— А второй?
— Да пес его знает, — пожал плечами родственник. — Прибился откуда-то. Или, быть может, Леонтий выписал его из других мест в помощь. Двоим на людей кидаться, куда как сподручнее. Короче, стали они оба помешанными, даже более того — бесноватыми. Никто подступиться не мог, чтоб хоть святой водой, что ли, брызнуть, или попа, дьяволов изгоняющего, заставить послушать. Безобразничали — спасу никакого не было. А вот, поди ж ты, разогнал их — так неправильно сделал. Скучно без извергов в деревне живется!
— Ну, тогда я, пожалуй, пойду, — сказал Илейко. — Людские свойства: искать виноватых и испытывать зависть — усугубляются с подъемом по иерархической лестнице.
— По какой лестнице?
— По лестнице в небо (Stairway to heaven, Bob Dylan — примечание автора), — махнул рукой Илейко. — Ладно, забей.
— Погоди, погоди, — торопливо проговорил брат, будто боясь, что родственник сразу же прыгнет на коня без седла и ускачет галопом в призрачную даль. — Спасибо тебе от всех от нас. Низкий поклон тебе от всех ведлозерских.
Он прижал руку к груди и четким движением кивнул головой.
— Ладно, ладно, брат, — улыбнулся Илейко. — Сын у тебя замечательный парень, смышленый и быстрый. А вот скажи-ка мне, этот ваш Законник — он всегда с шилом бегал?
— Нет, не всегда, — протянул руку для прощания родственник. — Раньше он кистенем (от "кязи" — кисть руки, в переводе с финского, примечание автора. Это мой привет Носовскому и Фоменко и их "Новой хронологии" с единым "прарусским" языком) баловался. Потом куда-то потерял, видать.
— Ну ладно, бывайте здоровы, — ответил рукопожатием Илейко.
Он взял лошадь под уздцы и пошел, не оборачиваясь, в сторону дома. Вообще-то была у него мысль, отправиться в Большую Сельгу к Микуле Селяниновичу, да он пока как-то терялся. Что же это такое получается: куда ни сунешься — везде какое-то безобразие атакует. Сидел себе за домом, точил топоры — и всем было плевать, кто такой. Лишь встал на ноги, пошел по миру — получай скандал. Порвут на части, проткнут шилом, закуют в кандалы. Что за напасть такая!
Однако по мере удаления от Ведлозеро, где у него случилась такая оказия, настроение стало решительно улучшаться. Может быть, тому виной был достаточно объемный мешок, притороченный к попоне, а в мешке — добрая еда и большой кувшин бражки. Или — погода. Пошел холодный секущий дождь, непринужденно сменившийся мелким градом, а потом — крупными хлопьями снега.
Лошадь молча шагала рядом, ничем не выдавая своего эмоционального настроя.
— А ведь радоваться должна, что не на тебе еду! — сказал ей Илейко, хотя зад у него еще крепко побаливал. И опасность развалиться на две части, стоит только оказаться верхом, казалась весьма явной.
Лошадь не торопилась с ответом, громко дышала, встряхивала изредка гривой, когда в нее набивался снег, и жевала что-то с ленивостью только что отобедавшего воеводы.
— Как же мне к тебе обращаться-то, горемычная? Может быть, назвать, как Христос Петра "Кифа", или "Киви" (камень, в переводе, примечание автора)? Будешь, на вроде моего спутника. Да нехорошо, что-то, лошадь "камнем" называть, встанешь на месте — и не сдвинуть потом. Эх, не догадался спросить у Лаури!
Лошадь невежливо пошевелила ушами и задрала хвост.
— Вот ведь, зараза! — поспешно отходя в сторону, пробормотал Илейко.
На том и порешил: животное обрело имя, а его путешествие — маршрут. На одном из многочисленных перекрестков, попадавшихся по пути, он свернул в сторону Вагвозера через Афанасьеву Сельгу. Сказать, что блуждая по лесам, Илейко имел какое-то волшебное чутье направления — значит слегка погрешить перед истиной. В попадающихся деревнях и маленьких лесных хуторах он обязательно спрашивал правильный путь. А иногда на самом перепутье лежали вестовые камни с указанием верной дороги: прямо пойдешь — коня потеряешь, налево — себя и тому подобное. Не знаменитые Латырь-камни, конечно — кое-что поскромнее — но что-то в таком же духе.
На ночевку приходилось останавливаться прямо в лесу. Никак не удавалось подгадать под деревню, чтоб там переждать до утра. Да и не хотелось кликать на себя и лошадь Заразу очередные неприятности. Гораздо комфортнее было соорудить из лапника шалашик где-нибудь на краю полянки, нарубить дров, выстроив их в костре таким образом, чтобы получилась стена огня вдоль входа и спать всю ночь, изредка добавляя чурку-другую.
