Издатель предостерегающе поднимает указательный палец с грязным ногтем.
– Я не имею права заниматься такими вещами, – заявляет он. – Одно дело – моя позиция как издателя, другое – как ученого… Выступать на заседании Академии против этого бреда с доставкой «Энциклопедии» – это одно, а открыто нападать на почтенную организацию, к которой мы с вами оба принадлежим, – совсем другое. Мы собственными руками дадим оружие нашим общим врагам!
Санчес Террон надувается, как индюк.
– Значит, на вашей совести…
Собеседник перебивает его с едкой улыбкой:
– Если уж мы заговорили о совести, могу предложить вам то же самое, сеньор философ. Действуйте самостоятельно, обнародуйте все это в каком-нибудь печатном органе или в общественном месте. Не бойтесь запятнать себя. Заявите во всеуслышание, что свет новой культуры должен распространяться исключительно через просвещенных граждан – таких, как вы. Потому что мед существует не для ослиных утроб.
– Не говорите чушь!
– Хорошо, не буду. Но я вас понимаю, и вы меня тоже отлично понимаете.
Их беседу прерывает какой-то жутковатый на вид цыганистый малый в мокром буром плаще. Откуда-то из складок этого плаща он извлекает четыре серебряных столовых прибора, замотанных в дерюгу, и сует академикам под нос, требуя за них сто двадцать реалов. Его жена больна, объясняет он, и, чтобы поправить ее здоровье, приходится продавать эти бесценные сокровища.
– И что, тяжело больна? – насмешливо спрашивает Игеруэла.
Мошенник с готовностью крестится:
– Клянусь честью моей матери.
– Вот как… А ну-ка, убирайся отсюда, пока я не кликнул гвардейца!
– Я всего лишь нищий погонщик, ваша светлость, – мямлит мошенник.
– Пошел прочь, я сказал.
Академики продолжают свой путь, пересекают какой-то проулок, аккуратно обходя лужи. Санчес Террон, который держит над головами обоих зонтик, поворачивается к Игеруэле.
– Думаете, мы найдем способ помешать парижскому делу?
– Вы имеете в виду Паскуаля Рапосо? Не сомневаюсь. Этот человек отлично знает и город, и жителей этого города. На редкость смышленый малый… Я имею в виду, что в своих грязных делишках он ориентируется превосходно.
Они остановились под арками крытой галереи, где берет начало уходящая вниз улица Рибера-де-Куртидорес. Рядом с магазином, где выставлены пустые рамки, а также выцветшие или ободранные картины, притулилась еще одна букинистическая лавочка. Игеруэла отряхивает воду с плаща и шляпы, его приятель складывает мокрый зонтик.
– В четверг, – говорит Санчес Террон, – в Академии, когда мы обсуждали подробности этой поездки, директор упомянул кое-что, чего я не знал: адмирал и библиотекарь везут с собой подписанное им лично рекомендательное письмо для нашего посла в Париже, графа де Аранда.
Новость явно не нравится Игеруэле.
– Плохо дело, – говорит он. – Аранда – вольтерьянец, безбожник и большой любитель новой философии.
– Такой же, как я, вы хотите сказать.
Издатель устремляет на него грозный взгляд.
– На надо путать мух с котлетами, дон Хусто… Мы сейчас говорим о другом.
– А я и не путаю, – важно отвечает Санчес Террон, уязвленный сравнением. – Я лишь уточняю. Вы же знаете, что мы с графом де Аранда во многом совпадаем…
Игеруэла нетерпеливо поднимает руку, предлагая вернуться к основной теме.
– Сейчас это роли не играет… Важно то, что посол, без сомнения, пойдет им навстречу и обеспечит свою поддержку. И тогда наш человек Рапосо уже не сможет ничего сделать… Для такого пройдохи, как он, это недостижимые высоты.
Они перебирают книги, пробегая глазами названия, оттиснутые на выцветшем корешке, и осматривая потрепанные переплеты. По большей части это религиозные сочинения. Среди ветхих томов с недостающими страницами – полуразвалившийся, изъеденный мышами и сыростью «Марк Аврелий» де Гевары.
– Но кое-какие козыри есть и у нас, – сообщает Санчес Террон. – Я немного знаком с Игнасио Эредиа, личным секретарем Аранды. Он посылал мне книги, и мы переписываемся.
Игеруэла вновь бросает на него заинтересованный взгляд.
– Вы думаете, он как-нибудь поможет застопорить дело этих двоих в Париже?
Санчес Террон долистывает книгу, у которой отсутствует приблизительно треть страниц, и с досадой кладет ее на место.
– Этого я вам обещать не могу. Я не уверен, что его влияние распространяется так далеко, да и втягивать его в наши дела не имею права. Никогда не знаешь наверняка, в чьи руки попадут в итоге твои письма.
