— Заметь, — сказал он как-то Андрею. — Борьба партии с троцкистами ослабляет ее бдительность ко всему, что делается вокруг.
— А мне кажется, наоборот — усиливает…
— Э, да не то, не то, идиот, понимаешь, с одной стороны, конечно, усиливает, но с другой… Они сейчас заняты внутрипартийными делами куда больше, чем иными…
— Загнул!
— Фу, черт! Я тебе говорю: сейчас есть все возможности, чтобы расширять нашу работу. К тому же интеллигенция…
— Золото! — мрачно вставил Андрей.
— Постой, постой. Интеллигенция, мне кажется, начинает понимать, насколько призрачна сила, которой она подчинялась. Осознав это до конца, она восстанет. Вот и надо готовиться. А ты, Андрей, перехлестываешь и дуришь. Надо выжидать.
— Мне надоело выжидать! — пробормотал тот. — Мне надоели твои теории, твоя трусость. Я уеду. Ну вас к дьяволу!
— Вот если бы Лев приехал, — мечтательно протянул Джонни.
Андрей взял его с собой к Опанасу. Он выровнялся за эти годы, зачесывал волосы назад, носил толстовку с дюжиной складок и вообще держался как взрослый.
Опанас привскочил.
— Этот идиот хорошо сделал, что смылся, — закричал он. — Испортил вас, наделал глупостей, и черт с ним, слава богу, что его нет — этого пройдохи и авантюриста.
— У него была хоть какая-то цель, а что есть у тебя? — мрачно заметил Андрей. — Слушаю я тебя и ни черта не понимаю. Хотя бы когда-нибудь ты рассказал нам, собственно, к чему ты стремишься? Вот я имею цель — анархию. Этот вот — со мной согласен. А ты? Ты кто? Монархист? Кадет? Или просто ни рыба ни мясо?
— Ну-ну-ну, потерпи! — Опанас засопел. — Я вот скоро кое-что расскажу вам…
— Ты уже давно это обещал. Все время мы слышим одно и то же: республика интеллигентов, демократия, счастье. А как до всего этого дойти, ну как?
— Я считаю, что об этом рано говорить. Сейчас надо организовываться, собирать людей. Но осторожно.
— Пошел ты к черту! Кто пойдет к тебе, когда ты сам не знаешь, чего хочешь?
Все чаще и чаще такие споры стали кончаться руганью и ссорами.
Опанас ухватился за драматический кружок. На спектаклях кружка стали появляться артисты и режиссеры городского драматического театра. Местная газета хвалила драмкружок, где все было поставлено всерьез. Новый руководитель, Сергей Сергеевич Зеленецкий, оставил в кружке только действительно способных ребят, и такие спектакли, как «Бедность не порок», «Женитьба», гремели в городе. Но кружок вот-вот должен был рассыпаться: все его участники кончали школу. Джонни уже готовился пышно сыграть последний спектакль.
3
Недели за две до окончания учебного года Опанас пришел к Андрею. Васса с отвращением посмотрела на его грязную, пропотевшую рубаху, которая вылезала из-под старого ремня, на истасканные, запачканные штаны.
— Тебе кого? — грубо спросила она Опанаса. Тот трепетал перед этой огромной, сильной женщиной и, зная, что она его ненавидит, старался с ней не встречаться.
— Я к Андрею.
— Шляются тут, пола не намоешься! Ноги вытри!
Опанас поспешно вытер подошвы своих стоптанных башмаков о половик, хотя на улице было сухо (стоял май), и прошел в комнату.
— Недотепа! — пробурчала вслед ему Васса. — Не к Леночке ли подбирается, вахлак несчастный? — И с грохотом сунула в угол самоварную трубу. — Я тебе за Лену башку откручу, байстрюк ты этакий!
Васса боготворила Лену. Глядя на нее, она вспоминала покойную Анну Михайловну. Лена была очень похожа на мать. Она выросла, порывистость, грубоватость, мальчишеские ухватки ушли вместе с годами.
Была Лена из тех девушек, что «не красивы, но милы». С ясным открытым взглядом, чистым лицом, спокойными и ласковыми губами, с чуть заметным пушком, покрывающим ее смуглые щеки, плотная, высокогрудая, она переняла от матери ее медлительную, спокойную поступь, унаследовала ее золотые косы. Она дышала здоровьем, внутренней сосредоточенностью; смеялась, когда ей было весело, хмурилась, когда на сердце было нерадостно, но у нее не было, как у Андрея, внезапных вспышек гнева, веселья или ипохондрии.
Ей пошла впрок дружба с Колей Зориным. Он приучил ее к строгой последовательности в решениях и выводах. Возня с растениями возбуждала в ней все большую любовь к природе, а увлечение математическими формулами воспитало настойчивость и внимание к мелочам.
