В Опакляпсино эта новость вызвала эффект разорвавшейся бомбы. Мало того что Антихрист напророчил Егору скорую смерть, так, оказывается, ее еще и сам своим укусом вызвал. Не успели опомниться, как подоспела и другая новость. Из райцентра. Акушерка, что Кузю принимала, из окна выпала. На самом деле Нина Ивановна полезла окна мыть, вот и поскользнулась, но кого это интересовало? Главное ж — выпала!
Из категории мелкой и досадной неприятности Кузя плавно перешел в категорию большой и непоправимой беды. С одной стороны, жить рядом с таким стало страшновато, с другой — теперь уже не было сомнений, что он — Антихрист, и скоро, как говорил дед Митяй, всем пиздец. Кстати, дед Митяй был почти единственным в деревне, кто, завидев Кузю, не шарахался и не крестился. Более того, дружелюбно подмигивал Кузе и строил тому пальцами рожки — мол, как дела, рогатый? Кузя смеялся. А дед Митяй довольно усмехался в бороду:
— Ишь ты, тоже, видать, папашку своего любит.
Правда, на улицу Кузя теперь один не выходил. Мать не пускала. Дома было, конечно, скучно, зато никто не обзывался и не заставлял «летать». Летать Кузе не понравилось. Ссадины на ладонях быстро затянулись, а обида прошла не скоро.
Пока опакляпсинцы размышляли, что им делать, раз у Кузьки такая власть над людьми появилась, Михаил стал подумывать о переезде. Танька и так до рождения сына все время дома сидела, но там хоть подружки были, а теперь смотрят на нее косо, за спиной сплетни про Антихриста разводят, да и Кузьме скоро прохода давать не будут. Сам-то Михаил не больно страдал от односельчан. Во-первых, он и раньше только с Ленькой Филимоновым да с Киркой Образцовым дружил (теми, что в райдом мотались). Во-вторых, его лично не трогали, в гости по-прежнему звали, правда, сами в гости к Тимохину не ходили — побаивались. Но жене и сыну становилось все тяжелее. Да и в школу надо будет Кузе скоро, а в местной-то, как пить, заклюют мальца. Так что переезда было, похоже, не избежать. Теперь Михаилу приходилось часто отлучаться, мотаться на дополнительные заработки, чтобы скопить денег. Дом-то в Опакляпсино не продашь, а если и продашь, то за гроши. А новое жилье — дело дорогое. Переедешь в город — не в комнатушке же втроем ютиться.
Танька, пока муж по делам мотался, следила за хозяйством — коровой Машкой и курями. Кузя, как правило, сидел дома — либо читал, либо смотрел телевизор. Как-то раз, когда Танька возилась в курятнике, во двор зашел Ленька Филимонов.
Услышав скрип калитки, Танька выглянула.
— Тебе чего, Ленька? — удивилась она, так как к ним уже давно никто не заходил. — Если ты к Мишке, так он только послезавтра будет.
— Да? — как-то вопросительно шмыгнул носом Ленька и посмотрел куда-то вдаль.
— Да, — ответила Танька и сдула с лица прядь волос. — Или ты спросить чего хотел?
— Прям не знаю, как начать, — замялся Ленька.
Танька насторожилась.
— Ну, давай выкладывай, коли пришел.
— Я, собственно, не к Мишке. И не к тебе.
— Вот как? — опешила Танька. — А к кому же?
— Я к Кузьме.
— А Кузьма-то тебе зачем?
— Долго объяснять, — махнул рукой Ленька и скривил рот.
— А я не тороплюсь, — расставив ноги и уперевшись кулаками в бока, сказала Танька.
— Да понимаешь… Галинка-то от меня ушла.
— И правильно сделала, — хмыкнула Танька. — Ты б пил больше. И руки распускал. И без работы сидел. И деньги ее спускал. И за домом не следил.
Почувствовав, что список может продолжаться бесконечно, Ленька быстро перебил Таньку.
— Это да… Но мне ж обидно. И потом, все ж одно к одному. Со склада-то меня выгнали.
— Нечего было запчасти воровать, — сухо сказала Танька.
— Это да, — снова согласился Ленька. — Но мне ж обидно. Запчасти-то я воровал, чтоб Галинке шмотки красивые купить. И потом, мне тетка из Воронежа деньжат подбрасывала, а тут померла. Вот так. Короче, хочешь режь меня, хочешь ешь меня, а дошел я, блин, до края.
— Ну и при чем тут Кузя?
— Хочу ему продать душу. Больше-то некому.
— Какую еще душу? — нахмурилась Танька.
— Ну какую, какую… такую, — смутился Ленька, который не знал никаких синонимов к слову «душа». — Хочу, так сказать, на службу к Сатане податься. Как там это называется… в слуги дьявола, что ли?
— Ты выпил, что ли? — побагровела от злости Танька.
— Да нет, — испугался Ленька. — Совсем не пил. Хочешь, дыхну. Мне б на пару минут с Кузей переговорить и все. Дело-то быстрое. Не машину ж продаю.
