Лив еще раз продемонстрировал зрителям, что у него в кулаке, пару раз подбросив и поймав камень, а потом резко сжал его. Через несколько мгновений он, перебирая поочередно пальцами, высыпал на землю труху — песок. Если бы у Заразы были не копыта, она бы зааплодировала, настолько восторженный взгляд был у лошади.
— Видали, паразиты? — строго спросил он.
— Ну и что! — сделав небольшую паузу, прокричал кто-то из мальчишек.
— У нас тут тоже есть люди посильнее тебя! — добавил другой.
— Он тебя на одну ладонь посадит, другой прихлопнет — мокрого места не останется! — сбиваясь на фальцет, проорал третий.
— Так веди сюда своего богатыря! — потребовал Илейко.
— И приведем! — злобно прокричал кто-то, видимо предводитель. — А ну-ка, вы двое, позовите дядю Мику. Скажите, чужак силой похваляется, мальцов обижает, житья не дает.
"Вот гаденыши!" — подумал лив. — "Не любят их дома, что ли?"
Ждать пришлось недолго. Сопровождаемый двумя подпрыгивающими от возбуждения сопляками, из соседнего дома вышел мужик вполне среднего роста, нарядно одетый, словно не простолюдин-пахарь, а царевич, или боярин, взявшийся за соху для вида и разыгрывающий из себя земледельца. Человек неспешно пошел к Илейко, время от времени поглядывая на него незлобным, скорее даже веселым взглядом. Крутые плечи и практически не отличающаяся от головы шея, вкупе с массивными руками и широкими, словно лопаты, ладонями, бочкообразная грудь и массивные от мышц ноги создавали впечатление, что мужчина, если он действительно землепашец, может прекрасно обходиться без тягловых лошадей.
— Здорово! — сказал он, подходя и поглядывая на лива снизу вверх.
— Здорово! — ответил Илейко, непринуждённо отступая назад, на безопасную для всяких неожиданностей дистанцию.
— А мне тут подлецы эти сказали, что какой-то слэйвин их обижать собирается, — вполне миролюбиво проговорил мужик и повернулся к подросткам, сбившимся в предвкушении драки в стайку. — Чего же вы врете, ироды? Это же наш человек, ливонских кровей. Что вы к нему пристали-то?
— А у него на лице не написано: наш, или не наш! — ответил за всех чернявый парень, видимо, и являющийся предводителем.
— Эх ты, чиганская твоя душенка, — хмыкнул человек и добавил для Илейки. — Индиец, он и есть индиец. Ему бы взбаламутить народ, а наши-то дурни ведутся.
Илейко хотел назваться, но почему-то медлил. То, что перед ним Мика, по прозвищу Селянинович, уже вызывало у него сомнение. Почему-то богатырь-землепашец представлялся чуть ли не великаном-метелиляйненом, а этот очень крепкий с виду мужчина казался вполне обыкновенным.
Словно прочитав в его взгляде сомнения, человек подошел к спокойно поглядывающей на людей лошади.
— Не возражаешь? — спросил он и кивнул на Заразу.
— Если ты собираешься оторвать ей голову, или как иначе навредить — то возражаю.
Мужчина засмеялся, причем получалось у него это заразительно и весело.
Он похлопал лощадь по крупу, погладил по морде, словно успокаивая, и внезапно сунув свою голову ей под живот, выпрямился. Зараза, как кроткий ягненок повисла у него на плечах, удивляясь, но не пытаясь брыкаться.
— Вот так, — без надрыва проговорил человек. — Меня зовут Микой.
Так же быстро вернув лошадь на ее копыта, да, вдобавок, предложив ей в качестве компенсации сухарь, он произвел на Заразу благоприятное впечатление.
Илейко, хотя никогда раньше подобного не делал, повторил трюк. Причем его скакун чуть ли не самостоятельно подогнул ноги, стоило плечам лива коснуться ее брюха. Видимо ожидала еще один сухарь.
— Вот так, — повторил он. — Мое имя Илейко.
Мальчишки восторженно захлопали в ладоши, а лошадь, освобожденная, потянулась губами к ладони хозяина, но тот быстро спрятал руки за спину: нету, ничего нету.
— Ну, будь моим гостем, урхо Илейко, — сказал Мика и протянул для пожатия руку. — Нечасто доводится встречаться с богатырями.
— Для меня это честь, — отозвался на рукопожатие Илейко.
Мальчишки поскучнели и, поняв, что никакой драки не предвидится, ускакали по своим делам, не забыв, правда, помахать перед мордой флегматичной Заразы кулаками. Впереди их ватаги несся "чиган", неведомо каким образом приблудившийся к ливвиковской деревне, за тридевять земель от его родной загибающейся в упадке Индии.
