Но пока что сражаются другие – на фронтах необъявленной войны…
Бруствер, который он выложил и укреплял по мере возможности – был изрядно потрепан близким разрывом, но все еще держался. Лицо саднило – попавшая совсем рядом пуля вбила в кожу землю и мелкие осколки камня, отчего казалось, что его отхлестали крапивой, от души так отхлестали, как последний раз маменька. Гораздо хуже было с патронами. Один полный магазин, один початый – там трассирующие. И тот, что в винтовке – в нем еще десяток.
И все.
Пыль скрипела на зубах. Чеченская, золистая земля. Земля, за которую убивают и умирают люди…
Проклятая земля…
– Эй, студент!
Князь повернулся. Вольноопределяющийся Беленко, здоровенный, чуть дурковатый – ухмыльнулся, бросил на шинель пригоршню магазинов. Один… два… три… пять. Пять магазинов, доверху набитых остроконечными, готовыми нести смерть пулями.
Сто патронов.
– Откуда?
– Батя ваш – приказал резерв вскрыть. Чего там… все равно помирать…
Глядя на помрачневшее лицо курсанта Гатчинской школы воздухоплавания – вольноопределяющийся тоже посерьезнел лицом.
– Щас разнесу и подойду. Сходишь на проведки…
Да уж…
Чтобы отвлечься от дурных мыслей – молодой князь достал из кармана последнюю модель складной трубы, настоящей, цейссовской. Разложил и начал осматривать – в который уже раз – диспозицию противника.
Конечно – в селении они кишмя кишат. Брать его штурмом – дело для целого полка: у чеченцев каждый дом как крепость. Они складывают заборы из камня и глины, высотой выше человеческого роста, дома у них чаще всего тоже из камня, окна как бойницы…
Несколько снайперов в лесу. Они – наиболее опасные. А в селении – как минимум один миномет. Интересно – откуда они его взяли? И откуда они взяли современные винтовки – черт возьми, откуда?
Подсознание подсказало – да оттуда же, откуда и всегда. Ты что – не знаешь?
Интересно – кто он?
Он понимал, что среди чеченцев – наверняка есть военный советник. И скорее всего – это англичанин – хотя он может выглядеть как угодно, у англичан обширные владения, и не стоит думать, что все, кто там живут – ненавидят англичан и только и мечтают об освобождении. Это – сказал им на лекции знаменитый полковник Биязи[61] на своей закрытой лекции. Уж он то знает, что к чему…
Оставалось понять – где он. А потом – постараться убить. Хотя шансов – один на миллион. Но он все равно – должен постараться его убить…
Странно, но он не испытывал к чеченцам такой ненависти, которую он испытывал к этому англичанину. Чеченцы – те же, с кем он дрался несколько лет назад, дрался жестоко, кость в кость – дерутся за свою землю. За свой народ. За свое право быть такими, какие они есть – пусть это и плохо. И они – русские – здесь не просто так, они здесь для того, чтобы прекратились грабежи и разбойные набеги. Смешно думать, что русским нужна эта земля и эти горы… какая земля, когда чеченцы, для того, чтобы накосить травы для скота, связываются веревкой, и косят на таких горных склонах, на которых в одиночку косить невозможно – тут же свалишься вниз. Русские пришли сюда потому, что иначе нельзя, потому что иначе будут продолжаться набеги, и невозможно будет жить. И русские – несут нормальную жизнь и самим чеченцам, для которых лучше выучиться грамоте и пойти работать на приисках, или в армию – чем бандитствовать и погибнуть в очередном налете. Но вот этот англичанин, эта мразь… вот он то сюда пришел совсем не с добрыми намерениями. Он пришел сюда для того, чтобы возбудить простых и бесхитростных, легко вспыхивающих чеченцев на мятеж против власти, против Его Величества, чтобы сделать хуже и Его Величеству, и русским, и России и даже самим чеченцам, которые уже погибли и которым еще предстоит погибнуть. Он пришел, чтобы сеять раздоры и смуту, чтобы ослаблять, чтобы сделать только хуже – и уже поэтому он заслуживает смерти. Нельзя дать ему уйти живым…
Вот только – как его найти и убить? Поле, отделяющее укрепление от населенного пункта безжизненно, в горах – никого не видно, но они там. Снайперы, меткие стрелки – а все чеченцы меткие стрелки. Побежать – не пробежишь и сотни метров…
Словно подтверждая эту мысль – в бруствер ударила пуля. Молодой князь только поморщился… зацепить не зацепит, если он не совершит ошибку. А он ее не совершит – потому что он несколько лет прожил здесь, и не менее хитер, чем те, кто сейчас ищет цель прорезью прицела…
За спиной – послышались осторожные шаги, князь повернулся. Вольноопределяющийся Беленко – пробрался к нему, лег рядом. Его заметили – пуля пропела над ними и ударилась в деревянные стены укрепления. Выше…
– Иди. Я сменю…
Князь сплюнул в сторону накопившуюся во рту горькую слюну.