– Может, стоит хотя бы намекнуть…
Санчес Террон неспешно обдумывает его предложение. Заметив, что он сомневается, Игеруэла решает надавить.
– Достаточно всего нескольких слов в одном из писем. Крохотное замечание, сделанное мельком и словно бы случайно, возбудит определенную неприязнь… Например, что не следует слишком доверять этим двоим, когда они наконец окажутся в Париже, несмотря ни на какие рекомендации.
Кажется, Санчес Террон наконец прислушивается к его словам.
– Что ж, пожалуй, это возможно.
– Великолепно! Таким образом, с помощью секретаря с одной стороны, и нашего бесценного Паскуаля Рапосо – с другой, мы с вами и обстряпаем это дельце. Иначе говоря, одну свечку поставим Богу, другую – черту.
И снова дорога: молчание, разговоры, сонное клевание носом. Не хватает света, чтобы читать. Берлинка катится под дождем, возничий кутается в клеенчатый плащ, а колеса оставляют в размокшей глине две глубокие колеи. На участках, покрытых лесом, зелень деревьев среди рваной туманной дымки выглядит густой и темной. В дождливом поле открытое пространство с огромными лужами и затопленными бороздами, где отражается низкое свинцовое небо, временами зачеркивают сплошные потоки воды, которые с грохотом обрушиваются на крышу повозки.
Адмирал смотрит в окошко, время от времени протирая рукой запотевшее стекло. Он сидит так уже довольно давно, погруженный в раздумья. На дорожном пледе, в который закутаны его ноги, покоится томик Эйлера. Напротив дремлет дон Эрмохенес, невозмутимо сложив руки на коленях, укрытых теплым плащом. Через некоторое время библиотекарь вздрагивает, просыпаясь, поднимает голову и смотрит на адмирала.
– Как дела? – спрашивает он, растерянно моргая.
– Плетемся еле-еле: дождь, грязь… Тяжко приходится бедным животным на такой дороге.
– Как вы думаете, мы прибудем в Виторию засветло?
– Надеюсь. Осталось не более двух лиг, а погода такая, что не хотелось бы ночевать на скверном постоялом дворе для погонщиков.
– Гостиница в Бривьески была ужасна, правда?
– Отвратительна!
Дон Эрмохенес выглядывает из берлинки. Неподалеку возвышаются холмы, поросшие деревьями, среди них, окутанный туманной дымкой, виднеется выбеленный домик одинокого хутора.
– Печальный пейзаж. Впрочем, в хорошую погоду эта роща, должно быть, выглядят вполне симпатично.
– Без сомнения. Благодатная земля, плодородная почва.
– Любопытно, – продолжает библиотекарь, помолчав. – Вовсе не только безжизненная равнина, дождь и вся эта ужасная погода производят гнетущее впечатление. В хорошую погоду здесь то же самое, уверяю вас. Вы не заметили ничего особенного, адмирал, когда мы проезжали мимо селений, оставшихся позади? Мы, жители Мадрида, привыкшие к суете, забываем, что не вся Испания суетится… Вопреки мнению большинства иностранцев, мы, испанцы, угрюмый народ. Вы так не считаете?
– Возможно, – отзывается адмирал.
– Взять ту же Бривьеску, которую мы проезжали два дня назад: ей, можно сказать, повезло – столько гранатовых деревьев, огородов, тенистых рощ, нарядных домиков, несмотря на то что наша гостиница оставляла желать лучшего… Помните?
– Еще бы! Очаровательное место: два монастыря, собор, приходская церковь. А вот радости почему-то не чувствуется, это вы верно подметили.
– А ведь было воскресенье, – вспоминает дон Эрмохенес. – Особый день: тот, кто работал всю неделю, может как следует отдохнуть и развлечься. Дождь еще не начинался. Тем не менее улицы пустынные, притихшие, а редкие жители, которых мы встречали, казалось, покинули свои дома не по собственному желанию, а от тоски… Они напоминали кладбищенские статуи – на площади, на паперти. Мужчины кутаются в плащи, женщины – в шали, и все понуро сидят с обреченным видом или слоняются туда-сюда без всякой цели. И ни в ком ни искорки радости или интереса к чему-либо!
– А заслышав церковный колокол, все послушно разбрелись по домам.
– Совершенно верно! То же самое происходит во всех уголках Испании. Вот и получается, что мы, испанцы, унылый народ. Почему же так происходит, спрашиваю я себя? У нас же все есть: жаркое солнце, отличное вино, красивые женщины, добрые люди…
Адмирал смотрит на спутника с некоторым сарказмом:
– Почему вы зовете их добрыми?
– Не знаю, – пожимает плечами тот. – Трудно сказать, злые они или добрые… Мне всего лишь хочется думать, что…
