Удар был так силен, что Рихард потерял сознание. Распластавшись, он лежал рядом с разбитым мотоциклом, и кровь заливала лицо. Вскоре сознание вернулось, но подняться с земли он был не в силах.
Его доставили в больницу на той машине, которая так некстати вырвалась из переулка. Он лежал на брезентовых носилках в приемной, истекая кровью, и напрягал всю свою волю, чтобы не потерять сознание, которое мутилось так же, как там, под Верденом.
Тяжело раненный человек лежал перед дежурным врачом, санитарами и, с трудом разжимая разбитые губы, говорил, что перед тем, как его отнесут на операционный стол, он обязательно должен увидеть своего знакомого, Макса Клаузена, увидеть немедленно, пусть вызовут его по телефону.
— Но сейчас уже ночь, господин. Надо отложить это до утра, вам нужна немедленная помощь.
Доктор-японец убеждал пострадавшего, но упрямый европеец не разрешал до него дотрагиваться. Пусть сначала позвонят по этому номеру…
Рихард думал сейчас только о том, как бы не потерять сознание. Он отлично знал японские порядки — к пострадавшему, где бы он ни был, немедленно является полицейский сотрудник, составляет протокол, осматривает вещи, делает опись, требует документы. И если он потеряет сознание, незашифрованные листки донесения попадут в полицию. Это будет провал. Нелепый, глупый… Рихарду казалось, что он умирает, и он напрягал все силы, чтобы раньше времени не погрузиться в беспамятство.
Макс Клаузен сидел над приемником и ловил в эфире «Висбаден», который должен был его вызывать. Сейчас для него не существовало ничего, кроме этих неясных шумов, будто идущих из далеких галактик. Анна тронула его за плечо звонит телефон. Макс снял наушники и взял трубку. Он вдруг заволновался, заторопился, начал спешно убирать передатчик, развернутый для работы.
— Что случилось? — тревожно спросила Анна.
— Несчастье… Какое несчастье! — бормотал Клаузен. — Разбился Рихард, при нем, наверное, документы. Убери аппарат, я пойду к машине…
Анна спрятала передатчик за деревянной панелью стены и вышла следом за Максом. Он уже вывел машину и ждал жену на улице. Через несколько минут Клаузены были в больнице. Они подъехали почти одновременно с полицейской машиной. Макс склонился над Рамзаем.
— Что с тобой?
— Потом, потом, — едва владея языком, шептал Зорге. — Возьми из кармана… Все, все…
Клаузен сунул руку в боковой карман Рихарда, нащупал пачку шуршащих листков и переложил их к себе. В Приемный покой вошли полицейские… Рихард этого уже не видел… Врач констатировал у Рихарда тяжелые повреждения головы, вывих плеча, трещину в челюсти. Были выбиты зубы…
Утром каждого дня на перекрестках магистральных улиц Токио, на полицейских участках в назидание другим, вывешивают светящиеся табло, извещающие о числе аварий и катастроф в городе — убитых столько-то, раненых столько-то… Среди тяжелораненых при мотоциклетной аварии в тот день был немецкий корреспондент Рихард Зорге…
Первой посетила Рихарда в больнице взволнованная несчастьем фрау Хельма Отт, жена посла, который в это время находился в Берлине. Еще через день появилась Исии Ханако, Рихард вызвал ее телеграммой, она гостила у матери под Хиросимой. В больнице Рихарда навещало много людей. Приходили все. Все, кроме его товарищей по группе «Рамзай».
А шифрованное донесение с некоторым опозданием все же ушло в тот день в «Висбаден», оттуда в Центр. Для этого Клаузен уехал на побережье. И сотрудник кемпейтай, наблюдающий за радиосвязью, снова сделал в служебном журнале пометку:
«15 марта 1938 г. 19 часов 20 минут. Вновь отмечена работа неизвестной коротковолновой станции. Провести пеленгацию станции не удалось. Предположительно передача велась с подводной лодки близ полуострова Идзу. Расшифровать содержание передачи не представилось возможным».
В специальной папке, хранившейся в кемпейтай, это была, может быть, сотая радиограмма, ушедшая из Японии и не поддавшаяся расшифровке. Каждый раз таинственный передатчик работал на иной волне, и шифр его не походил на предыдущий.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Телеграммы были разные, и с годами в них все чаще проскальзывали упоминания об изнуряющем характере работы. Человеческий организм не мог долго выдержать такое нервное и физическое напряжение. Это касалось всех — и художника Мияги, больного туберкулезом, и Вукелича, и Клаузена, да и самого Рихарда Зорге.
