Но шансов выйти живым у него не было. Впрочем, смерть сделала ему подарок странный, с юмором, как водиться, черным.
Генерала не убили.
В здании стало сизо и кисло от пироксилинового порохового дыма. Резало глаза, хотелось чихнуть. Генерал то и дело потирал переносицу дабы сдержаться.
Но все же не уследил: чихнул, содрогнувшись всем телом…
И упал замертво из-за разоравшейся некстати аорты.
Восставшие ворвались в кабинет. Их внимание привлек основательный сейф. В карманах покойного нашли какие-то ключи, но этого было явно недостаточно: дверь стальной конструкции защищал и код.
На удачу покрутили колесики, но ничего не произошло.
Тогда из мастерских приволокли пропановый резак конструкции французских инженеров Фоша и Пикарда, продули маленькое отверстие, начали вырезать стенку…
И тогда – взорвалось.
Рвануло так, что контузило даже тех, кто стоял на улице. Сейф содержал не менее четверти пуда взрывчатки. Осколком сейфа пробило баллоны с пропаном и кислородом. Ударил новый взрыв.
Разумеется, никаких документов обнаружено не было. Да что там – сам резчик и остальные, кто был в комнате, просто испарились.
Докторесса
Докторесса осмотрелась…
…И начала жить. Если ученые жили по двое в избе, то Мария Федоровна получила дом в единоличное пользование.
На окошко повесила занавесочки, перед порогом положила кусок дерюги, чтоб входящие вытирали ноги.
Доселе «Ривьера» была исключительно мужским местом, за сим обитатели себя не сильно сдерживали ни в потребностях, ни в эмоциях. К дурному привыкаешь быстро, за считанные недели народ изрядно одичал, зарос.
– Прошу простить их, – извинялся за всех Грабе.
Как раз рядом, у дерева, особо никого не стесняясь, казак справлял малую нужду.
– Да бросьте. Я же доктор! – успокаивала офицера Мария Федоровна.
Вслед проходящей женщине смотрели: она была красива, но красотой странной, суровой, осенней, последней. Пройдет еще пару лет, может даже пять – и от нее останется немного. Все яснее станут морщины, кожа утратит былую гладкость… В глазах, где сейчас пляшут искры, будет только усталость.
Но многие думали: а сколько там той жизни осталось? К тому же все познается в сравнении. Если до другой ближайшей женщины семьдесят верст, так и эта весьма прелестна.
И мужчины сбривали многодневную щетину, гладили рубашки и штаны. Сабуров приносил ей охапки цветов, звал на дирижабль выпить хорошего вина. Докторесса благодарила, но отвечала, что от высоты у нее опасно кружится голова. Ну а к себе в гости благоразумно не звала.
На нее засматривался даже батюшка Арсений, даже оба подпоручика, не имеющие из-за своего ангельского чина ровно никакого шанса.
Только женщина выбрала того, кто изначально не обращал на нее никакого внимания. А именно на штабс-капитана Аркадия Петровича Грабе. Она пускалась на обычные женские хитрости: строила глазки, касалась, будто невзначай, брала за руку…
И Грабе поддался.
– Я думал сердце выгорело… И тут от него такая подлость, – признавался Грабе Данилину. – В нее так легко влюбиться…
– Отчего подлость? Любовь – великое чувство… Ну, так чего вы медлите? Влюбляйтесь…
– Я слишком стар для еще одной неразделенной любви.
– Откуда вызнаете, что неразделенной?
– Я такой человек… У меня другой не бывает. А еще я приношу несчастия.
– Полно вам!
– Ну да… Иногда случается, что два человека приносят друг другу неудачи, вне зависимости от того, как они к друг другу относятся и от их душевных качеств.
– Все же не пойму о чем вы?
– Пощадите даму. Ежели мы начнем с ней сближаться – у нее начнутся неприятности.
Как в воду глядел…
***
Впрочем, несмотря на предостережения, Грабе с Докторессой вечерами начали гулять по песчаному берегу реки, затем уходили в овражек, где штабс-капитан учил даму бить из револьвера по жестянкам.
Дамочка мило пугалась выстрелов, и Грабе, дабы успокоить женщину, забирал ее в свои объятия. Затем они гуляли по лагерю, словно по какому-то променаду. Казаки и арестанты приветствовали их снятием головных уборов.
Разговаривали.
– Вы один… одна доктор в Иване Ивановиче? – спрашивал штабс-капитан.
