— Короче, — подытожил Марсело, когда я закончил свою речь. — Ты рад, что Луиза ушла из дома.
Я посмотрел ему в глаза, и мне показалось, что я обнаружил в них то выражение смущения, какое обычно наблюдаешь во взгляде только что проснувшегося человека. «Он заснул и прослушал», — подумал я растерянно.
— Я не то что бы рад, — уточнил я, почти обидевшись на Марсело. — Но в этих обстоятельствах, похоже, это лучшее, что могло случиться.
— А вот здесь ты ошибаешься. Когда такая женщина, как Луиза, уходит, она уже не возвращается.
— Кто тебе сказал, что я хочу ее возвращения?
— Рано или поздно захочешь.
— Сомневаюсь.
Марсело покачал головой, откинулся на спинку стула, сделал глоток виски и зажег сигарету. В эту минуту нечто в глубине двора привлекло мое внимание. Я пригляделся. Усатый тип и блондинка закончили обедать, он склонился над кофе, а она смотрела на меня, и когда я взглянул на нее, она подмигнула. «Не может быть», — подумал я. Инстинктивно я бросил взгляд на Марсело. «Это не он заснул, — пришла в голову нелепая мысль. — Это я спал. Я и сейчас сплю».
— Итак, — вздохнул Марсело. — Ты, наверное, знаешь, что делаешь. Но лично мне вся эта история кажется изрядной глупостью. Одно дело сходить налево и совсем другое…
Краешком глаза я опять взглянул на парочку: они сидели, облокотившись на стол, покуривали и влюбленными глазами смотрели друг на друга сквозь дым.
— Клаудия — это совсем не поход налево.
— Даже если и так, — настаивал он. — Хорошенько подумай, прежде чем расставаться с Луизой. На свете мало таких женщин, как она.
— Я это знаю, — произнес я. — Может быть, поэтому нам неплохо было бы расстаться на какое-то время.
— Вот тут я тебя не понимаю.
— Если бы тебе довелось когда-нибудь жить с женщиной, которая все делает правильно, ты бы меня понял.
Марсело снова посмотрел мне в глаза. Затем спросил:
— Ты же не ревнуешь?
— Ревную? Но почему? — переспросил я и чихнул.
Выругавшись, я достал из портфеля еще пачку салфеток и высморкался.
— Нет, наверное, я никогда не избавлюсь от этой простуды.
Марсело было совсем неинтересно говорить о моей простуде.
— А ты потом ее видел?
— Кого?
— Как ты думаешь, кого? Луизу.
Я отрицательно помотал головой.
— Я даже не знаю, где она теперь живет, — сказал я и с удивлением обнаружил, что до настоящего момента не задавал себе вопроса, куда отправилась Луиза; почему-то это мне показалось хорошим симптомом, только не знаю, симптомом чего. — Полагаю, у своей матери. Понятия не имею.
— И что ты собираешься делать?
— Ничего. Работать, вести занятия, писать статью о Мартинесе Руисе, готовиться к конкурсу… То же, что и обычно. Конечно, я не собираюсь надолго оставаться в этой квартире, — добавил я, чувствуя, что мое объяснение звучит как извинение. — Пока да, естественно. Но когда у Луизы пройдет эта дурь, думаю, она сама захочет там жить. А я подыщу себе маленькую квартирку.
Я выдержал паузу и отважился:
— Не знаю, может, перееду к Клаудии. Там видно будет.
Наставшая после моих слов тишина или задумчивая поза Марсело вдруг заставили меня ощутить неловкость. Я допил виски, бросил взгляд на часы и, указывая на них, задал вопрос Марсело:
— Мы разве не договаривались пойти к тебе?
Вместо ответа Марсело опять начертил в воздухе каракули, и пока мы ждали счет, он убрал в карман рубашки сигареты и «Зиппо», провел рукой по волосам и, смирившись, произнес бодрым тоном:
— Итак, полагаю, что тебя следует поздравить, правда? Ведь не каждый день человек способен влюбиться. Мне жаль Луизу, честно. Наверное, ей сейчас нелегко. Но я рад за тебя.
И почти с улыбкой добавил:
— И за Клаудию, само собой.
То ли потому, что в глубине души я не мог сам себе объяснить молчание Клаудии, то ли потому, что меня больше беспокоило то, что я уже был готов допустить, но моим первым порывом было сказать Марсело правду: что с Клаудией я тоже не говорил со времени нашего прощания. Я бросил быстрый рассеянный взгляд в глубину дворика, где усатый тип безраздельно владел вниманием девушки. На минуту я засомневался. Сейчас даже бессмысленно задаваться вопросом, скольких неприятностей в будущем я смог бы избежать, если бы тогда у меня хватило мужества откровенно поговорить с Марсело; единственно верно то, что в конечном итоге здравый смысл играл намного меньшую роль, чем гордость, и я ничего не сказал.
