– Вон с глаз моих, паршивец!
Васька змеёй выскользнул в общий коридор. Ирка задвигалась по кухне. Чтобы не мешать, я толкнула дверь в комнату.
Там, за перетащенным из кухни маленьким столом, сидела сухонькая восьмидесятидвухлетняя Федорочка. На голове её красовался неизменный беленький платочек, руки под столом сложены на коленях. На столе перед ней, как и перед Васькой, стояла тарелка с нетронутыми щами.
– Ешь щи, пока не остыли, – приказала заглянувшая в комнату Ирка и скрылась.
Федорочка собрала рот куриной гузкой:
– Щи… Ой уж и щи… В рот не вотрёшь…
– Да хватит тебе… – примиряюще сказала я, – нормальные щи… Хочешь сметаны вместо майонеза?
Федорочка ничего этого не хотела. Её интересовали совсем другие вещи.
– Я тут, Ирина, – начала она вполголоса, – намедни ведь помирать собралась…
– С чего бы это? – заинтересовалась я.
– Чевой-то худо мне было, ой худо… В грудях прям теснит, в глазах темно… Чую я, счас помирать стану…
– Ну, ну, дальше, – поторопила я её.
– А ты не торопи, – обиделась Федорочка, – слушай по порядку.
– Интересно же, – извинилась я, – это ж когда услышишь ещё, как человек помирает…
– Слушай дальше. Ну, легла на свободном месте, на полу, промеж шкапу и «малютки»…
– Почему на полу-то? Чего тебе на диване не лежалось? – опять встряла я.
– Да не дребежжи ты! – вконец обозлилась Федорочка. – Счас осерчаю, совсем ничего не услышишь! Молода ты, чтоб знать, как помирают.
Перед этим аргументом я почтительно склонила голову и продолжила слушать молча.
– Лежу это я, Ирина, совсем дух вон, а сама думаю: вот помру, буду тут валяться, а кто первый меня найдёт-то, а? Хорошо как свои, а вдруг кто чужой войдёт, дверь-то не заперта? Нехорошо. И так думаю сама: а чего на мне надето, чтобы так, померши, перед чужим человеком лежать?
– Не всё равно тебе? Ты ж, считай, умерла уже, – не выдержала я.
– Вот будешь помирать, поймёшь, всё равно или нет. Не перебивай. Вот лежу я и понимаю, что кофтёнка моя латаная да юбчишка на мне невидящая.
– И что?
– И то. А только встала я, подошла к шкапу и достала шёлковую комбинацию, какую ты мне давеча на праздник подарила. Надела комбинацию, ну и легла на пол как половчей, руки так сложила.
Я сжала губы и отвернулась, чтобы не прыснуть, представив Федорочку в ядовито-зелёной комбинации из ацетатного шёлка, отороченной сорокасантиметровым кружевом, принимающей привлекательные позы на полу рядом со шкафом.
– И чего не померла-то? Раздумала? – спросила я, еле сдерживая смех.
– Да Ляксевна, лошадь… «Треску привезли, вставай!» – передразнила Федорочка. – Пришлось встать…
– Ну значит, не пора тебе ещё, – сделала я вывод и пошла к Ирке на кухню.
Ирка уже закончила с уборкой, поставила на медленный огонь компот и ушла со мной на нашу кухню пить кофе.
К этому времени в моей квартире находилось четверо детей – мои и жмеревские.
Мои – семилетние близнецы Тимка и Тёмка, заворожённо смотрели спектакль «Вася и Оля Жмеревы играют в папу и маму». Мы с Иркой присоединились.
Игралась сцена «Приход пьяного Лёнчика домой в пятницу вечером». Олечка, сгорбившись, сидела на диване в окружении кукол, уложенных спать и накрытых одеялами. Васька пьяной походкой ходил по коридору.
– Я твоё целую тело, страсть ползёт дорогой длинной, Сингарелла, Син-гарелла!.. – вдруг дурным голосом заорал он и громко постучал ногой в полуприкрытую дверь комнаты.
Мы вздрогнули.
Олечка закружилась, успокоила кукол, подбежала к двери и рывком открыла её…
На пороге, покачиваясь и держась за дверной наличник, с перекошенным лицом стоял Васька.
– Лё-о-онька! – шёпотом запричитала Олечка. – Опять пьяный!
– Ка-в-в-о!.. – взревел Васька и ввалился в комнату, потом плюхнулся на диван и дурашливо заголосил: – Ж-ж-ана, с-сыми сапоги!
– Тише, тише, детей разбудишь! – зашептала Олечка и толкнула Ваську, чтобы он лёг.
Васька лёг, угомонился и захрапел.
Я не выдержала и зааплодировала. Ко мне присоединились озадаченные Тимка и Тёмка. Олечка застенчиво улыбнулась и порозовела – обрадовалась, что её представление понравилось.
Началось второе действие. Васька играл жёсткое похмелье. Олечка металась по комнате, собирая детей и вещи. Покрыла голову газовой косынкой, правой рукой прижала к себе «детей», а в левую, как чемодан, взяла деревянный чехол от швейной машинки Подольского завода.
