Ксюша окликнула. Не ответил. Поискала в кустах. Никого. Увидела Тришку уже на дороге. Он бежал к селу и, оборачиваясь, грозил кулаком.
За поскотиной, у небольшого ручья, стоял на коленях Ванюшка и застирывал рубаху. У него на лице тоже кровь. Ксюша подбежала, с силой схватила Ванюшку за плечи.
— Што стряслось?
Ванюшка вздрогнул, вроде его в чужой амбарушке застигли, но увидел Ксюшу, и лицо засветилось.
— К тебе бежал. Верь слову — раньше не мог. Тятька, как коршун, никуда не отпускает, — Ванюшка встал, и мокрая рубаха свисла из зажатого кулака на рыжие бродни. Он едва шевелил распухшими губами, но говорил быстро, скрывая смущение. — И с Михеем вечор подрался. Молчит бычина… Ты пойдешь за него? Не пойдешь? А Тришка и не сунется больше.
Ксюша сорвала с головы платок, намочила его, приложила к разбитой губе.
Ванюшка порывисто обнял Ксюшу, прижался распухшими губами к её горевшей щеке. Застонал от боли, но прижался ещё сильнее, и струйка его крови потянулась по подбородку Ксюши.
— Чего ж ты раньше не говорил, желанный ты мой, — шептала девушка. — Зачем меня мучил? Идём скорей к дяде.
— Благословения просить? Эх, Ксюша! Сколь раз я на колени бросался. Молил. Неужто иначе б молчал. Говорит, бесприданница ты, безродная сирота. Думать о тебе запретил.
— Не отдам я тебя, Ваня. Никому не отдам. Сватать пойдут — лягу поперек дороги. Невесту к тебе поведут, я глаза ей выдеру. Зубами в горло вцеплюсь.
Обычно спокойная Ксюша бурлила как вешний поток. Гладила плечи, шею Ванюшки, прижималась к его щеке.
— Ванюшка, я к дяде пойду в Безымянку. Обскажу ему все.
— Не пущу. Тятька изувечит тебя.
Ксюша устало опустилась на обомшелый валун. Ря-.дом, на полусгнившем березовом пне примостился Ванюшка. Припал головой к плечу Ксюши и шептал:
— Как же быть-то!..
Бежит у их ног небольшой ручеек. Ксюше кажется, он не звенит как обычно, а стонет. Волнами ходят от ветерка желтые лютики на поляне. Шумят листвой берёзы. Черный дятел бегает по стволу и истошно кричит: «пить… пить… пить…»— к непогоде, видать. От этих криков на душе у Ксюши становится все тревожнее.
«Что же делать?»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Неделю моросит дождь. Набухла земля. Раскисла. Безымянка бурлит, мечется по камням, швыряет на берег пенные струи. Между шурфом и избушкой теперь озеро, и только верхушки кочек торчат над водой, как выводки уток. Со склонов бегут ручьи. Дороги на прииске — грязевые реки. Хоть на лодке плыви.
Натянув высокие охотничьи сапоги, закутавшись в брезентовый плащ, Устин обошел все работы. Когда в обед добрался до избушки, руки висели плетями, а спина гудела, как от молотьбы. А надо ещё разок все обойти, и в шурфе побывать.
Тяжело опустившись на высокий порог избушки, крикнул Симеону:
— Ваньша не приезжал? Куда запропастился парень? — Снял сапоги, пошевелил затекшими пальцами усталых ног. — Брось-ка сухие портянки переобуться. Был на селе? С Тришкой как? Когда станет сватов засылать?
— Трекнулся[9] Тришка.
— Брось шутковать. Сам молил: отдай Ксюху, и на тебе — на попятный.
— Да какой он жених? Синяки-то с морды малость сошли, а нос до сих пор, как свекла, и в сторону смотрит. Срамота…
— Кто ж его так изувечил? Неужто Михей? Вот стервец. Сам жениться не хочет, и других пужает. Ванюшке морду набил. Смотри ты, как получилось неладно: девка — кровь с молоком, а женихи от нее, как от пугала.
— Я чаю…
— Помолчи! — Устин злился. На работе не ладилось: надо лес подвезти плотникам, к шурфу для крепи, на шахту, а лошади повыбились из сил. Одна надежда — Ванюшка новых лошадей пригонит.
Вздыхает Устин. ещё по весне продажных лошадей по округе было хоть отбавляй. В каждом селе. А сейчас позабрали на войну. Теперь косопузой девке легче жениха раздобыть, чем найти продажную лошадь.
Досада ещё больше одолевала Устина.
— Обед-то готов? — спросил он.
— Только начал картопку чистить. Без стряпухи — беда. Непременно надо стряпуху.
— Не Арину ль тебе?
— Да хотя бы и её.
Устин сложил здоровенную, волосатую фигу, протянул сыну:
— Выкуси. Ты у меня с Ариной смотри. Ежели принесет она в подоле ублюдка, морду разукрашу почище, чем Михей Тришке. Чисть картопку. Я пойду ещё раз по работам. Аль постой. Картопку сварим потом, а чичас накинь-ка лопатину да идём вместе. Приучайся хозяйствовать.