– Ну что вы… Не с моим счастьем. Есть еще один доктор. И для нас двоих в городе слишком мало больных…
– Женщине больные, верно, меньше доверяют… Хотя если больной – на самом деле больная…
– Нам доверяют почти одинаково. А вернее сказать, одинаково не доверяют. Больные ходят к бабкам-шептухам, к якутским шаманам. И самое обидное – ненаучный подход часто побеждает. Впрочем, моему коллеге несколько легче – он наблюдает за больными в тюрьме. Это какой-никакой, но постоянный доход…
Места для прогулок в лагере было мало. За сим – ходили в гости. Поднимались под небеса в воздушный дредноут Сабурова. Похоже, рядом с Грабе о боязни высоты Мария Федоровна забывала.
Затем зашли один раз к в препараторскую Генриха Карловича.
Тот как раз был занят.
На столе лежало голубовато-прозрачное существо, доставленное из Иван Ивановича вместе с Тарабриной. Его как раз препарировал хирург, иногда отрываясь и делая пометки в своих бумагах, измазанных липкой кровью инопланетян.
Кожа убиенного Пахомом была столь тонка, что под ней можно было рассмотреть сосуды и даже некоторые внутренние органы.
– По-моему омерзительно… – пробормотала Мария Федоровна.
Но сознание терять не стал, даже не сделала вид, что ее тошнит. Все-таки она была доктором.
Профессор же даже не обернулся на шаги – то, что творилось на его операционном столе, интересовало куда более, нежели зашедший гость. Паче, что чужие здесь не ходили…
За сим Грабе, заговорил достаточно громко:
– Что, доктор Франкенштейн? С работой не клеится? Чудовище не желает воскресать?
Аркадий знал хирурга давно. Генрих Карлович давно консультировал Запасное Бюро, иногда препарируя доставленных уродцев. Старикашка выглядел истинным божьим одуванчиком, но однажды в каком-то переулке его встретила гопа подворотняя, пригрозила финским ножом и предложила отдать бумажник с часами.
Профессор дрожащими от волнения руками коснулся замка своего саквояжа, вынул оттуда ланцет и двумя взмахами перерезал три горла, став при этом так, чтоб не забрызгало кровью. Затем в том же волнении скрылся с места убийства.
Случился скандал и сенсация – стали говорить о петербургском Джеке-Потрошителе. По следу пустили лучших сыскарей, говорили, что на экспрессе из Москвы везут лучшую собаку-ищейку, неподкупного добермана Пикового Валета.
Генрих Карлович в расстроенных чувствах явился в Запасное Бюро, повинился как на исповеди. И дело о тройном убийстве поручили замять Грабе. Он с этим справился шутя, потратив чуть более суток.
С той поры, невзирая на разницу в возрасте, Аркадий обращался с профессором за пани-брата. Тот же отвечал взаимностью.
В ответ Генрих Карлович обернулся и широко улыбнулся:
– Вам бы лишь бы хохмить, Аркадий Петрович. Да их и трубный глас Господний не воскресит. Ибо не христиане они вовсе.
– Ну а если серьезно? Как продвигается работа?
Улыбка исчезла с лица биолога, он провел над телом рукою, словно полководец над картой местности, где предстоит состояться баталии.
– Что сказать… Трудно… Земные бактерии попробовали инопланетян и сочли их вкусными. Многое повреждено. К тому же организм не наблюдался in natura, то бишь натурой, живьем… Но некоторые выводы я могу сделать уже сейчас. Очевидно, что пищеварительная и дыхательная система разделена. С точки зрения земной природы – лишнее дублирование некоторых элементов. Вместе с тем рациональное зерно тоже есть. Например, человек не может одновременно дышать и пить. А этот – мог… Два подобия печени. Конечно, это не печень, но ближе всего к ней. Можно положить, что это не излишество, а необходимость. Вероятно, некогда печень у пришельцев была одна, но затем разделилась симметрично. Наверное, они могли работать независимо… Вам это интересно?
– Безусловно! Наперед не знаешь, какое знание пригодится… А как вы себя чувствуете? Наверное, уже заскучали по столицам, по цивилизации?..
– Да бросьте! Даже не вспоминаю! Это ведь целая наука новая. Изучение внеземных организмов… Как это будет, сей момент соображу… Внеземной… Экзо, терра… Наука о жизни… Экзотерробиология… И я вот – основатель целой науки! Да об этом каждый ученый мечтает!
– Верно, труды ваши будут оценены, за них вы будете награждены. Но нескоро они окажутся в свободном доступе.
Но Генрих Карлович отмахнулся от этого как несущественного.
Аркадий Петрович продолжил:
