Потом все исчезло и стало тихо. Я проснулся.
Наступило солнечное утро. То самое, с которого жизнь моя круто повернула в сторону. И увела бы, вероятно, кто знает куда, если бы… если бы отец не показывал мне желтые поляны в одуванчиках, если бы не пел мне хорошие рок-н-ролльные песни, те, что и до сих пор жгут мне сердце, если бы не напоминал мне о единственно правильном Ритме.
Первым делом я поставил на плиту чайник, потом набрал на сотовом номер Юрки Ковякина, которому целый месяц был должен рубль двадцать копеек. И мне передавали мальчишки, что он уже собирается бить меня смертным боем.
Юрка был на два года старше меня, он носил на шее цепь с пентаграммой якобы из чистого серебра и был гот, прохвост и выжига. Он бросил школу, а всем врал, что заочно готовится в духовную семинарию Церкви Сатаны, что основана каким-то Шандором Лавеем в самых глубинах североамериканского континента.
Он вошел вразвалочку, быстро оглядывая стены. Просунув голову на кухню, чего-то понюхал, подошел к столу, сбросил со стула котенка и сел.
– Уехала Валентина? – спросил Юрка. – Та-ак! Значит, ясно: оставила она тебе денег, и ты хочешь со мной расплатиться. Честность люблю. За тобой рубль двадцать – брал на кино – и семь гривен за эскимо; итого рубль девяносто, для ровного счета – два.
– Юрка, – возразил я, – никакого эскимо я не ел. Это вы с теми размалеванными девчонками ели, а я прямо пошел в темноте и сел на место.
– Ну вот! – поморщился Юрка. – Я купил на всех шесть штук. Я сидел с краю. Одно взял себе, остальные пять вам передал. Очень хорошо помню: как раз Фредди Крюгер вспарывал своей пятерней очередную школьницу, все орут, гогочут, а я сую вам мороженое. Да ты, поди, может, увлекся – не заметил, как и проскочило?
– Нет, Юрка, я не увлекся, и ничего никуда не проскакивало. Я тебе семь гривен отдам. Но, наверное, или ты врешь, или его в темноте кто-нибудь от меня зажулил!
– Конечно, отдай! – похвалил Юрка. – Вы ели, а я за вас страдать должен?! Да ты помнишь, как Фредди Крюгер вспарывал деваху?
– Помню.
– А помнишь, как только он пятерню в тело засунул, улыбнулся широко и радостно, так что всех аж мурашки пробрали?
– И это помню.
– Ну, вот видишь! Сам все помнишь, а говоришь: не ел. Нехорошо, брат! Денег тебе Валентина много ли оставила? Небось пожадничала?
– Зачем «пожадничала»! Полтораста рублей оставила, – ответил я и, тотчас же спохватившись, объяснил: – Это на целый месяц оставила. Ты думал – на неделю? А тут еще на керосин, за белье прачке, за Интернет.
– Ну и дурак! – добродушно сказал Юрка. – Этакие деньги да чтобы проесть начисто!
Он удивленно посмотрел на меня и рассмеялся.
– А сколько же надо? – недоверчиво, но с любопытством спросил я, потому что меня и самого уже занимала мысль: «Нельзя ли из оставленных денег сколько-нибудь выгадать?»
– А сколько?.. Подай-ка мне калькулятор. Я тебе сейчас, как бухгалтер… точно насчитаю! Полкило хлеба на день – раз, это, значит, тридцать раз. Чай есть. Кило сахару на месяц – обопьешься. Вот крупа, картошка – пустяки дело! Ну тут масло, мясо. Молоко на два дня кружку. Итого пятьдесят семь рублей, копейки сбросим. Ну ладно, ладно! Не хмурься. Кладу тебе конфет, печенья. Значит, шестьдесят три, керосин – два… Прачке сколько? Десять? Вот они куда идут, денежки! Интернет, само собой. Девочек заказать не желаешь? Нет? А то я знаю где. Ну ладно, ладно. Итого… Итого – живи, как банкир, – семьдесят пять целковых!.. А остальные? Ты, друг, купил бы ударную установку у Витьки Чеснокова. А то что это такое: барабанщик хард-роковой группы, а собственной установки не имеешь. На школьной, как попрошайка, выстукиваешь. Пусти-и-ите, пожалуйста, Христа ради… Тьфу ты! – сплюнул он прямо на пол. – Ни мастерства, ни драйва. А это японская «Ямаха» – сила! Хоть с утра до ночи барабань, знаешь каким профи станешь! Джон Бонэм от зависти руки на себя наложит. Витька и возьмет недорого. Хочешь, пойдем сейчас и посмотрим?
– Нет, Юрка! – испугался я. – Я лучше не сейчас, а потом… Я еще подумаю.
И сразу же вспомнился мне отец-Прометей из моих снов с его пожеланием осваивать Ритм, причем единственно правильный. Я даже имел неосторожность проболтаться про Прометея Юрке.
– Прометей… – не то задумчиво, не то испуганно повторил он, изменившись отчего-то в лице. – Бывают же такие глюки… Ну подумай! – торопливо согласился Юрка. – На то и голова, чтобы думать. Два-то рубля давай… Эх, брат, у тебя все пятерками, а у меня нет сдачи… Ну, потерплю, ладно! А после обеда я забегу снова. Разменяешь и отдашь.