С пихтовых веток льются на головы ушаты воды. Обычно горластые сторожкие сороки сидят на ветвях нахохлившись, прячут головы под крыло. Увидев человека, не срываются с криком, а лишь вскинут голову, проводят испуганным взглядом, и снова суют нос под крыло.
На поляне вырублен кустарник. Желтеют брёвна большого сруба. На восемь окон по одной стороне.
— Эй, мужики! — Устин отбрасывает башлык и, хмуря брови, медленно осматривается по сторонам. — Мужики, говорю!
— Тут мы, хозяин. Под пихтой.
— Деньги с пихты будете спрашивать?
— Да ведь склизко на бревнах.
— Хозяин ходит — ему не склизко. А ну на работу. Чуть отвернешься — на боковую и кисет из кармана тащат. Ну и народец, — и смотрит на Симеона: «Учись, мол». Не торопясь обходит постройку. — Смотри, Сёмша, закончат сруб и — на село. Дом будем ставить. Поболе небось, чем у Кузьмы. Шумни мужикам, штоб дружнее робили.
— Эй, мужики… Поднажми!
— Не так, Сёмша. Ты вроде бы просишь, — и подманил старшего. — Штоб к вечеру шестой круг был закончен.
— Дык поздно уже…
— По говори у меня.
Зашлепали по грязи дальше.
На пригорке Устин снова остановился. По склону лепились землянки, шалаши, балаганы из дерна, корья, пихтовых веток. Сквозь завесу дождя светились костры на лесосеке, темнели шахта, шурф; по дороге лошади тащили тяжёлые волокуши; у промывалки копошились люди.
— Смотри, Сёмша, жизнь! А с чего начиналось-то? Как первое золотишко с Ксюхой нашли, я погрезил: «хватило бы на новый хомут». А теперь? Сто человек кормлю. Ванюшка уехал сразу пятнадцать лошадей покупать. Третьего дня Кузьма Иваныч первый мне поклонился, а прежде не замечал. Далече ещё до Кузьмы, но быть ему под низом. Бы-ыть.
Симеон с восхищением смотрел на отца. Устин продолжал:
— Мне золота много надобно. Одному воинскому начальнику, штоб забыли о вас с Ваньшей, столь уж дадено — тебя по самую маковку можно закрыть. А впереди снова призыв. Смекаешь?
— Смекаю.
— Знать бы, как суд решит, чей прииск будет… Пока нашенский, хватать надо, Сёмша, за кажную копейку зубами грызться. Смекаешь?
— Смекаю. — Чуствовал Симеон, что и его наполняет сила, уверенность.
— Одному везде поспеть трудно. Управителя надо, штоб я ему верил.
— Где ж такого найдешь?
— Есть такой человек. Есть. Да куражится. Не идёт.
— Сват! Сватушка!
По боковой тропе, засучив до колен штаны, торопился Егор. Он, как всегда, размахивал руками, будто пытался взлететь. Со слипшейся, сбитой набок бороденки стекала струйкой вода.
— Сват! Устин Силантьич! Погодь малость.
— Недосуг мне сёдни.
— Я, как-нибудь, долго не задержу. Слышь, сват, пошли на хорошую работу.
— Куда ж пошлю-то? Лес пилить — какой от тебя толк? Самое твоё дело пасти коней.
— Дык тридцать копеек. Мыслимо ли на тридцать копеек семью прокормить? Пошли коновозчиком.
— А ежели воз застрянет, ты рази коню подмога?
— Куда там, — Егор стянул шапчонку. — Сделай милость, хочь Аграфену к делу приставь.
— Дай время подумать.
— Ты, сват, вторую неделю обещаешь подумать, а у меня пуп к спине прилип, и отодрать нечем. Помилосердствуй.
Мокрый, тщедушный, заляпанный грязью Егор с мольбой смотрел на Устина и повторял:
— Сват… сват… помилосердствуй…
Это «помилосердствуй» резало Симеона. Он шепнул на ухо отцу:
— Может, верно, добавить две гривны?
Устин только головой помотал. Достал из кармана кисет, вынул трехрублёвую бумажку.
— На, сват.
— За што?
— По дружбе. Купишь сарыни, што надо.
— Благодарствую. — Егор потянулся к деньгам. Глаза его заблестели, и вдруг, словно на стену наткнулся. Лицо передернулось. — Как нищему, сват? Да, Егорша нищим стал. Я те больше скажу, на прошлой неделе булку хлеба украл. И сёдни, ежели никто не подаст, пойду воровать. Петька голодный. Но от тебя, сват, не возьму.
Устин замахнулся.
— Пшел! Не то по шее накостыляю.
— Может, и с работы погонишь? — усмехнулся Егор.
— Надо бы для урока, но пока погожу — и, отойдя, пожаловался Симеону — Вишь, какой народ, Сёмша. — Детей ему нечем кормить, а я виноват.
Вокруг новой шахты навалы земли. Хлюпают помпы, выплескивая в канаву грязную воду. Шахта ещё неглубокая, сверху видны забойщики. Туман стоит над их разгоряченными мокрыми спинами.
— Хозяин! Вандрутить шахту сразу будем аль посля?