Летом, вскоре после того как Рихард, взбунтовавшись, вопреки запрещению врачей, ушел из больницы, он отправил в Москву шифровку:
«Причины моего настойчивого желания поехать домой вам известны. Вы знаете, что я работаю здесь уже пятый год. Вы знаете, что это тяжело. Мне пора поехать домой и остаться там на постоянную работу».
Ответ пришел только осенью. Из Центра сообщали, что обстановка в Европе и на Дальнем Востоке осложняется и в этих условиях невозможно удовлетворить просьбу Рамзая. Да, Рихард Зорге и сам отлично это понимал. 7 октября 1938 года он отправил в Москву шифровку, заверяя товарищей, что он и его группа непоколебимо продолжают стоять на боевом посту.
«Пока что не беспокойтесь о нас здесь, — писал он. — Хотя нам здешние края крайне надоели, хотя мы устали и измождены, мы все же остаемся все теми же упорными и решительными парнями, как и раньше, полными твердой решимости выполнить те задачи, которые на нас возложены великим делом».
Борьба продолжалась, борьба во имя великого дела, именуемого социализмом.
8. «КИО КУ МИЦУ!» — «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!»
Снова цвели вишни, и казалось, что на улицах, расцвеченных весенними нарядами женщин, развертываются действия старинного национального театра «Кабуки». А Рихард все еще был в больнице. Врачи разрешили ему вставать, он начал понемногу работать, и вскоре его палата превратилась в корреспондентское бюро, заваленное газетами, телеграфными бюллетенями, вырезками, блокнотами. У него бывало много посетителей, и среди них Исии Ханако, беззаветно преданная Рихарду Зорге.
Встревоженная его телеграммой, она вернулась в Токио через день после аварии и прямо с вокзала приехала в больницу. Исии вошла в палату с глазами испуганной птицы, еще не зная, что случилось с Рихардом. Лицо его было забинтовано, виднелась только часть лба, косые брови да синие глаза.
— Ики-сан! Что случилось, Ики-сан? — тревожно спрашивала девушка, склонившись над его изголовьем.
А Зорге почти не мог говорить — боль и бинты стягивали его лицо. Не шевеля губами, он ответил шепотом:
— Ничего, Митико… Спасибо, что ты приехала, ты мне очень нужна.
Через несколько дней он попросил Исии прочитать ему газету, затем появилась машинка, и Рихард начал печатать одной рукой. Зорге возвращался к журналистике и, конечно, к разведке.
Как-то в больницу заехал Петерсдорф, Рихард уже мог сидеть в постели, мог закуривать без посторонней помощи и держать карандаш.
Исии вышла, она всегда так поступала при посторонних, и помощник германского военного атташе заговорил о новостях. Рихарда заинтересовал его рассказ по поводу Чан ку-фын — высоты в районе озера Хасан под Владивостоком на стыке трех границ — советской, китайской и корейской. Это ворота в Приморье. И именно там назревали большие события. Об этом Рихард уже информировал Центр, но Петерсдорф рассказывал кое-что новое и очень важное.
— Я не удивлюсь, — сказал Петерсдорф, — если осенью там разгорится конфликт, или инцидент, как любят говорить японцы.
— Возможно, — согласился Зорге, — только я не уверен в сроках. Могу сказать тебе по секрету: если Тодзио, Итагаки, Доихара собрались куда-то вместе, это подтверждает важные события. Они, как полосатые рыбы-лоцманы, плывут впереди акул… Сейчас я потерял их из виду. Эта чертова авария вышибла мне не только зубы, но и возможность следить за политической жизнью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Могу помочь беззубому другу, — рассмеялся Петерсдорф. — Ты знаешь, что картографическое управление срочно отправило группы военных геодезистов на монгольскую и советскую границы в Маньчжурии и в окрестности Чан ку-фына. К августу они должны закончить все съемки. Потом еще одно: на днях в Маньчжурию уезжает полковник Танака. Он назначен командующим артиллерией девятнадцатой пехотной дивизии, которую подтягивают к границе… Скоро там будет жарко, доложу я тебе! К тому же японцы очень рассчитывают на английскую и американскую помощь в том случае, если пограничный конфликт превратится в войну…
