— Да, я заметил, что «кто-то». Нахрен он тебе сдался? Мечтаешь жить на зарплату врача?
— Нет, на зарплату врача и официантки. Все лучше, чем на зарплату просто официантки.
Глаза Никольского темнеют — он или злится, или ревнует, а я нервничаю сильнее и если бы не оставленные в кафе Настя с Олегом, уже бы сбежала, затерявшись на узких уютных улочках. Я почему-то не могу долго выдерживать его такой взгляд, вообще не могу оставаться спокойной в присутствии бывшего мужа.
— У вас серьезно?
— Тебя это не касается.
— Да ну? Давай напомню, что ты со мной спишь. Мне бы хотелось знать, с кем кроме меня. Вдруг заразу притащишь.
— Так предохраняйся! — рычу я и бью Володю в плечо, хотя ему мой удар — как укус комара носорогу.
— Серьезно, Вишня, что ты в нем нашла?
— Хочешь знать, что я в нем нашла? Того, чего в тебе никогда не было! Он на меня смотрит по-доброму, понимаешь? С ним весело. Легко. Интересно. Он внимательный, тактичный, сдержанный, я ему нравлюсь, в конце концов! Да плевать, что в нем, главное — он не ты! Как ты не поймешь? Чего ты ждешь, Вов? Что я буду жить от пятницы до пятницы, когда тебе снова приспичит поразвлечься? Как ты не поймешь, что рядом с тобой невыносимо! Мне больно! А тебе плевать, главное, что тебе весело! А Олег…я его не боюсь, понимаешь? Этого уже достаточно.
Он притягивает меня к себе, не оставляя шансов вырваться, я чувствую на пояснице стальные пальцы, безуспешно пытаюсь их разжать, но ничего не выходит. И я близко, безумно близко, в мой мир, чуть было потеплевший, снова врывается его холод. Я чувствую запах, напоминающий о прошедшей ночи, и не могу остановить вал воспоминаний. Сны смешались с образами и воспоминаниями, стерев границу между реальностью и тем, что нарисовала фантазия. Я знаю, что нежность и медленная чувственная ласка мне, скорее всего, приснилась, но почему-то проклятое сознание никак не может это принять и угодливо, будто издеваясь, подкидывает отголоски удовольствия, от которых сжимается низ живота.
— Ты моя, Вишенка.
— Ты меня бросил. Выставил на улицу.
— Ты сама ушла.
— А должна была остаться и развлечься с твоей подружкой? Ты уже знал, что разведешься со мной. Все пять лет, наверное, знал, а я, как идиотка, верила в нормальную семью.
— Ничего нормального в этой семье не было.
— А Маша?
Меня вдруг накрывает страхом. Потому что если он не любит ее, если не считает Машку частью себя, если и на нее перекидывается его лютая ненависть к нашему браку… этого я боюсь больше всего на свете, больше любой, самой изощренной пытки. Безграничная слепая любовь к ребенку — та черта Владимира Никольского, которая заставляет меня рыть носом землю в поисках ответов.
— Маша это другое. Она моя дочь.
— Моя тоже, если ты не заметил. Я не икубатор, который высидел для тебя яйцо, Никольский!
— Да… — Он словно не со мной, смотрит куда-то поверх моей головы, но сжимает меня все еще крепко, вдавливая в свое тело. — Она о тебе говорила.
— Что? То есть… нет, погоди…
Я не верю, что Владимир признал мое право на ребенка. Ни за что не поверю, что до него вдруг дошло! И хоть это самое большое мое желание, я давно избавилась от наивных иллюзий — их разбили вместе с сердцем, а осколки растоптали ногой. Меня совершенно некстати разбирает смех.
— Только не говори, что сейчас предложишь мне встречу с Машей, чтобы я ушла от Олега!
— И ты уйдешь? — переводит взгляд на меня. Лицо серьезное, но в глазах пляшут веселые искорки.
«Тараканы костер развели», — вдруг совершенно не к месту появляется мысль.
— Уйду. Я использую любую возможность встретиться с Машей, ты ведь знаешь. Уйду со встречи, прерву с ним общение, буду спать с тобой там, где ты пожелаешь, в нужной позе, стиснув зубы. Ты все это знаешь, Вова. А потом ты наиграешься, и я буду сидеть на руинах собственной жизни, никому не нужная. Давай, выставляй свое условие.