Мика повел гостя к себе во двор, не забыв устроить в справной конюшне Заразу, предоставив той право самой разобраться с щедро ссыпанным в кормушку овсом. Да не только конюшня была справная, но и все хозяйство носило печать этакой зажиточности. Две собаки сидели на крышах своих будок, словно положив ногу на ногу и скрестив передние лапы на груди.
Одна, маленькая, была в непосредственной близости от калитки, другая, большая — перед входом в дом. Когда они с хозяином зашли во двор, мелкая собака раскрутила свои конечности в нормальное собачье положение и завиляла Мике хвостом, а на Илейку сердито залаяла. У нее так ловко получалось одновременно изображать восторг и служебное рвение, что пройти мимо без волшебного пендаля было невозможно. Илейко с трудом сдержался, памятуя о своем статусе.
Через некоторое время и вторая, большая собака, повела себя аналогичным образом. На заборе две потрепанных кошки давились от смеха, а огромная ворона безмолвно взмыла с конька крыши и, всем своим видом изображая глубочайшее презрение, улетела в лес.
— Два кордона безопасности, — кивнув на двуликих псов, сказал Мика. — Если мелкий не остановит, включает свою глотку большой. Сработались, бесхребетники.
— Надежная защита хозяйства, — согласился Илейко, и в животе у него оглушительно заурчало. Он сразу же понял причину такого недовольства — запах. Даже, скорее, аромат — так могут пахнуть только настоящие щи со всеми полагающимися им специями.
— Уж не обессудь, дорогой гость, обед уже прошел, ужин еще не начался, так что перекуси, чем Бог послал.
А Бог послал много и вкусно. За столом собралась вся взрослая составляющая большой семьи землепашца. Они с интересом разглядывали высокого ладного незнакомца, старающегося есть поменьше. Впрочем, безуспешно — ему подкладывали и подкладывали. Детишки перебегали от одной двери к другой без всякой на то надобности — им тоже было интересно наблюдать за "великаном".
Илейко рассказывал о себе, ничего особо не утаивая. Разве что встречу с каликами и своего друга Бусого не упомянул. Да то, что угораздило ему в казаки вляпаться. Да, как он со Стефаном и попом Мишей нечисть в Герпелях пугали. Да про шведов в Тулоксе. Да, о бесноватых в Ведлозере. Да еще много чего. Его слушали с интересом, порой перебивая вопросами.
— Баня готова! — сказал с порога подросток и быстро исчез с глаз долой.
Илейко понял, сегодня у него праздник, посвященный человечности.
Однако для гостя оказалась готовой баня вовсе не во дворе у Мики. Внизу, у озера, ждала парильщиков небольшая темная от возраста банька.
— Здесь можно, никого не стесняя, попариться в свое удовольствие, от чужих глаз, а главное — ушей, вдалеке. Нечасто у нас гости бывают, к тому же такие знатные, — объяснил Мика.
— Да какой я — знатный, — засмущался Илейко. — Так, погулять вышел.
— Ну-ну, — улыбнулся хозяин. — Ты, крещеный, можешь не оправдываться. Слово мое не для баловства, не для того, чтобы уязвить или обольстить. Я просто говорю факт.
— Меня, вроде бы в миру крестили, — еще больше потерялся Илейко. — Мимо церкви, говорят.
— Да не важно где, главное — кто. А я знаю твоего крестного отца. Можешь мне не верить, но когда встретишь Сампсу Колывановича — он сам тебе все расскажет. А в том, что пересекутся ваши дорожки — это я уверен. Так что — парься, дорогой гость, от души, не жалей березового веничка.
И Илейко, озадаченный странными словами хозяина, расстарался на радость себе: еще никогда пар не был таким жгучим, а веник — столь мягким, бражка — настолько освежающей, а вода в озере — такой мягкой. Они беседовали с Микой обо всем, будто всю жизнь были лучшими друзьями.
— Я, — говорил хозяин, — еще в детстве метелиляйнена встретил. Да не одного. Но и не сразу обоих.
— Надо же, а мне казалось, вымерли они все давным-давно, — удивился Илейко.
Мика поведал историю, которая способна была удивить любого, умеющего слушать.
Метелиляйнены (от meteli — шум, драка в переводе с финского, примечание автора) были велики по своим размерам, от этого они и производили слишком много шума. Да еще и характер у них был весьма воинственный. Бились всегда и со всеми. Не от жажды убийств, а по складу характера. Самый знаменитый, Голиаф, пал от камня, пущенного пращей человека Давида где-то вблизи горы Мера. Раньше было их много, но со временем порастратились, подрастерялись и почти вымерли. Человек своей подлостью свел в их могилу.
