Надин подходит и поправляет ей прядь.
– Мне очень нравятся твои волосы, – говорит она. – Они такие красивые, даже когда не причесаны.
– Спасибо, – отвечает Линда, совершенно сбитая с толку. Уж чего-чего, а этого она от нее не ожидала.
Рядом с ней она чувствует себя уродиной. Она смущена, но пытается не подавать виду.
– Уже почти все готово к открытию в следующую субботу? – спрашивает Надин, переступая с ноги на ногу в свои белых туфлях от Ferra-gamo.
– Конечно, – отвечает Линда. – Осталось совсем немного; несколько последних штрихов – и все.
– Вот и отлично, – Надин надевает непроницаемые солнцезащитные очки. – Если хочешь, приходи и ты, – обращается она к Алессандро.
– Спасибо, – отвечает он.
– Не за что, – произносит Надин, пожирая его глазами, и удаляется уверенной походкой женщины из высшего общества. Он на мгновение оборачивается, глядя на нее. Попка ничего, похожа на сердечко; даже, пожалуй, слишком красивая для натуральной.
Он на мгновение оборачивается, глядя на нее. Попка ничего, похожа на сердечко; даже, пожалуй, слишком красивая для натуральной.
Тем временем смартфон в сумке Линды издает пронзительные трели. Она берет его и видит имя на дисплее: это Давиде. Нет, не сейчас. И нажимает кнопку с красной трубочкой, сбрасывая звонок. Ей не хочется его видеть. Все в прошлом – роман, продлившийся две ночи, которым не суждено стать тремя.
– Ребята?! – из-за столика под ложей доносится голос сердцееда Карло Битто.
– Эй! – кричит ему в ответ Линда с центра площади, размахивая руками. Она поворачивается к Алессандро и улыбается. Глоток спритца – как раз то, что нужно.
* * *
На следующий день Линда приезжает на виллу рано. Конец июля, утро выдалось замечательное. Она быстро взбегает по белой входной лестнице; ноги заряжены какой-то неуправляемой энергией, сердце бешено бьется, она предчувствует, что этот день будет необыкновенным. Она входит в дом, страстно желая погрузиться в созданную ею красоту. Это ни с чем несравнимое ощущение – видеть ожившие комнаты, залы, в которых вдохнули душу. Спустя почти два месяца терзаний и перипетий это стало похоже на чудо.
Она контролировала каждый шаг, была актрисой и режиссером (ведь каждое помещение нужно обыграть в своем стиле, продумать все до мельчайших деталей): она привыкла справляться с подобным стрессом и все же провела не одну бессонную ночь.
А теперь это все – реальность, и она гордится своей работой. Линда идет по холлу с гордо поднятой головой, словно летит, глаза ее сияют от счастья. Но стоит ей переступить порог обеденного зала, как от волны энтузиазма не остается и следа.
– Нет! – вскрикивает она, закрывая лицо руками.
Перед ней словно кадр из фильма ужасов.
– Как это, черт побери, возможно? – она запускает пальцы в волосы.
Какой ужас – посреди зала стройным рядком стоят стулья рококо в обивке из горчично-желтого бархата, а ведь она заказывала обойщику карминово‑красный!
Яркий красный она выбрала специально, чтобы отойти от традиционного красного, характерного для Венецианской господской виллы.
– Как вообще можно перепутать желтый с красным?
Она вне себя от гнева и разговаривает сама с собой, как и всегда, когда что-то идет не так.
– Я еще понимаю перепутать карминовый с алым, это еще куда ни шло, но горчичный! – Линда размахивает руками, – При чем здесь этот дерьмово‑желтый цвет… как будто их птицы обгадили!
А ведь обойщик Эджидио Валлин – лучший в регионе, она знает его уже много лет, и он никогда еще не ошибался. Она не понимает, как можно было допустить такую оплошность, когда до открытия виллы осталась всего неделя. Это была последняя капля, переполнившая ее терпение!
Фыркая, как рассвирепевшая лошадь, она достает телефон из сумки. Гневно, с выпученными глазами, листает телефонную книгу, в животе у нее все сжимается.
Она чувствует, как изнутри поднимается волна гнева.
– Да? – отвечает спокойный, вежливый голос.
Просто невыносимо спокойный – услышав его, Линда еще больше выходит из себя.
– Синьор Валлин, это Линда Оттавиани, – она не дает ему даже ответить и сразу переходит к делу: – Объясните мне, какого черта стулья для виллы Белли обтянули в горчично-желтый?
– Потому что вы сами попросили этот цвет, – спокойно отвечает обойщик, расстроенный повышенным тоном Линды.
– Нет, вашему помощнику я сказала подобрать карминово‑красный! – поспешно поправляет она.
– Хм, очень странно, – произносит обойщик. – Не думаю, что мой помощник мог сам взять такие цвета… Может быть, вы друг друга не поняли?
– Нет, это он меня не понял, – кипятится Линда.
Она натянута, как скрипичная струна. Ее всю трясет, она мечется вокруг стола, как тигр в клетке. Она – сгусток энергии и не может стоять на месте.
– Но это не страшно, – говорит она более спокойно. – Потому что вы их переделаете, все до единого, в карминово‑красной ткани. Той, которая нужна. И даю вам на это максимум три дня, и ни днем больше.
– Как можно! – возмущается обойщик. – Я вовсе не собираюсь их переделывать. Знаете, сколько времени я потратил, чтобы найти ткань и обить стулья? Не говоря уж о стоимости материалов: ткань, нитки, гвоздики, а сколько клея на них ушло… Нет, об этом не может быть и речи.
– Да плевать я хотела, сколько вы потратили! – кричит Линда так громко, что у нее болят голосовые связки и барабанные перепонки. – Заказ был выполнен с нарушением договоренностей с клиентом, поэтому для меня он ровным счетом ничего не стоит. Это все нужно переделать, вам ясно?
– Об этом не может быть и речи. И это мое последнее слово, – Валлин несгибаем. – Если вы ошиблись, договариваясь с моим помощником, я не понимаю, почему… – но не успевает он договорить, как Линда переходит в контрнаступление.
– Это вы ошиблись! – орет она, как сумасшедшая.
– Вижу, мы не поняли друг друга, синьорина Оттавиани, – теперь уже и обойщик начинает терять терпение. – Я ни в чем не ошибся.
– Что?! – Линда совершенно теряет контроль над собой. – И вы еще имеете наглость отрицать, что это ваша вина? Вам должно быть стыдно!
Линда в бешенстве швыряет телефон.
– Да пошел ты! Не справляешься со своей работой и сваливаешь все на меня? Чертов идиот!
В порыве гнева Линда ударяет кулаком по столу из массива дерева.
– Ай-ай-ай! – кричит она, не в силах сдержаться, лицо искажено от острой боли. – Черт, как больно! – она жмурится и стискивает зубы.
Она смотрит на ушибленную руку: на костяшке проступает кровь. Пытается пошевелить пальцами, но сгибается пополам от боли. В этот момент появляется Томмазо. Он примчался со второго этажа, услышав, как Линда ругается по телефону, и сожалеет, что не спустился раньше.
