– Ребята в “подслушано” считают меня анарексичкой, – с грустной усмешкой шепчу себе под нос.
– Да пошли они в задницу! – резко вспыхивает он. И тут же вытаскивает телефон. – Сейчас я кину жалобу на это дно-сообщество.
– Артем, – дотрагиваюсь до его телефона, заставив Нестерова перевести взгляд на меня. Сейчас он не кажется таким уж дерзким, уверенным и в целом засранцем. Он будто раскис, разочаровался в себе и в мире. Мне знакомо это чувство, и то, как умело оно отравляет жизнь.
– Что? – глухо спрашивает Нестеров.
– Я давно знаю Глеба. И мои чувства к нему зародились еще до знакомства с тобой. Поэтому…
– Значит, – грустно хмыкнув, он переводит тяжесть тела на другую ногу. – У меня и шансов-то не было?
– Оставь нас в покое, – помедлив, я добавляю. – Пожалуйста. Я итак не самый счастливый человек.
– Да почему я должен сдаваться, когда мы еще не начинали? – вижу в его глазах огонек, и чтобы погасить ненужную надежду, решаюсь бить до конца.
– Мои родители сдали меня в приют в день моего рождения, бросили. Там я прожила до десяти лет, потом меня удочерили, но мама оказалась не особо такой, какой я себе представляла. Моя жизнь – это не кадры из романтического ситкома. Мне итак досталось.
Артем размыкает губы, но видимо не знает, что сказать. Что ж, если бы мне кто подобное поведал, я бы и сама замешкалась.
– Чтобы попасть в балетное училище, мать ограничивала меня в еде, взамен я занималась изнурительными тренировками. В балетном добилась успеха, но каждый день терпела унижения и нападки от учителей, не говоря уже об одноклассницах, которые меня ненавидели.
Артем слушает, не моргнув.
– И во всем этом аду, только Глеб был рядом. Для меня, – в этот раз слезы все-таки скатываются по щекам. Потому что перед глазами мелькает то прекрасное, что случилось между нами с Гордеевым за последние дни. А еще я почему-то вспоминаю детство, и теперь мне не кажется, что Глеб пытался изводить меня.
Скорее всего, он просто не знал, как правильно поддерживать, сказать об опасностях, да и я была для него врагом. И все равно он пытался, шел против себя, не намекал, а говорил прямо – в балете будет плохо, мать тебя не любит, поешь, пока не сдохла. Конечно, звучало грубо, но бывает, что человек иначе не может. И Глеб, скорее всего, не мог. Мне почему-то теперь кажется, все именно так.
Утерев слезу тыльной стороной ладони, я продолжаю.
– Глеб – моя семья и свет в конце туннеля. Пожалуйста, Артем, зарой топор войны. Если я тебе правда хоть немного нравилась, давай отпустим друг друга?
Он не отвечает, и вообще довольно долго молча смотрит в стену. Мне уже начинает казаться, что я совершила ошибку, раскрыв этому парню свое сердце. Сжав крепче лямку рюкзака, перевожу взгляд на Кристину, которая стоит в самом начале коридора. Она сказала, что никуда не уйдет, вдруг мне понадобиться помощь. В душе я бесконечно благодарна ей за поддержку. Даже не знаю, что бы делала без этой рыжеволосой боевой девчонки.
Наверное, пора уходить. Если слова, сказанные со всей искренностью, не подействовали, значит у Нестерова деревянное сердце или вообще дыра в груди. Я ошиблась на его счет. Глеб был прав… Как бы мне не хотелось обратного. Как бы я не пыталась видеть в людях хорошее.
И только собираюсь уйти, как Артем вдруг подает голос.
– Хорошо, – почти неслышно произносит он.
– Что? – не верю своим ушам.
– Когда мне стукнуло семь, мать от меня отказалась, – его голос наполняется тяжестью, да и внешне Нестеров становится мрачнее тучи. – Отец забрал меня, но я долгое время ощущал себя брошенной собакой. И тут знаешь, каждый раз ловил отказы. В школе с девчонкой не сложилось, она выбрала не меня. Потом друзья отвернулись. Но я все равно не падал духом, – он тихонько усмехается, правда усмешка выходит вымученной, тоскливой. Мне даже становится жаль Артема.
– Поэтому… – он вдруг поворачивается ко мне и уже бодрее говорит, будто взял себя в руки. – Я понимаю тебя. И если рядом с этим выскочкой тебе лучше, пусть будет так. Я отступлю.