— Не буду, — вдруг удивляет меня ответ.
Я даже от накатившей внезапно тоски избавляюсь в один миг.
— Что? В чем подвох?
— Ни в чем. Возвращайся к своему Айболиту, а я еще Настьке обещал покатать ее на фуникулере.
Рот открывается сам собой.
— Что ты на меня так смотришь? Знаешь, Вишня, я, кажется, начинаю тебя узнавать. Давай, иди к своему врачу, гуляй с ним, попивай кофеек. Только не забывай, что вчера ты была со мной — и в следующую пятницу будешь тоже. Ты не сможешь спать и с ним и со мной, ты слишком наивная принцесска для этого. Папина дочурка, выросшая в высокой башенке, охраняемой драконом. Но иди… попробуй. Я в тебе не сомневаюсь. Только вот еще что… я хочу подарок на день рождения.
— Куплю тебе литр кофе.
— Нет, я хочу поцелуй. Обычный деньрожденный поцелуй.
Обычный? У него не бывает ничего обычного, у него вся жизнь подчинена борьбе. Не то с собой, не то с окружающим миром. И эта просьба — борьба. Со мной, с Олегом, с собой, наконец. Мне хочется рычать, я прекрасно понимаю, что бывший прав. Я не из тех, кто спит с двумя сразу, искусно привирая обоим.
— Просто поцелуй — и вы уйдете, не устроив скандал?
— Ну, только если твой ручной рентген не бросится в атаку. Я вообще не бью слабых, но для тупых делаю исключение.
— Я запомню этот день, как единственный, когда ты ревновал, Никольский.
— Подарок, Вишенка. Хочу подарок.
Я закрываю глаза, приподнимаюсь на цыпочки и прикасаюсь к его губам своими. Губы твердые и холодные, а сам он стоит, не двигаясь, только прижимает меня к себе. Я теряюсь… не знаю, что делать дальше, не умею его целовать. Не вообще не умею целоваться — а не умею именно его, не знаю, способна ли вообще подарить ему поцелуй, который понравится. И хочу ли…
Я помню наш первый поцелуй, в машине, у ворот родительского дома. Как я испугалась напора и отпрянула, а он улыбнулся и извинился. «Прости, я давно не ходил на свидания. Я буду нежнее, ладно?». И я поверила. А он и вправду был, целовал осторожно, пока я не привыкла, пока не научилась.
И вот мы будто откатились на несколько лет назад, и я снова боюсь к нему прикасаться, боюсь его напора. Только учить сейчас меня будут жестко и без права пересдачи.
А когда бывший отвечает, когда языки сплетаются и горячее дыхание опаляет мои губы, сладкий спазм внизу живота становится нестерпимым — и такому меня никто не учил. Никто не учил дышать, когда в легких закончился воздух, никто не учил оставаться холодной, когда сильные руки мягко перебирают волосы, гладят шею. Когда одновременно и больно, и сладко, и накатывает нестерпимая нежность к мужчине, которого я себе придумала, которого так и не случилось.
Все заканчивается банально: уставшие и еще не зажившие ноги подкашиваются — и я едва не падаю, не удержавшись на носочках. Щеки горят румянцем, руки дрожат — и я отворачиваюсь на долгие две секунды, за которые делаю судорожных вдох.
— А вот теперь иди к нему, — хрипло говорит Никольский.
Перед тем, как вернуться к Насте и Олегу, я захожу в туалет и долго умываюсь ледяной водой. Я хочу смыть румянец со щек, успокоить припухшие губы, смыть его запах, не чувствовать вкус. Хочу надеяться, что Олег ничего не заметит.
Но в зеркале отражается совершенно растрепанная Ксюша. И дело не столько во внешности: волосы можно причесать, а следы поцелуя замазать блеском для губ, сколько в том, что я еще чувствую на себе его руки, а если закрою глаза — переживу все заново, еще раз с теми же ощущениями, и это ужасно выматывает.
Никольский меня отпустил, но кажется, что поводок стал только короче.
Когда я возвращаюсь, Насти с Владимиром уже нет. Олег встречает улыбкой и вопросом:
— Все нормально?
— Да. Вот такой вот… мой бывший муж. Извини за сцену. У нас не все гладко.
— Да брось, это я должен извиняться. Я не имел права лезть со своими комментариями. Он разозлился?
