Длинный, извивающийся хвост из людей двигался медленно. Мы были шагах в ста от выхода на Риджентс-парк-роуд, когда я заметила Шебу рядом с каким-то молодым человеком. Его лица я не видела — он стоял к нам спиной, — зато прекрасно видела лицо Шебы; она говорила очень быстро, с напором. Кто-то шмыгнул вперед, и на несколько мгновений я потеряла Шебу из виду, а обнаружила уже в одиночестве, шагающей в нашу сторону.
— Шеба! — Я помахала ей.
Заметив меня, Шеба улыбнулась, и в тот же миг ее собеседник повернул голову. Жидкие светлые волосы, уныло опущенные уголки глаз. Конноли.
Должно быть заметив потрясение на моем лице, Шеба невольно оглянулась — узнать, чем оно вызвано. На долю секунды наши взгляды остановились на парне. А потом Шеба вновь посмотрела на меня. В ее глазах мелькнул страх, но было там и что-то еще… Радость? Ликование?
— Мам! — раздался впереди голос Бена. — Где ты была, мамочка?
Шеба бросилась к сыну. Я не слышала ее ответа. Смеясь и качая головой, она стиснула Бена в объятиях.
Обратно Шеба ехала в моей машине, но, увы, вместе с детьми. Всю дорогу она болтала с Беном и Полли, а я молчала. В Хайгейте я намекнула, что высажу их и сразу поеду домой, однако Шеба схватила меня за руку и заставила выйти. Ричард, отвозивший Марсию с Саскией на Максвелл-Хилл, еще не вернулся. Полли прошла прямиком в гостиную и включила телевизор. Шеба отправила Бена наверх, пообещав поцеловать на ночь, когда он уляжется, и наконец обратилась ко мне:
— Может, спустимся в студию?
Мы обе молчали, пока не закрыли за собой дверь мастерской и не устроились на раскладных стульях. Я надеялась, что Шеба избавит меня от унизительной необходимости задавать вопросы, однако прошло несколько минут, а она все сидела, уставившись в пол. И я не выдержала:
— Там, в парке, я видела вас с Конноли, не так ли?
— Да. Да, это был он. — Шеба робко глянула на меня из-под ресниц.
— Что, собственно, происходит, Шеба?
— Вы имеете в виду — с Конноли?
— Да.
Она разглядывала свои сцепленные пальцы.
— Трудно сказать…
— Скажите как есть. Он вас по-прежнему преследует?
— Нет-нет… Он… Я…
— Шеба, прошу вас. Говорите же! Что между вами происходит?
Она не отводила взгляда от своих рук.
— Мы… как бы это… мы встречаемся, что ли… У меня с ним роман.
Я ахнула, как последняя идиотка.
— Что?! Это правда?
Она кивнула.
— Давно?
— Ну, не знаю… Довольно давно.
— А именно? Хотя бы примерно.
— Вообще-то… с тех самых пор, как я рассказала вам о поцелуе, тогда, на Графтон-лейн.
— Но вы ведь… Вы ведь сказали, что…
— Я вам не все рассказала. На самом деле он не просто попытался… Мы целовались.
— Шеба, это очень, очень серьезно. Вы сами-то отдаете отчет, насколько все это серьезно?
— Да. О да, да.
— Нет, Шеба. Боюсь, не отдаете. За такое и в тюрьму можно попасть.
— Знаю. — Вид у нее был напуганный, но через мгновение она рассмеялась. Далекий от ее обычных звонких переливов, этот странный, с истеричными нотками смех напоминал скорее крик диких гусей.
— Ради всего святого, Шеба! Он же… Стоит ли объяснять? Он же мальчик.
— Ну, не совсем, — сказала Шеба. — Понятно, что не мужчина, но и не ребенок. Я бы сказала — где-то посредине.
Я смотрела на нее во все глаза.
— Называйте как хотите, Шеба. Важно одно: он очень, очень юн. А вы ведь даже не любите мужчин моложе себя. Сами как-то признались, что предпочитаете постарше.
— Знаю. Странно, правда? — проговорила она с какой-то небрежной отстраненностью, словно речь шла о философской проблеме, а не о ее собственной жизни. — С другой стороны, не глупо ли навешивать ярлыки на свои сексуальные пристрастия? Их не так просто разложить по полочкам, к тому же они с возрастом меняются, верно? Чудно ведь, когда мужчины твердят, что одному в женщинах только грудь нравится, а другому подавай красивые ноги. В смысле… — Шеба беспомощно умолкла. — Вы правы, Барбара. Конечно, правы, — продолжала она. — Он просто ужасно молод. Но… я стала понимать, что такое очарование юности. Вообще-то я и раньше не поддерживала феминисток, когда они возмущались, что мужчины в возрасте ухлестывают за молоденькими. Честно говоря, я всегда была на стороне «старых козлов» и теперь очень этому рада, поскольку на себе ощутила, до какого сумасшествия способно довести красивое молодое тело. Я могу часами гладить Стивена, вдыхать его запах — и мне все мало! Я готова… готова… проникнуть в него.
