— Или, как сказал мне однажды tinterillo, — ухмыляясь в клубах дыма Син-Реваль, — я никогда не училась читать, но у меня во дворе дерево, полное cucuji. Идем.
И она повела его через черный ход по брусчатке в грязный переулок. Одним махом на верхушках деревьев перед ними засиял зеленовато-желтый свет, пульсируя, включался и выключался.
— Они чувствуют мое приближение, — сказала она.
Они зашли за угол, там росла смоковница, на которой, насколько мог сосчитать Фрэнк, тысячи этих больших светящихся жуков ярко сияли, а потом темнели, снова и снова, точно в унисон. Он заметил: если смотреть на дерево слишком долго, терялось чувство масштаба, возникало впечатление, что он смотрит на огромный город, вроде Денвера или столицы Мексики, ночью. Тени, глубины...
Мельпомена рассказала, как Индианки из Паленке ловили жуков и приручали их, давали им имена, на которые те учились откликаться, садили их в маленькие клетки, которые носили, словно лампы, ночью, или в волосах под прозрачной вуалью. Ночи были заполнены женщинами, которые несут свет, находят путь в лесу, словно днем.
— У всех этих существ есть имена?
— У большинства из них, — она посмотрела на него предостерегающе, чтобы он не насмехался. — Один даже назван в твою честь, если хочешь с ним познакомиться. Панчо!
Один из фрагментов света отделился от дерева, слетел вниз и приземлился на запястье девушки, как сокол. Когда дерево потемнело, потемнел и Панчо.
— Bueno, прекрасно, — прошептала она, — не обращай внимания на других. Я хочу, чтобы ты зажигал свет, только когда я тебе велю. Сейчас.
Жук услужливо зажегся.
— Ahora, apágate, теперь выключись, — и Панчо выполнил приказание.
Фрэнк посмотрел на Панчо. Панчо в ответ посмотрел на Фрэнка, хотя никто не смог бы догадаться, что он увидел.
Он не смог бы сказать, когда именно, но в какое-то мгновение Фрэнк понял, что этот светоч был его душой, а все светлячки на дереве были душами тех, кто когда-либо прошел через его жизнь, хотя бы на расстоянии, хотя бы на полтора удара сердца, и такое дерево есть у каждого человека в Чьяпасе, и хотя это предполагает, что одна и та же душа должна жить на нескольких деревьях, все они в действительности составляют единую душу, так же, как неделим свет.
— Таким же образом, — развил мысль Гюнтер, — наш Спаситель на полном серьезе сообщил своим ученикам, что хлеб и вино — это его плоть и кровь. В любом случае, свет для этих Индейцев Чьяпаса имеет то же значение, что плоть для Христиан. Это — живая ткань. Так же, как мозг — внешнее и видимое воплощение Разума.
— Для меня это слишком по-немецки, — проворчал Фрэнк.
— Подумай, как это они включаются и выключаются все одновременно?
— Хорошее зрение, быстрые рефлексы?
— Возможно. Но вспомните: в этих горах живут племена, запросто передающие мгновенные сообщения на расстояние сотен миль. Не на конечной скорость света, как вы понимаете, но за промежуток времени, равный нулю.
— Я думал, такое невозможно, — сказал Фрэнк. — Даже передача по беспроводному телеграфу занимает немного времени.
— Специальная теория относительности мало что значит в Чьяпасе. Если уж на то пошло, может быть, существует телепатия.
Если уж на то пошло, может быть. Фрэнк собирался коснуться этого вопроса в разговоре с Мельпоменой в следующее посещение «Кецаль Дормидо», но она его опередила.
— Сегодня вечером будет небольшая заварушка, — сказала она.
— Caray, вот это да, твой жених, novio, вернулся в город!
Она стряхнула на него пепел сигары.
— Это снова эти Мацатекос. Их банда прямо сейчас собирается, чтобы прийти сюда маршем. Они, должно быть, прибудут после полуночи.
— Мацатан в пятнадцати милях отсюда. Откуда ты знаешь, что происходит там «прямо сейчас»?
Она улыбнулась и легонько постучала себя по центру лба.
Около полуночи раздались какие-то крики и взрывы, несколько выстрелов, кто-то въехал в город с запада.
— ¿Qué el, что за е***на? — поинтересовался уже немного сонный к тому времени Фрэнк. — О, прошу прощения, querida, дорогая, я имел в виду ¿Qué el chingar? Что за хрень, конечно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мельпомена пожала плечами. Фрэнк выглянул из окна. Мацатекос, без сомнений, склонные нести зло.
