– Закончим на этом, – решительно отрезал Пий Второй. – Ты мне нужна. Без тебя нет пурпура – кровавого копья, направленного в сердце Махмуда. Столетиями ведется благородная борьба во имя объединения Европы Иисусовой верой. Ты дала нам верное оружие. Султан трепещет. Зная, что нигде, кроме красилен императора Византии, давным-давно уже не умеют производить пурпурную краску из секрета морских улиток, зная, что только император Константин подписывался пурпурными чернилами, он мечется в смятении: «Византийский монарх жив, хоть и мертв». Благодаря тебе душа Махмуда не знает покоя. Твой пурпур преумножает наше могущество.
Поняв, что время пришло, Анна тут же, в алтаре вручила Его Святейшеству склянку с Долгожданными чернилами. В голове бурлили несвязные мысли о пурпуре и связанных с ним сплетнях, про которые рассказывал ей Андрополус. Звон мечей папских гвардейцев звучал на фоне этих дум угрожающе.
Папа Римский поднял руку для благословения. Что ему до сплетен? В церкви воцарилась тишина; Анне она показалась невыносимо пугающей.
Лоренцо стоял поодаль, но не сводил глаз с Анны. Она ощущала это не глядя, спиной, пробуравленной пристальным взглядом, и чувствовала, как боязнь темноты, давно не отпускавшая мужа, перерастает в панический страх.
Папа что-то прошептал – так тихо, что расслышала только она, остальные и не заметили отступления от ритуальных слов. Да и Анна скорее по движению губ благословлявшего ее угадала еле слышно произнесенное имя: «Дидона». Имя женщины, полюбившей Энея и в знак своей любви подарившей ему пурпурный плащ. Энеа – Эней, основатель Рима, Анна – Дидона, его страсть, вот что он хотел сказать. Поэт Пикколомини вспомнил поэта Вергилия.
Ее охватило смущение. Птичка попалась в стихотворный силок. Хорошо еще, что никто ничего не слышал и не понял. И без того среди людей посвященных веет слушком, будто красильщица мешает Папе Римскому быть в полном смысле слова главой истинной Церкви, пробуждая в нем поэтические мечтания, – и до такой степени, что порой он сам затрудняется определить, кому в большей мере служит: Христу или Аполлону. Сплетни, сплетни, сплетни.
Никуда от них не денешься. Апостол Павел обратил ко Христу Лидию из города Фиатир, торговавшую пурпуром.[22] А недоброжелатели пустили слух, будто Лидия подкупила апостола, подарив ему кусок окрашенного шелка, и так стала считаться одной из первых учениц Христовых.
Не удивительно, что кое-кто видит в Анне вдохновительницу крестового похода. Дескать, не будь пурпура, безнадежная идея не захватила бы Пия Второго так, что он перестал, отдавшись поэтическим мечтаниям, отличать желаемое от действительного, перо от копья, и готов вести христианское воинство на верную гибель.
Интриги, борьба за место у папского престола. Из-за этого между ней и остальным миром воздвиглась незримая стена. Их всего двое, живущих среди вымышленных образов: Папа Римский и она. Он поймал ее сачком, как бабочку, – попробуй, освободись! Никто не слышал, как Пий Второй прошептал: «Дидона!» Все в церкви думают, наверное, что он молится о душе бедной Лукреции.
Папа взял Анну за руку. Она почувствовала себя прилюдно оказавшейся в его объятиях. Но как же она при этом одинока! Такого одиночества сердце долго не вынесет.
Встретившись глазами с Лоренцо, Анна поспешно отвела взгляд, но успела заметить его тревогу и озабоченность. Знает ли муж, что она – Дидона? Папа Римский, откровенничая по укоренившейся привычке со старым другом, вполне мог проговориться. Ему и самому уже не разобраться, где жизнь, а где Вергилий, где подлинные, а где вымышленные лица, и это толкает его на опасные поступки. Как и ее. Но вот того, что порой ночами перед Анной возникает лицо Бернардо, Лоренцо никогда не узнает.
Папа Римский стиснул ее ладонь. Анне мучительно хотелось вырвать руку.
Он все-таки мужчина. И мечтатель. Для него она – мечта о женщине, ожившая книжная страница. А еще он наместник Иисуса Христа. Он сам волен решать, кого ему, когда и где держать за руку. Такова плата за его любовь.
Но не больше. Анна вскинула голову. Хватит, она покидает поэму Вергилия. Она не героиня – во всяком случае, не героиня поэмы.
– Отныне я не смогу поставлять Вашему Святейшеству пурпур. Сегодня я отдала все, что есть. Остальное ушло на окраску плаща для Бернардо Росселино.
Он разжал ладонь. Взгляд вновь обрел сосредоточенность, стал острым и проницательным.
