– Нет ли у тебя каких-либо просьб ко мне, дочь моя? – спросил Папа Римский.
Анна недоуменно промедлила с ответом. Он так и не произнес этого имени. Или она не сумела расслышать? Собравшись с духом, баронесса поднялась и взглянула Пию Второму в глаза.
– Ходят слухи, что в подвале вашего дворца заперт пастух, его зовут Андрополус.
– Ты просишь за турецкого шпиона, который залез на стену, вооружась копьем? Мне доложили об этой истории. Я как раз думал сразу после мессы обсудить происшествие с Лоренцо. Ведь это барон привез мальчика из Константинополя в долину Орсия, не так ли, дочь моя?
– В руках Андрополуса копье не было оружием, – тихо сказала Анна, – он случайно взял его вместо пастушьего посоха.
– Этим неприятным эпизодом, кажется уже занимается кто-то из инквизиции. Кстати, пастух обрезан, как мусульманин.
– Лоренцо купил Андрополуса, когда ездил по вашему поручению с письмом к Махмуду.
Разговор явно не клеился. Что делать? Униженно умолять? Екатерина Сиенская, дочь красильщика, не умоляла Григория XI – она убеждала Папу Римского, сознавая свою правоту. Красильщица Анна поступит так же.
– Ради памяти Лукреции, – твердо произнесла она, – освободите Андрополуса и отдайте его мне. Он ни в чем не повинен. Лоренцо может подтвердить, что отец мальчика был христианином, приближенным византийского императора. Уверяю вас: Андрополус не мусульманин.
Папа Римский медлил с ответом. Глаза Анны заблестели от слез.
– Ваше Святейшество! Вы ведь прекрасно осведомлены, что султан силой отправляет христианских мальчиков в свое детское войско. Андрополус был лишь одним из тысяч этих несчастных. Те, кто не сумел спастись от Махмуда, еще встретятся вам во время крестового похода – славянские и греческие дети, наученные убивать своих близких, наводящие ужас янычары.
Пий Второй нервно сглотнул. Стоя бок о бок, Анна могла видеть каждое его движение, малейшую тень раздумья на лице, убеждать наместника Божьего взглядом, тоном, теплом своего тела, сутью произнесенных слов. Папа Римский слушал ее внимательно.
– Говорят, этот Андрополус дивно поет. Местный приходской священник выразился даже несколько выспренне: «Пение его заставляет людей обратить глаза к небу» – как-то так.
– На этот раз падре сказал чистую истину. Редкий случай. Он скверный человек, приходской священник.
Пусть Папа Римский знает.
Пий Второй испытующе посмотрел на Анну. Она испугалась, что он захочет прекратить разговор, но, как оказалось, напрасно.
– Падре сообщил следователям инквизиции, что твой Андрополус явился к нему, переодетый женщиной, с бровями, подведенными сурьмой, пришел ночью и пытался влезть к священнику в постель.
– Не совсем так. Святой отец сам обрядил мальчика в женскую ночную сорочку. А сорочка эта – моя.
– Твоя? – изумился Папа. – Не вмешивайся в запутанное дело, прошу тебя! Забудь и молчи. Кому нужна эта правда?
Но Анна продолжала:
– Рубашка сушилась на окне. Ее подхватил порыв ветра. Была ночь. Андрополус пас овец. Увидев летящую сорочку, он принял ее за ангела. Ангел опустился на оливу у дома священника. Падре снял сорочку с ветвей и унес к себе. Пастух пошел следом, чтобы поговорить с ангелом. Вот и все.
– Всё? – в сомненье приподнял брови Папа Римский.
– Андрополус решил, что ангел – вестник от отца, оставшегося в Константинополе. А приходской священник заставил мальчика натянуть мою сорочку, напоил вином и понуждал к содомскому греху.
Пий Второй отпрянул.
– Откуда тебе это известно? Ты что, была там?
– Мне рассказал Андрополус, когда мы возвращались домой, в поместье.
– Возвращались в поместье? Ты ходила за рабом к приходскому священнику?
– Я шла к нему не за этим. Я хотела, чтобы он освятил изображение святой Агаты, которое я написала для алтаря этой церкви. Для вас.
– Для меня? Я не знал, что ты владеешь кистью. Но зачем идти к падре, если картина предназначена мне?
– Лоренцо пригрозил сжечь ее. Он счел, что нарушены правила. Что не Бог водил моей рукой, а я сама, если не хуже. Я попросила приходского священника передать алтарный образ Бернардо Росселино, вы ведь были в Баньо-ди-Виньони, – ответила Анна. – Надеялась так спасти картину от огня.
– И попала из огня да в полымя. Да поможет тебе Господь. Не уверен, что это удастся мне.
На мгновение наступило напряженное молчание. Собравшиеся в церкви делали вид, будто не прислушиваются к их разговору.
