Когда в 1703 г. ангольского раба по имени Жозе изнасиловал его хозяин Жуан Карвалью де Баррош. В Баие (Бразилия) его пытали в инквизиции, признали виновным, высекли и приговорили к пяти годам галер[440].
В соответствии с инквизиторской юриспруденцией вину за гомосексуализм делили поровну между партнерами, невзирая даже на то, происходило ли насилие[441]. Людей «освобождали» за то, что они были пассивными партнерами. Так происходило в 1574 г. в Валенсии[442], а в 1612 г. — в Гоа[443].
Хотя активные партнеры часто наказывались более сурово, отношение некоторых деятелей инквизиторской иерархии к гомосексуализму проиллюстрировал Диего де Симанкас в своей автобиографии в разделе, посвященном этому вопросу. «В Риме мне сообщили, что в настоящее время невозможно исправить этот отвратительный грех содомии в Италии или наказать за него. Я ответил, что мне так не кажется, если обеспечить (и выполнить) правило, чтобы испорченный мальчишка доносил о том, что происходило, в течение дня, когда было совершено изнасилование. Если он не сделает этого, то его должно сжечь»[444].
Поэтому провокация лицедейства со стороны Диогу в Бугуэндо оказалась двойной — и с точки зрения секса, и с точки зрения доктрины. Табу существуют для того, чтобы их нарушать, но преднамеренное богохульство всегда очень опасно. Конверсос думали, что могут делать это безнаказанно в Африке, но они не приняли в расчет епископа островов Кабо-Верде Франсишку да Круза.
Как только слухи о скандале дошли до острова Сантьягу, Круз немедленно начал искать свидетелей. Это оказалось очень легким делом, так как «многие люди видели это событие, и все считали его весьма скверным»[445].
Местре Диогу арестовали, доставили на корабле обратно на острова Кабо-Верде и бросили в тюрьму в Рибейра-Гранди. Он даже не старался отрицать, что этот эпизод имел место. Диогу утверждал, что они «танцевали» в честь рождения Христа[446]. Отговорка казалась неубедительной, и арестант знал это. Достаточно быстро его отправили на борту корабля в Лиссабон, где, как и Антониу из Бенина до того, отправили в застенки инквизиции[447].
Вскоре дела у Франсишку Жоржи и его родственников осложнились. Находясь уже в Лиссабоне, Диогу заявил: в ночь перед Рождеством его позвал в свой дом Жоржи, который спросил конверсо, подготовлено ли ими что-нибудь для этой ночи. Он сказал, что в представлении, которое вызвало весь этот скандал, одним из участников был Антониу Фернандеш, племянник Жоржи (возможно, кузен Луиша)[448].
На островах Кабо-Верде выяснилось, что еще одним человеком, который участвовал в «шоу», был Антониу Дуарте, который тоже являлся родственником Жоржи[449]. Между тем Франсишку да Круз в своем донесении инквизиторам в Лиссабон упомянул: сам Жоржи подозревается в совершении обрядов иудаизма, как и те, кто упомянут в обвинениях[450].
Хотя Местре Диогу находился в крайне опасной ситуации, положение Луиша де Карвайала и остальных из круга Жоржи еще не стало безнадежным. Но острова Кабо-Верде больше не казались безопасной гаванью, которой они некогда были. Луиш покинул острова в 1563 г., как только подготовили все материалы для суда. Так поступил и его дядя Франсишку[451]. Жоржи бежал в Мексику и стал монахом, Луиш вернулся в Европу и переехал в Севилью[452].
Настала пора завести дом и жениться. Пришло время избавиться от страха перед тенью инквизиции, преследовавшей его с самого раннего детства…
Веракрус, 1568 г.
Идя через бушующие волныВ открытом и безбрежном белом море,Мы ощущали, как крепчает ветер,Над судном раздувая паруса.И океан покрылся белой пеной,Но человек с волною грозной спорил,И расступались перед нами воды,И воля сотворила чудеса…[453]
Камоэнс, поэт португальских открытий, сумел выразить ощущение энтузиазма и ужаса перед морем, испытанное целым поколением. Океан был не только настоящим ужасом, он таил в себе новые возможности. Когда дела шли плохо (что случалось довольно часто), пассажирам приходилось по возможности храбро смотреть в лицо своей судьбе. Роберт Томпсон, английский купец из Эндовера, рассказал о том, как его корабль оказался на волосок от крушения около мексиканского побережья в 1555 г. Это случилось незадолго до того, как Луиш Карвайал вернулся в Иберию.