Образовалась известная сноровка, и даже пришло ощущение уюта, когда, лежа на толстом слое лапника, потягивая бражку, смотришь на пляску огня на поленьях. Зараза, расположившись в круге света под ближайшим деревом, тоже думала извечную лошадиную думу, и пламя отражалось в ее больших карих с прожилками глазах. Вот, если бы не сырость, которая под утро все ж таки пробирала до костей, то было бы совсем идеально. Зато комаров и гнуса нет!
4. Микула Селянинович
Большая Сельга была богатой деревней, дома там ставили добротные, с резными ставнями, дворы — дощатые, к озеру — деревянные ступени. Где-то здесь жил и трудился знаменитый своей мощью Мика. Илейко шел к нему не затем, чтобы полюбопытствовать о его силе, а потому что калики предостерегали биться с ним. Может быть, тут была другая причина. Да, вдобавок, из всех прочих нежелательных противников — Мика был самый ближний.
Лив добирался до деревни так долго, что съел все свои припасы. Зараза, видя такое дело, тоже изображала голод: она грызла кору, как заяц. Но делала это только тогда, когда Илейко обращал на нее внимание. В иные моменты легко добывала себе пропитание, вытаскивая из земли едва-едва начинающую проступать молодую поросль.
Блуждая по сырому лесу, лив изрядно притомился, хотелось в баню, горячей еды и такого же пития, а еще хотелось обниматься с женщинами. Не со всеми сразу, а с такой, которой бы не было безразлично его общество. Наверно, в весеннем воздухе была разлитая манящая прелесть влюбленности. Он вспоминал ту далекую красавицу, обозвавшую его "Чома", и волновался. Лицо восстановить в памяти не мог, зато высокую грудь, круглый зад и выбивающиеся из-под платка волосы — запросто. Надо было думать о вечном, о том, как низко пали люди, особенно, так называемые "государевы", о происках врагов, обычных и нечеловеческих, но думалось о другом. За время после своего выздоровления ему так и не удалось поговорить ни с одной незнакомой женщиной. Все было как-то некогда. То с бесом тягаться, то со шведами, то с помешанным. А ни одной дамы так и не видел, родственницы не в счет.
У первого встречного деревенского, оказавшимся мальчишкой, он испросил дорогу к дому знаменитого пахаря. Мику здесь каждая собака знала, поэтому парнишка удивился, что такой здоровенный дядька не в курсе: в поле он, пашет проросшую травой и лесом сельгу. Как и положено богатырю-землепашцу. Илейко ничего другого не оставалось, как отправиться за озеро, где к лесу тянулись чернотой земли ждущие своего часа поля. Пахать сельгу было крайне трудно: приходилось постоянно наскакивать на коренья деревьев, хотя еще не слишком глубокие, поэтому в таких делах использовалась соха, никак не плуг.
Илейко обыскался вокруг — поля есть, вывернутые корни — тоже, соха — в наличие, даже плуги — вот, пожалуйста, но могучего Мики — нету. Впрочем, как и прочих, небогатырских, пахарей. Только птицы возятся в земле, играют в догонялки с червями.
Ему в спину, вдруг, прилетел камень, а в лошадь — целая россыпь слежавшейся грязи. Булыжник — орудие известно кого. Целая банда мальчишек, предводимая давешним знакомцем, готовилась делать второй залп из ближайших кустов. Зараза глубокомысленно всхрапнула: делай что-нибудь, человек. Маленькие негодники, с какими в далеком детстве у Илейко проходили нешуточные баталии, и здесь не больно-то сильно отличались своими манерами поведения. Набросились на незнакомца, к тому же столь могучего, чтоб похвастать друг перед другом в храбрости. А заодно и на его верного коня.
— Если поймаю — в порошок сотру! — крикнул лив в их сторону.
— Не поймаешь! — заорали сразу несколько писклявых голосов, неожиданно довольно злобных.
— Но в порошок сотру! — снова рявкнул он и поднял с земли камень. — Смотрите!
Илейко сжал булыжник в кулаке, предварительно убедившись, что это не кусок корунда, или базальта, а источенная водой крупнозернистая, смутно схожая с гранитом, порода. Мальчишки изготовились для очередного броска, но повременили, настороженно вглядываясь в незнакомца.
Лив еще раз продемонстрировал зрителям, что у него в кулаке, пару раз подбросив и поймав камень, а потом резко сжал его. Через несколько мгновений он, перебирая поочередно пальцами, высыпал на землю труху — песок. Если бы у Заразы были не копыта, она бы зааплодировала, настолько восторженный взгляд был у лошади.