Вот так и теряют покровительство сильных мира сего. Красильщица без краски – какой в ней толк?
Среди собравшихся в церкви кардиналов, гвардейцев, телохранителей, дворян и служек Анна была единственной женщиной, не считая монахинь. Папа широко повел рукой, приглашая всех вернуться к осмотру алтарных картин. Послышалось позвякивание шпаг и шуршание кардинальских мантий.
Пий Второй вновь остановился перед картиной Веккьетты и горячо заговорил о ее несравненных достоинствах. Потом распорядился не добавлять к уже развешанным в алтаре изображениям новых. Ни в коем случае. Он явно хотел, чтобы Анна слышала его слова.
* * *
Ранним утром 29 августа 1462 года, в день Усекновения главы Иоанна Крестителя, Анна сидела в церкви рядом с мужем среди других представителей знатных фамилий, среди кардиналов, гвардейцев, духовных лиц. Сегодня Папа Римский собирался освятить храм и вручить маэстро Росселино пурпурный плащ. Архитектор сидел по другую сторону центрального нефа, Анна это знала, но обернуться к Бернардо не могла: этикет. Шла месса. Еще не рассвело, церковь освещалась прикрепленными к стенам факелами.
В колеблющемся свете Анна разглядела хмурое лицо поющего приходского священника. Она едва сдержалась, чтобы не крикнуть: «Детоубийца!» – быстро перевела взор и стала смотреть на Пия Второго, на его красную сутану и кружевную столу, пытаясь подробным изучением деталей папского одеяния отогнать мысли о падре и Лукреции. Папа поднял для благословения правую руку, до локтя прикрытую пелериной с круглым вырезом. Перчатки шиты жемчугом. Почувствовав, что на нее пристально глядят, Анна повела глазами в сторону назойливого взгляда. Приходской священник. Смотрит не мигая.
На этот раз баронесса не отвернулась. Падре первым отвел глаза и вновь запел. Лоренцо, следивший за каждым ее движением, тронул Анну за плечо. Она словно очнулась.
Наступила минутная тишина. Прихожане встали. За высокими окнами брезжили лучи рассвета. Хор многоголосо затянул новый псалом. Анна всем телом ощутила гулкие удары собственного сердца. От чего оно так колотится: от ненависти к приходскому священнику или от нежности к Бернардо? Как-то все слилось воедино. Ее бросало то в жар, то в холод.
Массивные двери храма медленно отворились. В церковь ворвался поток солнца, и в тот же миг хор смолк. В полном безмолвии горячие лучи затопили алтарь. Анна подумала о последнем утре Иоанна Крестителя. В день рождения Предтечи она зачала Лукрецию.
Папа Римский подозвал к себе Бернардо Росселино. Архитектор вышел из сумрака на яркий свет и твердым шагом двинулся по центральному нефу. Преклонил колени и поцеловал перстень Его Святейшества. Анна потупилась: не хотелось, чтобы Лоренцо обвинил ее потом в излишнем интересе к Бернардо, как это уже бывало не однажды.
– Ты лгал нам, архитектор, – твердо произнес Пий Второй.
Анна физически ощутила, как храм наполнился мирским волнением. Губы Лоренцо скривились в иронически-победительной усмешке. Красильщица зажмурилась, не желая ее видеть. «Я этого ожидала, – подумала она, – вместо триумфа и пурпурного плаща – позор и ужасное обвинение».
Папа Римский обвел глазами церковь, белоснежный алтарь, выложенный травертином, немного помедлил. Росселино стоял, покорно склонив голову, избегая встретиться глазами с могущественным заказчиком. В храме слышалось только дыхание множества людей.
«Ложь…» Анне казалось, что слово, разнесясь под высоким сводом, обвилось, как ползучий плющ, вокруг колонн, эхом отлетело от тянущихся ввысь арок, созданных вдохновением зодчего. Роковое слово сказано – не вернешь.
– Ты лгал нам, архитектор, и правильно поступил, солгав. Скажи ты нам, сколько это будет стоить, ни блистательный дворец, ни прекрасная церковь, красивейшая во всей Италии, не стояли бы здесь сегодня?
«Уж чего-чего, а мудрости Его Святейшеству не занимать! – растроганно подумала Анна. – Он не стал отводить от Бернардо оправданных обвинений в растрате; он просто сказал, что воплощенная в камне мечта того стоит, разом оправдав всех, кто приложил руку к строительству города: и Росселино, и Леона Баттисту Альберти, и себя самого».
Пий Второй накинул пурпурный плащ на плечи архитектора. Лицо Бернардо расцвело счастливой улыбкой.
– Это великолепно. Это неповторимо. Я потрясен, – сказал Папа Римский и расцеловал Росселино в обе щеки.