Я вскинула руку:
— Прошу вас!
Шеба снова рассмеялась, все тем же гортанным отрывистым клекотом.
— Я не имела в виду буквально — каким-нибудь несуразным резиновым членом. Нет, у меня иные фантазии. Хочется очутиться внутри него. Пусть бы он меня проглотил, что ли… Знаете, как иной раз бывает: тискаешь малыша или котенка — и готов задушить в объятиях. — Она скрестила руки на груди и улыбнулась: — Все ясно, Барбара. Вы считаете меня совершенно развратной.
Она вела себя так, будто общалась с иссохшей старухой, напрочь позабывшей, что такое страсть. Теперь-то мне ясно — Шеба не хотела, чтобы я ее поняла. Она упивалась мыслью о собственной непостижимости.
— Дело не только в вас одной, — возразила я. — О детях вы подумали?
Вот когда беспечность с нее слетела.
— Ох, Барбара. Я знаю, знаю. Я чудовище. Я только и думаю о том, что нужно положить всему этому конец.
— Так прекратите же думать, ради бога. Положите конец — и все.
Шеба слабо махнула рукой:
— Не надо нотаций, Барбара. Толку от них никакого. Любовь — это состояние организма, верно? Кто-то в глубокой депрессии, кто-то влюблен, а кто-то, к примеру, поклоняется какому-нибудь божеству. Ты, по сути, уходишь под воду — на суше люди еще могут говорить с тобой о жизни, но что значат эти речи…
— Какая любовь? О чем вы? Не стройте из себя идиотку, черт побери.
— Боже, что за слова, Барбара?
— Говорю, что думаю. Помочь пытаюсь.
— Нет, я о другом. Вы ведь никогда не чертыхаетесь.
— Шеба, умоляю, послушайте. Вы не любите Конноли. Это не любовь.
— Не уверена, знаю ли я, что это такое. Все мы мастера на определения, верно? Я хочу вернуть юность. Он хочет набраться постельного опыта. Я на него давлю. Он на меня давит. Он меня жалеет. Я его жалею… А на деле-то все далеко не так просто, разве нет?
— Шеба, все это чистое безумие. Вы вкладываете в ситуацию смысл, которого там нет. Вся эта любовь только у вас в голове.
Шеба явно собиралась возразить, но лишь рассмеялась:
— А худшего места не придумаешь, правда?
У меня руки чесались отвесить ей пощечину.
Сдержав порыв, я опустила ладони ей на плечи и хорошенько встряхнула, как куклу.
— Остановитесь, Шеба! Все это… Да что у вас может быть общего? Помимо секса, я имею в виду?
— Ой, только вот этого не надо. Я тоже женские журналы читала, Барбара, и на тесты отвечала — «Секс или любовь?», «Не путайте оргазм с любовью». Все я знаю, Барбара, и говорю вам — чушь все это. Понятия не имею, что это вообще значит. В смысле — кто доказал разницу? И разве она не индивидуальна для каждого? Так что давайте сойдемся на том, что к Стивену я испытываю что-то очень мощное.
— Более мощное, чем чувство к Ричарду? К вашей семье? — Я сорвалась на крик.
— Да! — во все горло выкрикнула Шеба. — Нет! То есть… вообще-то… да. Да!
Какое-то время мы сидели молча, переваривая это признание.
— Во всяком случае, такое же, — тихо добавила Шеба. — На данный момент — такое же. И конечно, нас тянет друг к другу физически. А общего… нет у нас ничего «общего». Откуда? Ему ведь шестнадцать, Барбара! Общего у настолько мы сами. Разве этого мало? В конце концов, мне за него не замуж выходить.
— Неужели? И на том спасибо. Хоть капля здравомыслия осталась… А вам не приходило в голову, что парень бахвалится своей победой перед приятелями?
— Приходило. Он этого не делает.
— Да как вы можете быть уверены?
Шеба пожала плечами:
— А я не всегда и уверена. Хотя, как правило, не сомневаюсь. Сложно объяснить. В некотором роде я доверяю ему больше, чем кому-либо другому. В нем чувствуется такая сила… и при этом он так чудовищно беззащитен… Мне невыносима — в буквальном смысле невыносима — мысль о его боли. Любой боли! У меня слезы на глазах закипают, стоит только представить, что ему плохо. Думаю, то, что зовется материнским инстинктом, Стивен пробуждает во мне сильнее, чем даже Полли.
— Шеба!..
— Мое поведение непростительно, Барбара. Но я должна… Я этого хочу!
— Хотите разоблачения? Этого вы хотите? Опасность влечет?
— Нет! — Шеба в ярости захрустела сплетенными пальцами. — Нет. Не могу сказать, почему я это делаю. Именно. Не могу сказать. Не знаю. Разве я одна такая? Разве не в том и особенность подобных чувств, что их невозможно обуздать? Должны же оставаться какие-то тайны — я имею в виду тайны в поведении людей, — которые не поддаются разумению.