– Патроны зря не трать…
Вольноопределяющийся ухмыльнулся
– Это уж верно, Ваше Высокоблагородие…
Пригнувшись, молодой князь Шаховской пошел назад по траншее. Он был сыном полка, точнее – сыном гарнизона, этого укрепления на фоне гор, последней точки присутствия власти в этих горах. Его все хорошо знали – и солдаты, и вольноопределяющиеся, и казаки. Он был сыном командира, он делил несколько лет с ними все радости и невзгоды тяжелой и опасной службы в горах, он, как и все рисковал. Все радовались, когда он поступил в Гатчинское воздухоплавательное – он станет не пушечным мясом, а летным офицером, авиатором, командиром стратегического бомбардировщика. В тридцатые годы авиаторы были если не как Боги, то ненамного ниже его – одиночки, покорители неба, новые рыцари, сходящиеся друг с другом в смертельной схватке на ревущих моторами машинах. Но даже сейчас, когда крепость оказалась в опасности – он оказался здесь, с ними. В одних окопах, делящим с ними один хлеб и одни пули. И получается – когда командир был при смерти, вряд ли кто-то кроме него, военного дворянина, мог повести за собой людей. Принять командование – люди нашлись бы и без него. А вот повести за собой людей… на это способен не каждый, и погоны тут ни к чему.
Молодой князь Шаховской шел по внутреннему двору крепости, построенной руками солдат и казаков из глины, камня и дерева, и смотрел на умирающее, но не сдавшееся укрепление. Минометные мины оставили раны в земле… хорошо, что миномет у них среднего калибра, крупный давно разнес бы все и вся. Потушенные постройки – курились дымком, пугали черными угольями разорения. От колодца – спешно тащили два больших ведра воды и в один из лазаретов, там сейчас оперировали раненого. Ох, как был прав отец, когда требовал – копайте, копайте и копайте, когда направлял на "копанки" и провинившихся и непровинившихся. Сколько пота, крови, кровавых мозолей было, как они выворачивали из земли валуны в человеческий рост и катили их к стене, на укрепление стен, как они перекрывали выкопанные киркой и лопатой блиндажи купленным у местных лесом. Теперь, благодаря настойчивости отца – их не взять просто так. Ни наскоком, ни как иначе. Только когда кончатся боеприпасы… да и то так просто их не взять…
Отец лежал в своем, командирском блиндаже, на койке, заправленной простой, солдатской шинелью – худой, с серым, но спокойным лицом. Ему уже сделали операцию – хотя, наверное, с такими ранениями и в Центральном военном госпитале не помогли бы. Его, с небольшой группой офицеров – выманили на встречу со старейшинами и там подло напали. Чеченцы не видят в этом ничего плохого, такое здесь бывало не раз и не два – дать обещание врагу, чтобы нарушить и уничтожить его. Обещание, данное неверному и не чеченцу – ничего не значит. Они не ожидали только одного – что отец с остатками людей, под градом пуль доберется таки до своей машины, своего Фордика, который стоял сейчас на ободах под навесом и больше напоминал решето, и что машина сможет двигаться. И он опередил чеченцев, вырвался из западни и поднял тревогу – у чеченцев просто не было ничего, чтобы догнать машину. Поспешный штурм укрепления чеченцами ничего не дал кроме трех десятков порезанных пулеметами джигитов. Джигиты откатились и прибегли к новой тактике – к окружению и измору. Это была очень необычная тактика для них. Очень.
Машина, тот самый Фордик, на котором они одно время ехали из Грозного и отец говорил на переднем сидении с чеченцем, которого подвозил – честно выполнила свой долг до конца, вывезя, вытащив под градом пуль своего хозяина из ловушки и довезя его до дома. И его отец – тоже выполнил свой долг до конца, он честно ломал свою службу, не роптал, оказавшись начальником самого отдаленного гарнизона, он умиротворял, судил, убеждал, при необходимости – искал, наказывал, убивал чеченцев. И даже в свой смертный час – он не позволил себе умереть в чеченской мышеловке, он вырвался из огненного кольца, доехал до гарнизона и поднял тревогу. Теперь и ему, девятнадцатилетнему потомку рода Шаховских предстояло выполнить свой долг…