Постепенно она сделалась настоящей хозяйкой в доме, научилась вести счет деньгам, шила и вышивала, хотя и ненавидела эти занятия, гладила, варила и стирала, спокойно выслушивала сплетни Вассы, потому что понимала ее желание отвести с кем-нибудь душу.
Вечером, раздевшись, перед тем как лечь в постель, она иногда задумчиво смотрела на себя в зеркало, поглаживала рукой свои груди с маленькими темными сосками.
Потом внезапно розовела от смущения, быстро гасила свет и бежала к кровати.
Сон не приходил, желание думать о том, как все это будет, когда она по-настоящему полюбит и выйдет замуж, — подавляло девичью целомудренную стыдливость. Так она лежала порой час, другой, губы ее были полуоткрыты, она улыбалась своим мечтам, счастью, которое ее ожидает. Она была уверена, что ее ожидает счастье. Но она знала также, что счастье само не приходит, его надо взять.
Поняв однажды, что каждая человеческая жизнь целесообразна и нужна, Лена решила учиться во что бы то ни стало, чтобы жизнь ее была полезной для людей. И она училась, но, не замыкаясь в книгах и в школе, — любила жизнь, и Виктора, и отца, и домашние заботы, и каждый новый день.
Она нравилась многим — не только Опанасу. Коля Зорин после разрыва с Марусей тоже потихоньку вздыхал о ней. Но Опанас и не думал признаться Лене в своих чувствах. Он знал, что Лена сторонится его. Что касается Коли, то Лена рассказала ему о своей любви к Виктору; Коля страдал, но, не желая портить отношения с Леной, молчал. Впрочем, и тот и другой стали очень часто бывать у Компанейцев.
…И на этот раз Опанас застал Колю Зорина у Андрея. Они сидели, углубившись в шахматы, Андрей обернулся и угрюмо кивнул Опанасу. Коля, не отрываясь от доски, помахал в воздухе рукой. Молчание длилось минут десять. Опанас заглянул в комнату Лены — там было пусто.
Андрей подмигнул Коле, тот улыбнулся, переставил фигуру и радостно потер руки. Андрей вскочил и резким движением смешал шахматы.
Коля весело засмеялся.
— Черт ты этакий! — закричал Андрей. — Ну хоть бы один разок поддался!
— Ну, брат, нет, от меня пощады не жди!
— Что нового? — обратился Андрей к Опанасу.
— Новости. И заметь — потрясающие!
— «Заметь, заметь!..» Я все хочу что-нибудь дельное за тобой заметить и, хоть убей, — никак!
Коля усмехнулся.
— Я слышал, ты в вуз едешь? — обратился к Коле Опанас. — Вот уж напрасно. Ничего не выйдет. Либо не пустят, либо с голоду подохнешь.
— А что ему здесь делать? Твои декларации слушать? — фыркнул Андрей. — Эх, и надоели они!
— Вообще, — вмешался Коля, — политика не моя сфера. Я у Василия Ивановича месяца два занимался политграмотой, хотел нагнать ребят. Спорили мы с ним, много читали. Нестоящее это дело! Не в политике истина.
— Ну конечно, — рассердился Андрей, — истина в твоей траве. Давно известно!
— И напрасно издеваешься над травой, — обиделся Коля. — Дурак! Не понимаешь — не суй нос. Скотина!
— Сам скотина!
— Да ну вас к черту, — крикнул Опанас. — Ну-ну, продолжай, — обратился он к Коле. — Проповедуй истину! Заметь, Андрюша, — проповедник!
— Вот и стану проповедовать. Истину ищут ученые, а политики им мешают.
— Не то, не то, — вмешался Андрей. — Не политика, остолоп: в организации вся беда, в государстве. Государство без законов существовать не может. А законы — это уж прощай свобода. Если хочешь свободы, надо уничтожить то, что производит законы, то есть государство. А уничтожит государство только анархия.
— В сущности, мне все равно, что будет вокруг меня, — задумчиво сказал Коля. — Лишь бы вы не мешали моим опытам. Такие вот идиоты, вроде вас, помешали Архимеду решить его последнюю задачу. А может быть, он разгадал бы тайну мироздания? Такого огромного человека убил какой-то дурак. Странно, ей-богу. Пожалуй, ты прав, Андрей.
— Ты почему на «Круге» не был? — спросил Колю Опанас.
— Знаешь, я больше ходить к вам не буду, — насупившись, ответил Коля. — Я уже сказал Андрею об этом. Во-первых, мне это не нравится, во-вторых, я уезжаю, в-третьих, не тем занят. Послушай, Андрей. — Глаза Коли заблестели от возбуждения. — Я раскопал чертовскую штуку. Оказывается, понимаешь, только пять процентов всех растений земного шара побывали в руках ученых. Пять процентов! А? Ведь это бог знает что! Что же есть в остальных девяноста пяти? Да там, вероятно, колоссальные богатства! Такие, что и подсчитать нельзя!
— Ну, а что нам-то от этого? — Опанас уставился на Колю бесцветными глазами.
