class="p1">— Как нет, ежели я вижу, что есть? — не сдавался Пуэр. — Клянусь, знал бы, как все будет, ни за что не вернулся бы из Парижу в этот богом забытый городишко. Одни босяки и невежды кругом. Даже помощницу нанять — целый спектакль. Три бабы за одну неделю сменил.
— Ничего, я тебя в такие места упеку, не до баб будет, — зло усмехнулся Гордей и тряхнул доктора изо всех сил. Тот клацнул зубами и взвыл.
— Да какое вы имеете право? Кто вообще такой будете?
Пристав освободил одну руку, достал из кармана книжицу и ткнул ею в лицо Пуэра.
— Пристав Мещанского участка Ермаков Гордей Назарович.
Доктор даже бровью не повел. Это я отметила сразу, так как внимательно следила за его реакцией.
— И с чего мне такая честь?
— С того, морда ты шельмовская, что место тебе на каторге. Обвиняешься в убийстве госпожи Немировской Алевтины Максимовны.
Айзек испуганно икнул, выпучил глаза и трижды перекрестила.
— А… Алевтина мертва?
— Мертвее не бывает, душегуб ты проклятый.
— Я… я клянусь, ее и пальцем… никогда, — доктор резко побледнел, того и гляди в обморок грохнется. Мне даже жаль его стало. На минуточку. — Ей-богу, грех такой на душу брать. Да и кого? Алевтина — милейшее создание. У меня в этой глуши никого роднее ее нет… Не было.
Опустив голову, он всхлипнул. Промокнул глаза рукавом.
Гордей, решив, видимо, что никуда доктор не денется, выпустил его из своей железной хватки, и отошел на шаг.
— Сказывай, давай. Где встретились? Как близко знакомы? И смотри у меня. Соврешь — узнаю, хуже будет.
— Да что там сказывать? — отмахнулся мужчина и сполз по стенке на пол. — Я ж один как перст. Жены нет. Приехал с месяц назад из Парижу. Заскучал. Тепла женского возжелалось. Я, не при барышне будет сказано, до этого дела… вы понимаете… порой охоч бываю. Ну и наведался в дом терпимости мадам Жужу. Крепко знакомцы мои его советовали. И не зря. Там с Алечкой и познакомились. После на улице ее встретил, до дома проводил. Соседи мы. Разговорились. Душу я родную в ней нашел. Не поймите превратно, не как в женщине, а как в честном человеке.
— Как часто виделись?
— К мадам Жужу более не заглядывал. Дороговато там, а у меня с деньгами нонеча… не сложилось. Алечка сама ко мне хаживала. Лекарства какие, ежели нужно, выписывал. Когда… — он скривился, прикусил нижнюю губу. — Когда это случилось?
— Третьего дня, — ответил все еще хмурый Гордей.
Айзек шумно выдохнул и заметно расслабился. Будто солнце за окном выглянуло, так озарился его взгляд.
— Уж не взыщите, господин пристав, но угрозы ваши — пустое. Не я это Алевтину. И доказательства у меня есть. С утреца госпожа Савенко наведывалась. Ох, ненасытная барышня, скажу я вам. До самого вечера мучила. И еще б задержалась, да «массажер» сломался. Я тогда так перепугался, все же рабочий инструмент. Всю ночь его чинил. С первыми петухами домой вернулся. У Матрёны узнайте, не даст соврать. Туточки была.
— Узнаем, обязательно узнаем, господин Пуэр, — ответил ему Гордей, затем схватил меня под локоток и повел к выходу. — С Китежу ни ногой. А дабы не было соблазна, за вашим домом и аптекой будет установлена слежка.
— Но как же… — закричал было Айзек нам вслед, но что именно хотел сказать, мы так и не узнали — за спиной с громким стуком захлопнулась дверь.
Гревшая руки у камина Матрёна на нас даже не обернулась. А когда я дернулась, чтобы подойти к ней, Гордей шепнул на ухо:
— Опросил я ее, пока вы на приеме у этого шарлатана сидели. Подтвердила все. Не он это.
— А зачем вы ему тогда каторгой угрожали? — так же тихо поинтересовалась я.
Ермаков пожал плечами.
— А это, голубка вы моя ненаглядная, мой личный передовой метод профилактики преступлений.
Ломпасов Авдей Тихомирович, по словам пристава — двадцати пяти лет от роду, проживал аккурат напротив доходного дома, где квартировала невинно убиенная Алевтина Максимовна. И этому факту я была несказанно рада. Нанимать пролетку и куда-то нестись в разгулявшийся морозец и врагу не пожелаешь. Не то что самой себе. А так мы с Гордеем вышли из аптеки господина Пуэра. Быстро повернули за угол. Пересекли дорогу. Нырнули в арку. И оказались во дворе небольшого трехэтажного дома из жженого кирпича.
Людей — никого. Даже дворник заперся в своей каморке и носа на улицу не казал. Где-то вдалеке лаяли собаки. За спиной, будто жалуясь на свою нелегкую долю, уныло выло одинокое привидение.
Обшарпанный подъезд встретил нас щербатой лестницей и разрисованными стенами. Спертый запах заставлял морщиться и задерживать дыхание. На потолке виднелись ржавые потеки.
Поднявшись на второй этаж и поравнявшись с перекошенной деревянной дверью, Ермаков, первым делом задвинул меня себе за спину, и только затем постучал.
Громко. Не жалея ни сил, ни соседей подозреваемого.
— Кого еще черт принес? — раздался с другой стороны плаксивый мужской голос.
— Отворяйте, полиция! — зычно гаркнул Гордей, и за дверью послышался шум.
Похоже, господин Ломпасов, так перепугался, что попятился, задел нечто тяжелое и уронил.
Раздался стон, сменившийся приглушенным ругательством. У соседей хлопнула дверь. Но никто не выглянул. Затем приоткрылась створка и, в образовавшуюся щель, просунулась сначала голова — веснушчатая, блондинистая, с непослушным вихром на лбу — а за ней и тощее тело, завернутое в разукрашенный алыми цветами шелковый халат.
— Вы уж не взыщите, господин хороший, но я полицию не ждал.
— Да ежели б нас все ждали, глядишь и работы бы поубавилось, — заметил пристав, раскрывая перед лицом молодого, щуплого парня свой документ. — Господин Ломпасов?
— Он самый, — кивнул вихрастый и перевел на меня хмурый взгляд. — А вы кто будете, барышня?
— Помощница это моя, госпожа Леденцова, — представил меня Гордей. — Разрешите войти?
— Извольте, — парень излучал недовольство, но спорить не стал. Посторонился, пропуская нас в небольшую прихожую. Отошел подальше и развел руками. — Чай, простите, не предлагаю. Нет у меня чая, кипяток один. Да и пить его не с чем.
— В средствах стеснены? — прищурился пристав.
— В карты давеча проигрался. Крупно. Но ничего, мы Ломпасовы не пестом деланные, вскорости отобьюсь, — приподняв к потолку узенький подбородок, Авдей сжал ладони в кулаки, будто готовился отбиваться не за карточным столом, а на боксерском ринге, куда с его комплекцией лучше не соваться.
— Дай-то бог, — хмыкнул Ермаков и огляделся.
В прихожей, кроме старого шкафа, на дверце которого висело потрепанное, но чистое пальто, и перевернутой трехногой табуретки, из мебели ничего не было. На стене висел пейзаж в деревянной