«Наш корабль, старый и довольно потрепанный, так бросало и кидало, что он погрузился под воду на целую морскую сажень… Опасаясь, что он может затонуть, мы сбросили в море все свое имущество и то, которое попадалось нам под руку, стараясь сделать судно более легким. Но это не помогло. Затем мы срубили главную мачту и сбросили все снаряжение в море, кроме одной вещи… Вскоре мы поняли, что надежды на спасение нет. Мы стали прощаться друг с другом, каждый мужчина — со своими приятелями, каждая женщина — со своим мужем, а дети — с отцами и матерями. Мы предали свои души воле Всемогущего Господа, думая, что живыми нам не выбраться…»[454]
Томпсона и его спутников спас проходящий корабль. Но везло не всем. Даже если не угрожала погода, всегда имелась опасность угрозы со стороны противника.
Путешественник Жан де Лери рассказал об атаке французов в 1555 г. на испанский корабль. Французские матросы «не оставили ни единой галеты и хоть каких-нибудь продуктов несчастным. Но страшнее всего то, что они уничтожили все паруса и похитили спасательную шлюпку… Было бы значительно лучше, если бы они сбросили всех в глубины моря, а не оставляли их в таком ужасающем положении»[455].
Даже без пиратов морские путешествия становились ужасно неудобными. Во время сезонов дождей кожа матросов покрывалась волдырями и ранами. От проливных дождей гнили галеты. В сухой сезон пресная вода покрывалась личинками насекомых, людям приходилось зажимать нос, когда они пили ее[456]. Поэтому были причины для частого представления моря в виде царства сатаны.
Опасность захвата французскими пиратами была наиболее серьезной в водах около островов Кабо-Верде, когда Луиш возвращался в Испанию[457]. Но преодолев все трудности и избежав неминуемого расследования инквизиции на островах Кабо-Верде, юноша считал себя счастливым человеком. В течение ряда следующих лет после переезда в Севилью он вел приятную жизнь.
Севилья была столицей процветающей торговли с Новым Светом. Здесь приблизительно в 1566 г. Луиш женился на Гвиомар де Ривейра. Отцом невесты был Мигель Нуньес, чиновник фактории для поставки королевских рабов на Санто-Доминго (Карибские острова)[458]. Возможно, Луиш еще при работе на островах Кабо-Верде сталкивался с Нуньесом. Участие свекра помогло наладить жизнь.
Вскоре Луиш приступил ко многим обязанностям — от доставки зерна до принятия командования флотом, действующим около голландского побережья в годы, которые предшествовали восстанию Соединенных Провинций против Испании[459]. Но к 1568 г., приблизительно через пять лет после его возвращения с островов Кабо-Верде, молодой флотоводец обратил свой взор на то, что в тот момент казалось великим благом для честолюбивых людей в новой глобальной империи — на Америку.
Для такого конверсо, как Луиш, эмиграция в Вест-Индию считалась невозможной. В 1522 г. Карл V запретил эмиграцию обращенных мусульман и евреев в Новый Свет без специального разрешения[460]. Но указ почти не имел никакого эффекта. Этот закон пересматривали в 1539, в 1552, в 1559 и в 1566 гг.[461] Хотя и предполагалось, что люди, добивающиеся отъезда в Новый Свет, должны доказать, что их род не испорчен ни мусульманской, ни еврейской кровью, предоставив в Каса-де-Контратасьон в Севилье сертификат о «чистоте», на практике всем удавалось обходить это требование подкупом и подделками. (В гл. 8 это обсуждается подробнее).
Хотя фактически родословную изменить было невозможно, коррупция могла поменять ее внешний вид. В 1591 г., спустя двадцать пять лет после того, как Карвайал стал первым, кто уехал в Новый Свет, чиновник инквизиции Мельхиор Кано[462] направил длинную жалобу в инквизицию Толедо. В документе говорилось: «Здесь проведено огромное количество расследований в отношении людей, отправляющихся в Вест-Индию, которые доказывали, что они чисты, хотя и не были таковыми. И даже те из них, которые являются внуками людей, наказанных или сожженных, предоставили документы, свидетельствующие об обратном».
Эта проблема еще долго обсуждалась в XVII веке. Члены общеизвестных семей конверсос, например, Грамаксош из Лиссабона, «доказывали» свою чистоту крови в коридорах власти в Севилье[463].