Градус правдоподобия зашкаливал. Удивительным образом я видела не пятилетнего ребёнка, а замотанную женщину с детьми и огромным чемоданом, мечущуюся по вокзальному перрону. Колорита добавлял плетущийся сзади похмельный Васька.
– Лёнчик, Лёнька, – щебетала Оля, – шевелись давай, а то на поезд опоздаем! Возьми у меня хоть одного ребёнка!
– Ма-а-ать, – тянул сиплым голосом Васька, – я с похма-а-а… Дай на пиво…
Денег на пиво Оля не дала, и, недолго попрепиравшись, они с детьми и чемоданом, видимо, сели на поезд и поехали в деревню к бабушке.
Я посмотрела на Ирку. Она сидела с абсолютно нейтральным лицом.
– Как тебе? – спросила я. – А представляешь, если они эту сцену завтра перед родительским комитетом сыграют?
– Ну… не сыграют, – неуверенно произнесла Ирка.
– Дура ты, – вполголоса сказала я, – они потом в своей взрослой жизни все эти сцены сыграют. Хочешь этого?
Ирка не хотела. Но и сделать ничего не могла. Любила своего алкаша-Лёньку.
Однако чтобы выполнить намеченное, надо было поторапливаться. Оставив детей, на моей кухне мы сварили с ней кофе, что, кстати, в середине восьмидесятых оказывалось не таким простым делом. Из красно-коричневой коробки с надписью «Кофе натуральный молотый с цикорием» специально сделанным в ремонтном цеху ситом нужно было отсеять цикорий и только потом – варить. А то ещё покупали зелёный в зёрнах и сами жарили – на противнях, на сковородках… Иногда получалось отвратно, а иногда вполне ничего.
За кофе мы слегка подкорректировали план приготовления завтрашнего обеда. Котлеты решили заменить макаронами по-флотски – и менее трудоёмко, и гарнира не надо, два в одном.
Правда, с фаршем было не всё так просто. Мяса в городе не водилось никогда по определению, зато кур местная птицефабрика поставляла исправно, поэтому все котлеты, пельмени, равно как и макароны по-флотски, изготавливались из курицы. В магазин за фаршем бежать было поздно, но здоровенный бройлер в моём холодильнике лежал.
Пришла Ленка. Мы ввели её в курс дела и дали задание. Она прониклась, решив ради спасения жмеревской репутации пожертвовать банкой сгущёнки и расщедрилась на торт «Муравейник». Побежала к Сарье за маком.
Мы с Иркой снова переместились в её квартиру. В комнате торчала Варька с большим пальцем во рту и во все глаза смотрела на Федорочку. Федорочка, замерев и выпрямив спину, сидела на стуле, а за её спиной сосредоточенно водила руками, делая таинственные пассы, Лидка, которой недавно из космоса сказали, что у неё есть экстрасенсорные способности… И вот теперь она практиковалась на Федорочке, бывшей очень благодатным материалом, поскольку свято верила и Кашпировскому, и Чумаку – не отрываясь, смотрела их по телевизору, заряжала воду и утверждала, что у неё рассосались келоидные рубцы, которых сроду не имела.
– Ну чего там… – слабым голосом спросила Федорочка, – чего там у меня, Лид…
– Да погоди ты… дыры у тебя энергетические… В твоей энергетической оболочке, – деловито ответила Лидка, продолжая водить руками.
– Заделай там, – умирающим голосом попросила Федорочка.
– Не беспокойся, – снова ответила Лидка.
– Лид, а ещё… – не отставала Федорочка, – ты… спроси там… Долго мне осталось, а?
– Да поживёшь ещё… – рассеянно обронила Лидка и с утроенной энергией замахала руками вдоль Федорочкиного тела.
Мы с Иркой осторожно прикрыли дверь. Сняли с огня компот, выставили кастрюлю в форточку – остудить. Напилили куриного мяса, провернули его с лучком через мясорубку, пожарили на сковороде, наварили макарон. Славная пятилитровая кастрюля макарон по-флотски отправилась на подоконник – хватит Жмеревым и на сегодня, и на завтра, родительскому комитету предъявить. А что? Вполне сытное питательное блюдо для многодетной семьи. А куриный скелет я заберу домой и сварю бульон.
Программа-минимум была выполнена. Пора отправляться домой – спать. Что-то Лёньки, кстати, долго нет. У всех вроде мужья уже дома, а мой – в командировке…
«Сингарелла, Сингарелла» – раздалось в коридоре приблизительно в одиннадцать часов, когда мы все уже лежали в постели. Лёнька явился пьяный в ураган, и в несанкционированное время – вечер понедельника, а не пятницы.
Измученная дневными событиями и вечерним ожиданием, Ирка тихо впустила его в квартиру, провела в кухню, уронила на пол и, плотно закрыв все двери, с великим наслаждением отлупила толстенным вохровским ремнём, неизвестно как и когда в квартиру попавшим.
