Только зашумит ветер в вышине, скрипнет дерево и снова тишь.
Сие лесное молчание очень удивляло Попова, он крутил головой. Затем нашел гриб, с виду обычную сыроегу. Сорвал ее, разломал, долго нюхал, потом отбросил, втянул в себя воздух поглубже.
Спросил у Пахома:
– А чем тут воняет?..
Тот не замедлил с ответом:
– То когдась у нюрымов кам задохнул, те евонного в ложкЕ заховали! А кам был дюжий, злой шо головень. С той поры хто в ложок захоить – тому дох. Шо людю, шо скотине – кам до себя прибирает.
– Что он сказал? Ни хрена не понял!
Грабе с улыбкой перевел:
– Говорит, у тунгусов был злой и сильный шаман, он умер и его тут похоронили. С той поры, кто сюда попадет – умирает…
– Что-то мне этот запах напоминает.
Из кармана Попов достал портсигар, извлек сигаретку, другую. Одну подал Грабе. Вытянул из кармана спички.
Задумался.
Затем убрал и свою папироску, и папироску из пальцев Грабе.
В ответ на удивленный взгляд Аркадия пояснил:
– Предчувствие…
В лагере
Назад в лагерь экспедиция вернулась где-то под вечер пятого дня.
Грабе был уставший, но довольный.
Впрочем, от последнего не осталось и следа, когда он увидел лица подпоручика Данилина и есаула.
– Что сталось? Побег?.. Еще один?
– Два арестанта богу душу отдали! – ответил Андрей.
На душе у Грабе отлегло: ну и шут с ними, арестантами. Но с иной стороны, отчего такие кислые лица.
– Как отдали?
– Да вот как-то так… – пояснил есаул. В тарелке работали, чего-то там собирали. Когда кинулись – лежат дохлые. Я так думаю, они нашли там что-то похожее на спирт. Наверное, выпили. Вот и окочурились. Я велел их достать. Вон лежат…
Покойные лежали на траве. Их по-прежнему соединяла цепь. Кожа их была цвета красного, словно перед смертью кандальные братья увидели нечто донельзя неприличное.
Рядом же стоял казацкий фельдшер.
Про себя Грабе заметил, что как для случая с двумя смертями, у медика слишком придурочное и радостное выражение физиономии. Аркадию хотелось ошибиться, но не получилось.
– Отчего они умерли? – спросил фельдшера штабс-капитан.
– Известно от чего! – отрапортовал медик. – От смерти!
– А не было ли каких странностей в их смерти?
– Была, как не быть… Они жили-жили, да вдруг померли!
– Дурак!
– Так точно! Рад стараться!
Грабе сжал руки в кулаки.
Но сдержался.
Не ударил.
Хотя стоило это ему громадных усилий.
Штабс-капитан прошептал сквозь зубы:
– Пшел вон…
Слышно было плохо, но фельдшер предпочел не переспрашивать.
Грабе позвал профессора биологии. Указал ему на два тела:
– Генрих Карлович. Соблаговолите взглянуть…
– Мертвы… Что подозреваете?..
– Думаю, нашли в тарелке какую-то гадость на спирту. Выпили и окочурились…
– Велите отнести ко мне?..
– Да режьте прямо тут, на свету. Чего уж тут. Все свои, нервных дамочек не держим.
Генрих Карлович пожал плечами, из кармана достал футляр, из него – ланцет.
Сделал несколько разрезов, кровь легла на изумрудную траву.
– Желудок чист… Завтрак уже переварен. Следов денатурата – не замечаю.
– Отчего они красные? Обожгло паром?..
– Не думаю… От пара ожоги не такие. Скорее похоже на солнечные… Но они есть, взгляните, даже под одеждой…
– Какой диагноз поставите?..
Профессор потер подбородок. Подумал.
– Весьма похоже на дисептическое расстройство… Вирусная этиология…
– А так, чтоб и я понял?..
– Вирус неизвестного происхождения. Летальная инфекция. Мы все трупы… На вашем бы месте, я бы молился Господу…
Грабе новость воспринял спокойно. Кивнул: трупы – так трупы. Арестанты тоже дружно промолчали. Приговор к смерти был им не впервой. Но зашумели казаки.
Штабс-капитану следовало их успокоить:
– Государь возьмет под свою опеку ваши семьи…
Грабе особенно сделал ударенье на слове «семьи». Дескать, начнете колобродить, и родным вашим небо с рогожку покажется. Вам-то все одно никто не поможет, так о них хоть подумайте.
Про себя штабс-капитан махнул рукой: врать так врать. Продолжил:
– Вы будете все награждены… Посмертно. Вдовы получат пенсию, дети будут приняты в Пажеский корпус. Господам арестантам выдать двойной ужин. И по шкалику водки. Работы на сегодня отменяются. Господам арестантам отдыхать.
