Такое ощущение, что я оказалась в другом мире: здесь принято радоваться, замечать разные мелочи, хотеть, скорее, вернуться домой. Удивительное чувство.
Водитель высаживает меня у ворот особняка, желая приятно скоротать вечер. Улыбаюсь ему в ответ, закрыв за собой дверь. Прохожу мимо охранного пункта, а на тропинке, ведущей к особняку, я даже запрыгиваю на бордюр. Расправляю руки в стороны, пытаясь лавировать, и бодро вышагиваю вперед. В одном месте спрыгиваю, затем снова становлюсь на бордюр. Безмятежность и свобода. Так круто, когда ты можешь просто так прыгать по лужам, ловить равновесие на бордюре, рисовать мелком рисунки на асфальте. Именно этим должны заниматься дети, а не пропадать часами в зале с тренировками.
У поворота в сторону летнего домика, останавливаюсь. Сердце пропускает болезненный удар, когда вижу приемную мать. Она идет ко мне, а стук ее каблучков разрезает тишину придворовой территории. На ней идеально выглаженный брючный костюм, какой по счету? В этот раз он черный, как те розы, который Глеб дарил мне на выступления. Интересно, почему черные?
Алая помада контрастирует на фарфоровом лице госпожи Гордеевой. Анна Евгеньевна всегда выглядела моложе своих лет, она такая эффектная, красивая.
– Здравствуй, Дарья, – здоровается она первой, останавливаясь напротив меня.
– Здравствуй, – сухо отвечаю, прикусив губу от волнения. Анна Евгеньевна хочет меня выгнать?
– Мы можем поговорить? – не помню такой интонации у нее. Не требовательная, а наоборот, словно мы на равных. В чем дело?
– Конечно, – немного теряюсь я.
– Только не здесь, а в доме.
Моего ответа Анна Евгеньевна не ждет, обходит дугой и направляется прямиком в особняк. Понуро склонив голову, я следую за ней. Мне почему-то кажется, это будет не самый легкий разговор. Должна ли я позвонить Глебу? Нет, если бы его мать хотела поставить сына в известность, наверное, пришла бы, когда мы будем дома обои. Машины Гордеева нет на парковке, значит, он еще не вернулся.
Когда мы оказываемся внутри особняка, Анна Евгеньевна не приглашает меня на кухню или в зал, она идет в сторону спален. Я не очень понимаю, что происходит и честно сказать, мне уже охота сбежать. Но стоит ей остановиться напротив комнаты Глеба, как у меня перехватывает дыхание. Зачем? Почему? Ничего не понимаю. Грудь сводит спазмом от непонятного страха. Это то самое чувство, которое называют предвестником беды. Беды, которая напоминает торнадо, разрушающего на своем пути целые города. Что уж говорить о маленькой девочке по имени Даша…
– Проходи, – приглашает мама Глеба, открыв дверь.
Сглатываю, но не захожу. Стою на пороге, смотря, как Анна Евгеньевна открывает ящик прикроватной тумбы. Она вытаскивает оттуда то ли тетрадку, то ли блокнот, мне плохо видно со своего места.
– Проходи, чего застыла.
И я почему-то захожу. Нет, я должна была отказаться, сказать, что без Глеба не пересеку эту черту. Но я иду, непонятно чем ведомая. Не дышу вовсе. Настолько, что понимаю это, когда грудь начинает гореть.
– Вот, – Анна Евгеньевна протягивает мне, теперь уже вижу, блокнот. Дрожащими руками беру его и смотрю на приемную мать.
– Что это? Зачем вы это даете? – мой голос выдает волнение, в нем ни грамма уверенности.
– Открой, это важно, – будничным тоном сообщает она.
Несколько долгих секунд разглядываю неприметный блокнот, обтянутые кожей. Не надо мне туда заглядывать, наверное… Не надо. Но почему так хочется? Будто внутри него содержится что-то важное, что-то, что сам Глеб никогда мне не расскажет. Такое странное предчувствие посещает.
– Открывай, Дарья, – подталкивает, словно настоящий дьявол приемная мать.
И я открываю…
На первой странице рисунок один в один как татуировка, на руке у Глеба: роза, которую стягивают цепи. А надпись внизу гласит:
“Я никогда тебя не предам”.