Официант появился с бутылкой виски на подносе, на губах его играла довольная заговорщическая улыбка. Марсело недоверчиво уставился на него.
— Счет, — пояснил он, не скрывая раздражения. — Я просил счет, не так ли?
Эти слова стерли улыбку с лица официанта, он прищелкнул языком и извинился:
— Прошу прощения.
Он тут же вернулся. Марсело продолжал настаивать на своем приглашении.
— Выпьем за призрак, — сказал он.
Официант взглянул на него с жалостью.
Мы уже направлялись к выходу, когда я услышал какой-то звук за своей спиной. Инстинктивно я обернулся: в глубине двора усатый тип целовался с блондинкой.
7
Мы провели весь вечер в кабинете Марсело, просторной, хорошо освещенной комнате, со стенами, сплошь заставленными книгами, впрочем, и в остальных помещениях дома повсюду стояли книги. Утонув в кресле с высокими подлокотниками, Марсело говорил, курил и маленькими глотками тянул виски с водой; время от времени он вставал и, не переставая говорить, разминал ноги, прохаживаясь перед огромным застекленным окном, выходящим в сад, или доставал с полок какую-нибудь книгу или журнал, которые я, быстро пролистав, присоединял к растущей стопке бумаг, чтобы потом взять с собой. Марсело полностью перекроил план статьи по «Воле», и я спешил записывать сыпавшиеся из него идеи в надежде использовать их для работы.
— Не знаю, известно ли тебе традиционное противопоставление характера и судьбы, — в какой-то момент объяснял Марсело. — Именно из этого противоречия вытекают две основные категории персонажей художественной литературы и, возможно, самой жизни. У Вальтера Бенджамина есть замечательное эссе на эту тему… Подожди-ка секунду!
Он поднялся, подошел к пирамиде книг, громоздившейся на табуретке, наклонился рассмотреть корешки и вытащил из середины томик в голубоватом переплете. Что-то бормоча, он минуту перелистывал его и, наконец, произнес:
— Да, вот здесь!
Он вернулся в свое кресло и, глотнув виски, продолжил:
— Ферлосио очень хорошо это объясняет. Я тебе прочитаю, что он говорит: «Персонажи характера представляют собой архетипы, как правило, комические, это чистое выражение какого-нибудь качества; они не рождаются, не растут, не умирают, а всегда пребывают в ситуациях, позволяющих подтвердить этот характер». Ферлосио приводит примеры: в литературе — это Шарло, а в жизни — Дурак из Кории или любой другой шут при дворе Филиппа IV с картин Веласкеса. Напротив, продолжает Ферлосио, «персонажи судьбы — это трагические или эпические герои, они постоянно действуют, они рождаются, или начинают, или уезжают, или умирают, или заканчивают, или возвращаются на протяжении всего сюжета, в котором воплощается их судьба». Он не приводит примеров персонажей судьбы в литературе, здесь подойдет любой герой; но приводит исторический пример: Ришелье. И делает вывод: «Персонажи характера функционируют в растянутом и лишенном перспективы промежутке времени сейчас; персонажи судьбы безостановочно движутся в сжатом конструктивном отрезке времени между вчера и завтра». Иными словами: персонаж характера живет только в настоящем, лишь во вспышке данного момента, погрузившись в непреходящее и бесцельное наслаждение от самого процесса жизни здесь и сейчас. Персонаж судьбы, напротив, живет не ради настоящего, а ради будущего, поскольку он находит удовлетворение лишь в достижении поставленной цели, которая, кстати, будучи достигнутой, сразу же теряет для него всю притягательность и должна быть заменена другой. Таким образом, персонаж судьбы подменяет свойственный персонажу характера покой безграничной жаждой постоянных свершений. Вывод из всего сказанного предельно ясен. Живя только в настоящем, персонаж характера — единственный, кто живет на самом деле, исходя из той простой посылки, что настоящее, с одной стороны, неуловимо (достаточно лишь упомянуть его, и оно исчезает: едва я произношу «этот миг — настоящее», как он автоматически превращается в прошлое), а с другой стороны, это единственная реальность, потому что прошлое — это память, а будущее — неясное предположение. Для персонажа характера настоящее ценно само по себе, а для персонажа судьбы оно всего лишь инструмент для исполнения своих намерений. Поэтому персонаж судьбы практически не живет или живет как в агонии, скачет галопом от победы к победе, мечется между прошлым и будущим, оставляя без внимания настоящее, которое является единственной реальностью.