Усталость давила Грабе: хотелось лечь, отоспаться после дальней дороги, этого мешкотного дня. Но требовалось сделать еще столько всего разного, продержаться на ногах еще немного. Успокаивало одно: скоро мучения для него закончатся. Навсегда.
Попов поинтересовался:
– Прикажите подготовить лагерь к уничтожению?.. Ветер сейчас будто хороший. Если поджечь за версту отсюда к северу, огонь наберет силу, все выгорит до остекленения почвы…
Грабе задумался. Ответил вопросом на вопрос:
– Как вы себя чувствуете?..
– Хорошо себя чувствую… Это меня настораживает.
– Вот и я пока тоже… И мне думается: не наломать бы дров. В Иркутске уже начали собирать запасы динамита и горючих веществ. Когда мы умрем, место с дирижабля зальют бензином и подожгут. Сабуров станет нашим могильщиком…
– Может, он сам…
– Постоит недельку в карантине. Поболтается где-то над Сибирью. В случае чего – подорвут водород. Сгорят, что и следа не останется.
– И что мы будем делать?..
– Дел у нас еще много… Надо известить Петербург обо всем. Абсолютно обо всем… А пока – к батюшке…
***
Батюшка причащал: сначала офицеров, затем рядовых казаков, потом их подопечных.
Андрей к Святым дарам приобщился одним из первых, пропустив только Попова и Грабе – они спешили.
Полагаясь на знакомство с радистом, Андрей надеялся, что удастся несколько слов передать в столицу. А оттуда, тамошний телеграфист, если на нем крест есть, отправит весточку Аленке.
Но в палатке у беспроводного телеграфа сидели кроме радиста Грабе и Попов. Они без остановки шифровали свои донесения, отчеты ученых. Все это тут же в эфир выдавал Шульга.
Андрея не гнали прочь, но и не интересовались – что тому нужно.
Данилин, меж тем думал: что будет в той, последней телеграмме?.. Что он любил Алену?.. Ах, право, как глупо и банально до неприличия. Что он погиб за веру, царя и отечество?.. Но причем тут Алена?..
Написать, что отныне она свободна и не связана с Андреем обязательствами. Но ведь ранее девушка не давала Данилину никаких обещаний…
Но обстоятельства разрешили все сомнения Андрея.
Передача шла до полуночи. Шла бы и дальше, но передатчик не выдержал: осветился ворохом искр и задымился.
В Петербурге перекрестились: упокой, Господь, их души.
Шульга принялся чинить передатчик. Грабе и Попов вышли из палатки.
Андрей задумался: как потратить последние часы жизни.
Не ждать смерти и застрелиться?
Но умирать так сейчас совсем немодно.
Потратить время на то, что давно хотелось сделать.
Поцеловать Аленку?.. Она далеко. Да и опасно инфицированному ее целовать. Прокатиться на мотоцикле Попова?.. Мотоцикл еще дальше.
Уже давно Андрей хотел научиться курить. Но даже дешевые папиросы могли пробить в его финансах брешь, размером с триумфальную арку. Он порой представлял, как в каком-то салоне он раскурит дорогую сигару, пустит кольцо ароматного дыма и расскажет какую-то прелюбопытную героическую историю с собою, разумеется, в главной роли.
Начать курить? Аркадий Петрович, наверное, не откажет. Даст своих хоть половину. Но зачем?.. Ему уже не курить в салонах… А без этого умение становилось совершенно ненужным.
Незаметно сам для себя, в углу палатки Андрей заснул. Фуражка съехала на лицо, закрыла глаза.
Мимо как раз проходил Грабе. Зашел он к Шульге, поинтересовался: исправен ли передатчик. Шульга зло отмахнулся: пока нет.
В углу Аркадий заметил Андрея. Присмотрелся: жив ли он еще. Да будто еще дышит. Спит…
«Ну и хорошо, – подумал Грабе. – Помрет во сне».
С вешалки снял шинель, оставленную Поповым, накрыл подпоручика.
Затем вышел, прогулялся по лагерю.
Зашел к ученым. Там почти никто не спал – нервно ждали смерти. Та не торопилась. Генрих Карлович лихорадочно возился с посевами и микроскопами. Аркадий Петрович решил его не отвлекать вопросами.
Грабе поздоровался, любезно угостил курящих папиросками.
Генрих Карлович сердито зашипел – табачный дым мог повлиять на посевы. Поэтому почти все вышли на улицу, под бездонный купол неба.
Все задымили…
– Откуда они прилетели? – Грабе посмотрел вверх. – А что это за созвездие над нами?..
Профессор Беглецкий взглянул вверх, задумался буквально на минуту.
