю туманном,Огнями жаркими палим,Таился город безымянный,Грустил над озером большим.
Мы мчались вместе с другом добрымК большому городу тому —По черепам, по конским ребрам,По склонам, падавшим во тьму.
Туда пути бродяги знали,Но мы бродяжек не нашли,Орлы над озером леталиИ мертвый город стерегли.
Искали мы в лугах окружныхСледы, что выбиты до нас,—По желтым кручам троп верблюжьихТянулся прошлого рассказ.
Туман клубился, и нежданноМы увидали на зареВ холодной дали край лиманаВ солончаках и серебре.
В тревожный день вела дорогаЗа отдаленный поворот,Нахохлившийся коршун строгоВстречал у городских ворот.
Тот город вытоптан когда-тоБыл Тамерланом. В мгле ночнойЯ снова вспомнил дым закатаИ конский топот за рекой.
Прошли года, — опять полямиБежит проселок в тишине.Опять глухими колеямиМы проскакали при луне.
Но там, где мнился мертвый берег,—Бормочет тополиный сад,Скрипит весенней ночью деррик,Лебедки глухо дребезжат.
И ветер полночи полощетЗнамен тяжелые шелка,—Озарена огнями площадьС названьем нашего полка…
1934
104. «Если там, где спят купавы…»
Если там, где спят купавы,Где туманны небеса,На серебряные травыЛяжет медленно роса,—
Вспомню домик за рекою,Крашен охрою забор.Старый фельдшер с перепоюЗатевает разговор.
А кругом снега большиеВерст на тысячу лежат.Кони сумрачные, злыеНесговорчиво храпят.
Там от края и до краяЗолотая тишина,Даль холодная, глухая,Вся луной озарена.
Перед раннею разлукойТы не вышла на крыльцо,Темной судорогой-мукойБоль свела мое лицо.
Травы утренние зяблиУ покинутых застав,Прорубали наши саблиКонный путь на Кокчетав.
С той поры я шел походомПо дорожным колеям,По совсем безвестным водам,По прославленным морям.
Что же, в жизни мне случалосьПовстречать да полюбить,Только ты одна осталасьНеизменно в сердце жить.
Где теперь ты, и доколеОт тебя мне ждать вестей,Где же синее раздольеТех далеких волостей?
1934
105. «Город спит на заре… Пусть опять, как в тот год…»
Город спит на заре… Пусть опять, как в тот год,Куст черемухи белой в снегах расцветет,
Пусть над нами не властвуют больше года,Пусть не старимся мы никогда, никогда,
Пусть заветная песня приходит, тиха,Сливши сердцебиенье с биеньем стиха,
Пусть по улицам стадом пройдут облака,В семизвездном ковше пусть струится река,—
Много надобно мне небывалых примет,Потому что тебя в этом городе нет.
1935
106. «В эту пору море злое…»
В эту пору море злое,Косо гнутся паруса,Рыбаков на позднем ловеОсторожны голоса.
Это море — не смеется,Здесь от веку тишина,Не ласкает мореходцаЭта серая волна.
Тишина. Светла у краяПроступившая заря.Есть холодная, скупаяВ ней прозрачность янтаря.
Ведь и в небе разогретомСинь тумана холодна,—Так твоим холодным светомЖизнь моя озарена.
1935
107. СОСНА
Есть русский город, тихий-тихий,С крестами рыжими церквей,С полями ровными гречихиСреди картофельных полей.
Березки там стучатся в окна,Провинциала-петухаРаздастся окрик расторопный,И снова улица тиха.
А за мостом, по топким склонам,Ходить вдоль берега привыкВ больших очках, в плаще зеленомВысокий сумрачный старик.
Когда весной цветет шиповникИ стонет в роще соловей,Идет седеющий садовникК деревьям юности своей.
Огромный лоб его нахмурен,Уходит тень в ночную тьму,Его зовут степной МичуринИ ездят запросто к нему.
Как часто я к нему, бывало,С пути-дороги заезжал.Шлагбаум дедовский сначалаИздалека уже кивал.
А палисадники, крылечки,Витиеватые мостки,Скамейки низкие у речкиПротягиваются, легки.
И вечером, за самоваром,Наш задушевный разговорО всем пережитом и старом,Но не забытом до сих пор…
«Тебя я не неволю тоже, —По-своему придется жить,Но дерево за жизнь ты долженОдно хотя бы посадить».
Он говорил, слегка нахмурясь…………………………………Растет ли ныне за стенойВ конце бегущих в степи улицСосна, посаженная мной?
Иль, может, время миновало,Дорогу вьюга замелаИ ту сосну, гремя, сломала,По снегу ветки разнесла?
1935, 1939
108. ЮНОСТЬ КИРОВА
В деревянном Уржуме — холодный рассвет, снегопад.И быть может, теперь русый мальчик с такой же улыбкой,Что была у него, чуть прищурясь, глядит на закат,Повторяя всё то, что о нем в деревнях говорят,И грустит на заре, догорающей, северной, зыбкой.
Сколько в нашей стране затерялось таких городов…Полосатые крыши во мхах, в белых шапках наносного снега,На рассвете гремят стоголосые трубы ветров,И я вновь узнаю в синеве отпылавших снеговЭтот облик живой в светлый день молодого разбега.
Стало душно ему в запустении улиц кривых,На Уржумке-реке говорили о Томске и Вятке,И желтели овсы на широких полях яровых,Смолокуры ходили в туманных долинах лесныхИ учили подростков веселой кустарной повадке.
И настала пора, дни скитаний его по землеОт приволжских равнин до сибирского края лесного.Уходили дороги, и таяли скаты во мгле,Стыли старые башни в высоком казанском кремле,В типографских шрифтах оживало знакомое слово.
Снова юность его в мглистом зареве белых ночейНам приходит на память, и сердце светлеет с годами.Ведь в огромных цехах, в синеве бесконечных полей,И на горной тропе, и в раздольях любимых морей,И в просторах степных — всюду песня о Кирове с нами.
1935
109. ДРУГУ