Мне вовсе не хотелось, чтобы Юрка забегал ко мне снова, и я предложил ему спуститься вниз до магазина вместе. Но Юрка ловко поправил свою украшенную черепушками бандану и нетерпеливо замотал головой:
– И не проси. Некогда! Сижу, долблю. Бафомет, Валаам, Самаэль… Некрономикон – не трамвай. Чуть не дотянул – и пошел в разнос, чуть перетянул – еще что-нибудь похуже. То ли ваше дело – христиане, блин!
Он презрительно скривил губы, небрежно приложил руку к виску и ушел.
Через минуту в окно я видел, как толстый и седой дворник наш, дядя Николай, со всех ног мчится за Юркой, безуспешно пытаясь огреть его длинной метлой по шее.
…Напившись чаю, я принялся составлять план дальнейшей своей жизни. Я решил перерыть Интернет и скачать все доступные в Сети видеоуроки барабанного мастерства. Кроме того, у меня были хвосты по географии и по математике.
Прибирая комнаты, я неожиданно обнаружил, что правый верхний ящик письменного стола заперт. Это меня удивило, так как я думал, что ключи от этого стола были давным-давно потеряны. Да и запирать-то там было нечего.
Лежали там цветные лоскутья, пара наушников, наконечник от велосипедного насоса, костяной вязальный крючок, неполная колода эротических карт, в которые мы рубались с Валентиной, и клубок шерстяных ниток.
Я потрогал ящик: не зацепился ли изнутри? Нет, не зацепился.
Я выдвинул соседний ящик и удивился еще более. Здесь лежали залоговая квитанция и облигации займа, десяток билетов «Русского лото», полфлакона духов, сломанная брошка и хрупкая шкатулочка из кости, где у Валентины хранились разные забавные безделушки: от презервативов до вибраторов.
И все это заперто от меня не было.
От чрезмерного любопытства и бесплодных догадок у меня испортилось настроение.
Я вышел во двор. Но большинство знакомых ребят уже разъехалось по дачам. Вздымая белую пыль, каменщики проламывали подвальную стену. Все кругом было изрыто ямами, завалено кирпичом, досками и бревнами. К тому же с окон и балконов жильцы вывесили зимнюю одежду, и повсюду тошнотворно пахло нафталином и прибалтийскими дезодорантами. Обед готовить мне было лень. Я купил в магазине булку с изюмом, упаковку йогурта, кусок колбасы, кружку молока, селедку и сто граммов мороженого. Пришел, съел и затосковал еще больше. И стало мне обидно, что не взяла меня с собой в Турцию Валентина. Был бы отец – он взял бы! Помню, как посадит он меня, бывало, за весла и плывем мы с ним вечером по реке. – Папа! – попросил как-то я. – Спой еще какую-нибудь рок-н-ролльную песню. – Хорошо, – сказал он. – Положи весла. Он зачерпнул пригоршней воды, выпил, вытер руки о колени и запел:
Strangers in the nightExchanging glancesWondering in the nightWhat were the chancesWe’d be sharing loveBefore the night was through
Something in your eyesWas so invitingSomething in your smileWas so excitingSomething in my heartTold me I must have you
– Папа! – сказал я, когда последний отзвук его голоса тихо замер над прекрасной рекой Истрой. – Это хорошая песня, но ведь это же не рок-н-ролльная.
Он нахмурился:
– Как не рок-н-ролльная? Ну вот: ночь, двое одиноких людей бредут впотьмах. Жизнь кажется прожитой зря, на сердце – печаль, смысл утерян. И вдруг – подобная молнии встреча двух пар глаз! Все в ней – и надежда, и радость обновления, и вера в новую счастливую жизнь. Как не рок-н-ролльная? Очень даже рок-н-ролльная! О чем же еще, как не об этом, поется в рок-песнях?
«Отец был хороший, – подумал я. – Он носил высокие сапоги, серую рубашку, он сам колол дрова, ел за обедом гречневую кашу и даже зимой распахивал окно, когда мимо нашего дома с песнями проходила Красная армия».
Но как же, однако, все случилось? Вот соседи говорят, что «довела любовь», а хмельной водопроводчик Микешкин – тот, что всегда дарит ребятишкам подсолнухи и «Сникерсы», – однажды остановился у нашего окошка, возле которого сидела Валентина, растянул гармошку и на весь двор заорал с кавказским акцентом песню о том, как одни черные глаза «изгубили» одного хорошего молодца.
Быстро вскочила тогда Валентина. Гневно плюнула, отошла от окна, меня отдернула прочь и, скривя губы, пробормотала:
– Тоже… певец! Пьянчужка. Я вот пожалуюсь на него управдому.
Однако жаловаться управдому на Микешкина было бесполезно. Во-первых, жаловались на него уже сто раз. Во-вторых, пьяный он никого не задевал, а только вопил песни. А в-третьих, в нашем доме жильцы часто без разбора валили и в раковины, и в уборные всякий мусор, из-за чего было много скандалов. А Микешкин всегда безропотно ходил, чинил и чистил, в то время как всякий другой водопроводчик давно бы на его месте плюнул.