Политические эксперты предпочитали называть возмущение, регулярно выражаемое Мацатаном против Тапачулы, очередным мятежом «Васкистов», но местные жители воспринимали это скорее, как физическую активность во взаимоотношениях городов, освобождение сил, бурливших в Чьяпасе задолго до того, как там появились Испанцы. В последнее время, вероятно, под действием климата национального восстания, повстанцы в Мацатане явно бездельничали, днем и ночью строя планы нападения на Тапачулу, обчистив оба городских банка и убив местного jefe. Но в своих планах они почему-то никогда не учитывали состоящие из волонтеров силы самообороны, поджидавшие их каждый раз, то и дело преследовавшие их до самого Мацатана и для пущего унижения занимавшие город.
— Словно они знают заранее, — недоумевал Фрэнк. — Но кто их предупреждает? Вы? А кто сообщает вам?
Его наградили загадочной улыбкой и чем-то большим. Гюнтер хотел выразить мысль.
— Это как телефонный коммутатор, — заявил он. - Даже не «как» — это телефонный коммутатор. Сеть Индейцев в телепатической коммуникации. Кажется, она не чувствительна к расстоянию. Неважно, как далеко кто-то из них блуждает — единый большой организм остается единым, согласованным, связанным.
Зима воцарилась на календаре, но не на раскаленной земле, tierra caliente. Но что-то вроде сокращения дней, ухода солнечного света влияло на настроение всех на кофейной плантации cafetal. Что-то витало в воздухе. Индейцы бросали друг на друга странные взгляды и избегали смотреть в глаза кому-то еще.
Однажды вечером Фрэнк сидел возле смоковницы Мельпомены, наблюдая шоу жуков cucuji, в какой-то момент, так же, как вы погружаетесь в сон, он впал в транс, на этот раз без хикули оказался в той же версии древнего Теночтитлана, в которую его когда-то отправил кактус Эль Эспиньеро.
Его миссия — вопрос жизни и смерти, но подробности почему-то были от него скрыты. Он точно знал, что должен найти дорогу в район города, скрытый от большинства его жителей. Первый шаг — пройти через ритуальную арку, которая, как он понимал, однажды будет уничтожена, так же, как все уничтоженные Испанцами строения Теночтитлана. Арка была из белого известняка, на вершине — триумфальная скульптура, зловещая фигура, изгибы, локоны, крылья, драпировки, стоит в колеснице. Он узнал золотое лицо Ангела Четвертой Беседки на площади Реформа, но понимал, что это — другой Ангел. В качестве ворот строение, кажется, разделяло две разные части Города, несоразмерные, как жизнь и смерть. Когда «Фрэнк» прошел через арку, она, кажется, начала светиться призрачным светом, стала выше и солиднее.
Он оказался в части Города, где царило варварство, никто не знал о милосердии. Проходившие мимо фигуры в мантиях смотрели на него с пытливой ненавистью. Артиллерийские и ружейные выстрели раздавались вблизи и в отдалении. На стены брызгала кровь. В воздухе стоял запах трупов, бензина и горящей плоти. Он отчаянно хотел сигарету, но сигарет не было. Он оглянулся, чтобы посмотреть на ворота, но они исчезли. То и дело пешеходы в ужасе смотрели на небо, кричали или бежали в укрытие, но, когда Фрэнк смотрел вверх, он ничего не видел, кроме тени, приближавшейся с севера, как буря, всё больше закрывая звездное небо.
Он знал, что это, но не мог найти название в своей памяти.
Он пришел к краю огромной площади, простиравшейся к неосвещенной ночной вахте, здесь не было пешеходов, по краям стояли два официальных, но безымянных строения, облицованные местным вулканическим tezontle и tepetate — оба этих монумента, несмотря на умеренную высоту и эмоциональную неразборчивость, столь же пугали, вероятно, были созданы для столь же жестоких целей, что и более древние пирамиды этой долины. Сейчас раздавалась стрельба, более-менее непрерывная, и Фрэнк не знал, как поступить. Ни одно из двух загадочных строений не гарантировало безопасность. Он видел перед собой смертельный простор тяжелых времен, которые должен провести здесь, пока не начали петь петухи, небо мало-помалу начало светлеть, вероятно, открывая силуэты зубчатых кровель, фигуры людей, которые, может быть, были там всё это время, готовясь к военным действиям.