— А ну топай отсюда, — сделала угрожающий шаг по направлению к гостю Танька. — А то я Михаилу расскажу, он тебе башку отстрелит.
— Ладно, ладно, — поднял руки вверх Ленька, как бы сдаваясь, и стал отступать к калитке. — На нет и суда нет.
Едва он скрылся за забором, Танька, чертыхаясь, полезла обратно в курятник. Однако Ленька и не думал исчезать. Сообразив, что скрип калитки выполняет в некотором роде функцию колокольчика, как в магазине, он, тихо матерясь, стал карабкаться через забор. Перелезая на ту сторону, сорвался и плюхнулся на землю. Но, поднявшись на ноги, отряхнулся как ни в чем не бывало и стал красться к дому. Несколько раз замирал, слыша кудахтанье из курятника, но к цели своей шел упорно. Наконец, выбрал подходящий момент и юркнул в приоткрытую дверь дома. Кузя сидел на диване и смотрел телевизор. По телевизору кого-то убивали. Тот, кого убивали, издавал душераздирающие крики, хрипел и бился в конвульсиях.
«Ага, — подумал Ленька. — Вот такое кино мы смотрим».
Он посчитал это добрым знаком и поздоровался. Кузя оторвался от телевизора и удивленно посмотрел на вошедшего — чужих в доме он никогда не видел.
— Ты кто? — спросил он Леньку.
Ленька поскреб небритую щеку, потом крякнул и упал на колени.
— Я твой раб, Сатана! Прими меня в свои ряды. Буду служить верой и правдой. Душу свою готов тебе отдать… продать в смысле. Прошу, помоги, наставь на путь истинный… в смысле не истинный… в смысле истинный для тебя, а для Бога — не истинный…
Тут Ленька запутался.
— В общем, направь туда, куда считаешь нужным. Только помоги.
Потом подумал и добавил:
— Хорошо бы деньгами. И вообще отведи от меня всякие беды и напасти. А я со своей стороны обязуюсь… обещаю…
Тут Ленька снова запнулся, так как не очень понимал, что он может обещать. С Богом было как-то проще — обещаю молиться, например, или обещаю в церковь ходить, соблюдать заповеди, баб чужих не трогать, водку не пить. Здесь же надо было обещать, видимо, то же самое, только наоборот, то есть вести беспутный образ жизни, пьянствовать и бездельничать, но язык как-то не поворачивался такое обещать, тем более Ленька и без обещаний так жил.
— В общем, что надо, то и обещаю, — выкрутился он из щекотливого положения.
Кузя засмеялся — уж больно смешной был этот дядька на полу. Ленька расценил этот смех как знак высшего расположения, подполз к дивану вплотную и зашептал, глядя Кузе прямо в его большие карие глаза:
— Ты не думай… я давно созрел… моя душа очень даже для тебя пригодная… Жену-то мою первую… это ж я ее ухайдокал… Бил по пьяни, а она упала и об телевизор затылком… Вот так. Но это между нами. Все-то думают, что она сама. А Галинке изменял. В райцентре с продавщицей одной… Ну, пока деньги были. Потом деньги кончились, и продавщица смылась. Продажная оказалась. А Супину я денег должен пять тысяч… но отдавать мне нечем… а сейчас Галинка ушла и что мне делать? Я ж даже за свет заплатить не смогу… И еще пью много…
Кузя выслушал весь этот сбивчивый монолог с некоторым недоумением. Которое стало еще больше, когда Ленька вдруг осторожно взял Кузину руку и поцеловал ее.
— В общем, присягаю. Кстати, если что подписать надо, ну, там кровью или чем, то я тоже готов. Хотя если честно, то я и на устный договор согласен. Ты мне только знак какой-нибудь дай, а?
— Какой знак? — поморщился Кузя, вытирая о диван обслюнявленную руку.
— Ну что ты типа меня услышал. Услышал и подумаешь. Ты услышал?
— Услышал, — пожал плечами Кузя.
— Вот и хорошо, — обрадовался Ленька.
— Это еще что такое?! — вдруг раздался за его спиной Танькин визг, и Ленька почувствовал болезненный пинок в спину.
Он хотел что-то объяснить, но Танька уже схватила его за шиворот и потащила вон. Ленька не стал сопротивляться, но на пороге зацепился пальцами за дверной проем.
— Так ты не забудь! — закричал он Кузе из последних сил. После чего был грубо выпихнут сначала в прихожую, а потом и на улицу.
И чтоб духу твоего здесь не было! — крикнула ему Танька и хлопнула дверью.
Тем же вечером Лёнька всем в деревне рассказал, что продался дьяволу. Вообще-то он был уверен, что односельчане его поколотят, но уж больно не терпелось поделиться такой новостью.
— Ну кто-то же должен мне помочь, — оправдывался он перед опакляпсинцами. — Вот я и решил, была не была.