– Что же сказал священник, когда ты к нему заявилась? Вероятно, как у тебя водится, без сопровождения, с одним только своим монахом, баронесса? Ну и зрелище!
– Со мной был не Лиам, а Антонио, телохранитель, приставленный мужем.
– Всегда задавался вопросом: кто должен сторожить стража женщины? Ладно, Антонио сможет подтвердить твои слова?
– Нет, я велела ему ждать у ручья, не хотела, чтобы он знал про картину.
– Так что сказал священник? Надеюсь, тебя он не домогался?
– Когда я пришла, он был вне в себя от возбуждения.
– От возбуждения? – вопросительно повторил Папа. – Ты застала сцену разврата?
В его глазах заплясали озорные огоньки. Он забыл, что говорит с женщиной, подумала Анна.
– Я имею в виду не плотское возбуждение. Даже не знаю, какие слова подобрать для того, с чем я столкнулась. Похоже, падре принял меня за нечто неземное. За ангела.
– Думается, женская сорочка временно помрачила разум священнослужителя, воспаленный долгим воздержанием. И тут появляешься ты! Какой сюжет!
Пий Второй устремил отсутствующий взгляд в никуда, но быстро собрался и деловито спросил:
– Ты своими глазами видела мальчика в ночной рубашке?
– Да. Я отдала алтарный образ приходскому священнику и попросила передать холст синьору Росселино.
– Вижу, ты доверяешь маэстро?
– А Ваше Святейшество разве нет?
– Как архитектору и скульптору – всецело. Но когда речь идет о женщинах или деньгах – не вполне. Тут никому из мужчин нельзя доверять.
Он пристально посмотрел на нее и добавил доверительно и проникновенно:
– Что ты натворила, дочь моя, неразумное дитя Божие! Взялась за картину, не доверяясь всецело воле Господней. Хотела собственным разумом отыскать новые пути? Не есть ли это шаг в сторону лукавого? Помнишь ли ты, что сказано во Второй книге Моисеевой, глава четырнадцатая, стих четырнадцатый: «Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны»?
– Я не могу быть спокойна. Как и вы не могли, Ваше Святейшество, когда были моложе и отдавались писательству.
– Ты говоришь об «Истории Базельского Собора?» – Он слегка покраснел.
– Нет, о другой истории. Про Лукрецию.
– Лоренцо разрешил тебе прочесть эту повесть?
– Я читала ее украдкой. Слава Господу, поборающему за нас, но и у людей есть свои права. Смелая книга вдохновила меня на смелую живопись.
– Забудь Энеа и его юношеские писания. Помни лить Пия. Так будет вернее. – В голосе Папы Римского прозвучало явное раздражение.
– Как можно забыть? Да и зачем? Даже если сжечь теперь строки, продиктованные молодостью, они будут передаваться из уст в уста. Книга живет во мне и во всех других, кто ее читал, Ваше Святейшество.
– Не забывайся. Сегодня я – глава Церкви, я не Эней Пикколомини, ослепленный высокомерием и безрассудством. И не вспоминай о нем, это может плохо кончиться, в особенности для женщины.
– Никто не может уничтожить то, что создал. Оно останется навсегда, независимо от нашего желания.
Он не пожелал продолжать эту тему:
– Я хочу видеть твою картину, бросающую вызов Богу.
Анна, и без того зашедшая слишком далеко, без колебаний возразила:
– Я не бросала вызов. Святая Агата сама явилась мне и повелела изобразить ее мучения, свидетельствовать о них перед вами и перед всем остальным миром.
– Стало быть, она просила тебя об одолжении – как ты просишь освободить пастуха? Анна промолчала. Безмолвствовал и он. «Больше не хочет со мной говорить, – подумала баронесса, – оно и понятно: уже много лет не доводилось ему ни с кем вести столь откровенных разговоров. Не излишне ли я была резка в суждениях? Впрочем, поздно размышлять об этом. Я высказывала одну лишь правду.
Пусть так будет и дальше».
Молчание затянулось.
– Инквизиция, – наконец промолвил Папа, – может тобой заинтересоваться. Если, конечно, узнает о твоем образе мыслей. Например, возникает такой вопрос: откуда известно, что святая Агата явилась тебе по воле Божией?
– Неужели у вас есть в этом сомнения? Мы знакомы не первый год. Вы научили меня всему. Как же я могу не отличить руку Господню от дьявольской?
Он пронзительно взглянул на нее. Она не отвела глаз.
– Что вселяет в тебя такую уверенность, дочь моя?
Нежная детская кожа. Неукротимое желание вновь прикоснуться к теплой детской щеке неумолимо ведет ее на костер. Причиной болезни и смерти Лукреции был священник. Сам Господь после этого не заставит ее быть спокойной.