Но все это блекнет, по сравнению с тем, что находится внутри блокнота. Мне не надо было это читать. Не надо было…
Глава 33 - Даша
Сглотнув, я усаживаюсь на кровать, и погружаюсь в прошлое Глеба. То самое, о котором никогда не знала, которое случилось более десяти лет назад. Вернее, это не совсем его прошлое, а девушки, которая вела этот дневник.
20 августа.
“Когда мама привела нас на балет, я не думала, что там будет настолько захватывающее представление. Мое сердце замирало и взрывалось яркой искоркой, от происходящего на сцене. Поэтому, стоило нам только выйти, как я попросила ее, отдать меня учится балетному ремеслу. Не могу дождаться момента, когда буду делать такие же фуэте на сцене”.
25 августа.
“Маме не понравился педагог по балету и то, что он требовал мне сесть на диету. Сказал, у меня лишние килограммы, в ответ мама фыркнула и хлопнула громко дверью. Она была так зла, что теперь мне кажется, мечта стать примой никогда не сбудется”.
27 августа.
“Глеб говорит, что я дурочка, и балет мне не нужен. Но я объявила бойкот и устроила голодовку. Мне безумно хочется танцевать, как те девушки в театре”.
29 августа.
“Вчера я упала в голодный обморок, так сказал врач. Он советовал нам обратиться к профессионалу, который сможет подобрать правильное меню для таких изнурительных диет. Ерунда. Я все равно буду танцевать. Мне даже во сне снится, как надеваю пачку, пуанты и закручиваюсь вихрем по сцене.”
1 сентября.
“Мама сдалась. Мы снова едем в балетное училище, мой возраст – 9 лет, идеально подходит. Мама обещала взять мне личного репетитора из этого училища, который за год сможет дать нужный уровень. Ура! Я буду танцевать”.
10 сентября.
“Тренировки оказались очень тяжелыми, ко всему прочему лучшая подруга Зойка обиделась на меня. Мне пришлось пропустить ее день рождения. Но ведь… на кону стоит балет, разве я могла сделать иной выбор?”
3 ноября.
“Мы с мамой стали еще ближе. Ходим с ней каждые выходные в театр, обсуждаем балет, мое поступление. Теперь мама тоже загорелась идеей исполнить мою мечту. Она сказала, что сделает все, чтобы я стала примой. Каждый раз, когда я падаю, мамочка рядом и помогает подняться. Она единственная, кто всегда верит в меня”.
12 декабря.
“Глеб начал подкладывать мне в рюкзак злаковые батончики. Он считает, что я напрасно извожу себя. Дурак! Мой младший брат ничего не понимает. По дороге на тренировку, я выбрасываю батончики в урну. Мне нельзя есть такое”.
Дальше почему-то идет большой пробел по датам. И почерк немного меняется, у него появляется наклон.
4 августа.
“Меня приняли! Мы с мамой так радовались, а вот Глеб наоборот обиделся. Он сломал мою любимую шкатулку с балериной. Но я все равно, не злюсь. Однажды, он станет старше, и поймет, что балет для меня все”.
10 августа.
“Мама решила свозить нас с Глебом на озеро. Она переживает, что между мной и младшим братишкой испортились отношения. Ей хочется, чтобы все было как раньше. Скорее бы ее отпуск”.
13 августа.
“Зойка предала меня. Она знала, что я с шести лет влюблена в Артема Мамедова, но пошла с ним в кино. А потом сказала ужасное: я давно ей не подруга. Друзья не забывают про дни рождения, и не выбирают тренировки. Мне так грустно”.
19 августа.
“Мы с Глебом поговорили по душам. Я расплакалась, а он вдруг меня обнял и погладил по голове. Оказывается, братик переживал, что я остаюсь одна. Балет отнял у меня друзей, он боится, что однажды балет заставит и его подвинуться. Это было так мило. У меня самый лучший на свете брат. Я никогда не буду одна”.
27 августа.
“Сегодня мы уезжаем за город. Мама сняла домик у озера. Мы будем гулять там, играть в мяч, и я пообещала Глебу, что съем жареную куриную ножку.”
На этом все обрывается, больше записей нет. И я с ужасом осознаю, что отсутствуют они не потому, что девочка стала звездой балета. Ведь нигде в доме нет ее фотографий. О ней никто не говорит. Даже Глеб.