– Артем, – шепчу, ощущая как внутри наконец-то отпускает.
– Будь счастлива, Дарья. Ты этого достойна.
На этой ноте, он разворачивается и уходит. А я… мне кажется, что должна была и ему в ответ пожелать счастья. Но не могу. Из-за Глеба не могу. Простить человека, который бил твоего близкого – не про меня. Какая бы не сложилась судьба у Артема, он навсегда останется моим врагом.
– Эй, – Крис кладет мне руку на плечо, когда она только успела подойти, заботливо взглянув на мое лицо. – Ты как, Даша?
– Вроде нормально, – жму плечами, не определившись.
– Тогда предлагаю идти скорее в кафе. Пироженки сами себя не съедят.
– Угу… – киваю, еще не представляя, что вечером меня ждет очередной тяжелый разговор.
Глава 32 - Даша
– То есть… как это, тебя не ждать? – удивляется Глеб. Я делаю глоток латте, покачивая ногой. Мы сидим с Крис в кафе уже минут сорок, и успели обсудить, кажется все на свете.
– Я с подругой, – немного смущаясь, произношу. Какое все-таки приятное слово “подруга”, и как здорово, что у меня наконец-то она появилась. Наверное, все, что не делается, все к лучшему.
– С той рыжей? – уточняет зачем-то Гордеев. На фоне раздается короткий смешок, явно от Соболева. До сих пор не понимаю, что эти двое не могут поделить. Откуда такая неприкрытая раздражительность относительно друг друга?!
– Да, я с Кристиной. Ты не жди меня, ладно? Я сама доберусь.
– Я вообще-то переживаю, – чуть тише признается Глеб. И я совру, если скажу, что у меня не взрывается фейерверками сердечко от его слов. Вон даже улыбка глупая на лице появилась.
– Все нормально, честно. И если что, я всегда могу позвонить тебе и попросить приехать.
– Уверена, что не хочешь, чтобы мы присоединились? – уточняет Глеб. Перевожу взгляд на Крис и, прикрыв рукой нижнюю часть телефона, шепчу:
– Руслан и Глеб предлагают приехать, ты как?
– Упаси Всевышний! – хмыкает Ивлева, поднимая ладони кверху. – Тогда я сваливаю.
– Нет, Глеб, – отвечаю отрицательно. – У нас тут секретики, поэтому увидимся дома.
– Секретики? – каким-то больно заигрывающим тоном говорит он. – Вечером надеюсь, ты мне тоже поведаешь тайну какую-нибудь. А иначе мне придется стать плохим мальчиком.
– Боже, Гордеев, – закатываю глаза. – Где ты нахватался этих глупостей?
– У Соболева, – уже более обыденно отвечает он. На фоне слышу возмущенный голос Руслана, и на этом наш разговор заканчивается.
– Вы такие забавные, – комментирует Крис, откусывая клубничный пончик. Я смотрю на сладость, выпечка кажется такой аппетитной, впервые за десять лет, мне безумно хочется сладкого. Никогда не пробовала пончики.
– Да? – отвожу взгляд от десерта, обхватив крепче свою кружку с кофе. Слова Глеба вдруг вспыхивают в голове, и я срываюсь, решив, что живу один раз. Если хочу пончик, то должна попробовать его. В конце концов, счастье оказывается на поверхности, оно заключается не только в аплодисментах и отточенных движениях.
– Крис, ты не против, если я… – смущенно шепчу, указав пальцем на пончик.
– Спрашиваешь еще! – Ивлева отрезает половину, протягивает мне, и я пробую то, что всегда запрещала приемная мать. Выпечка оказывается невероятно вкусной, настолько, что у меня градус настроения подпрыгивает до всех пяти звезд. Видимо не просто так говорят: если грустно, съешь вкусняшку, сразу мир покажется ярче.
Мы с Кристиной сидим в кафе еще минут сорок, затем прощаемся и расходимся по домам. Пока еду в такси, пишу сообщение Гордееву, но потом решаю сделать сюрприз и отменяю отправку.
Убираю телефон и, уткнувшись в окно, наблюдаю за тем, как вечерний город сверкает яркими огнями, раньше он не казался мне таким красивым. Взгляд скользит по витринам магазинов, которые сверкают и переливаются, словно драгоценности в шкатулке. Тут и там люди спешат по своим делам, ругаются и смеются, их лица отбрасывают тени, подхваченные светом неоновых вывесок.
