— Не волнуйтесь, у меня рисуют все. Но дети быстро устают, так что велика вероятность, что заканчивать вам придется самой. Вон там, если что, детская комната, можно играть. Туалет налево. Сейчас ждем еще двух мамочек — и начинаем. Как правило, дети знакомятся между собой — и студия превращается в балаган. Но будет весело, это я гарантирую.
Евгения ошибается, во всяком случае, в отношении Маши. Рисовать дочке нравится, она с упоением водит кисточкой по холсту, приходя в восторг от того, как ложатся мазки. Мы рисуем веселую собачку в траве. Я намечаю контуры, а Маша раскрашивает. Внимательно случает Евгению, которая каждый шаг показывает на большом холсте у себя, и, высунув от напряжения язык, пытается повторить.
Собачка получается отличной, немного кривоватой, но очень веселой и мультяшной. Машка хихикает от восторга, когда я тонкой кисточкой рисую пёселю усы. Привести ее сюда было хорошей идеей: я могу держать свою девочку на руках, гладить по мягким волосам, пока она сосредоточенно рисует траву, направлять ее крошечную ручку. Тосковать по славным временам, когда мы вместе мастерили что-нибудь в садик.
— А теперь можете подписать картину. Или на обороте написать пожелание, если кому-то хотите ее подарить.
— Машунь, кому подаришь картину?
А я ведь знаю ответ.
— Папе!
Папе… моя ж ты маленькая, ласковая малышка.
— Давай подпишем.
— Ты подпиши, ты класиво пишешь!
Приходится мне взять ручку и на обороте холста как можно красивее вывести пожелание, под диктовку Маши.
— Папочка, — сопит дочка под руку, — мы тебя очень любим.
Я замираю над холстом, физически не могу это вывести, но Маша настойчиво меня пихает.
— Мама, пиши! Я хочу печеньку!
Остальные дети уже вовсю лакомятся чаем с печеньем, довольные собой. Я быстро дописываю пожелание и отпускаю Машу немного поиграть с ребятами. Наши часы с ней пролетели незаметно, я чувствую, как щемит сердце от того, что вскоре придется ее вернуть. И снова жить до пятницы, считать дни до встречи с дочерью.
В машине мы играем в ладошки, я слушаю стишок, который Маша разучила на праздник осени и восхищаюсь картиной. Дорога из города до дома раньше казалась невыносимо долгой, а сейчас ощущение, что она пролетает за один миг.
Я выхожу из машины, вытаскиваю Машку, но, вопреки ожиданиям, из дома не выходит няня, чтобы нас встретить. Оборачиваюсь к водителю:
— Мы приехали рано?
— Нет. Время ровно восемь.
— Почему никого нет?
— Не знаю. Я не получал указаний.
Пожав плечами, я толкаю калитку забора и, к моему удивлению, она открывается.
— Ну, пойдем, мы не гордые.
Я так давно не была в этом доме… не думала, что еще хоть однажды меня пустят на его порог. Но вот я поднимаюсь по ступенькам и стучу в дверь, ожидая увидеть экономку, уже готовясь к привычному, хоть и все еще обидному взгляду с примесью жалости и смущения.
Но мне открывает Владимир.
— Это ты… — говорит он, словно не ждал меня.
Может, у него куча работы, и бывший забудет об уговоре?
— Я привезла Машу. Думала, нас встретит няня.
— Папа, это тебе! — Машка тут же протягивает ему картинку. — Это мы с мамой нарисовали!
— Заходи, — кивает Никольский.
Я мнусь на пороге дома, не хочу туда входить, не хочу снова окунаться в прошлое, еще сильнее вязнуть в болоте.
— Зайди, говорю, сегодня я хочу провести ночь дома.
Намек понятен. Сделав глубокий вдох, я вхожу внутрь, все еще держа Машу на руках, хоть она уже и безумно тяжелая. Еще полгода — и я не смогу ее поднять.
— Ну-ка, давай посмотрим, что ты мне здесь нарисовала. — Владимир опускается на корточки, когда я ставлю дочь на пол. — Какая собака красивая.
— Ты мне купишь такую же? Купишь, да?
— Мы уже говорили. За собакой некому ухаживать, вот пойдешь в школу — обсудим еще раз.
Машка тоскливо вздыхает, и я ее очень понимаю. Я вместе с ней просила собаку еще когда мы жили вместе, и уж у меня-то времени на уход было в достатке. Просто Вова не любит животных в доме, и с этим всем приходилось мириться. Только зря он надеется, что Машка до школы забудет о собаке — я мечтаю о ней двадцать лет.
— Я думала, нас встретит няня, — говорю, пока Маша возится с ботинками.
— Она заболела и не вышла.
— Значит… — у меня екает сердце. — Все отменяется? Ты сегодня с Машей?
— Уложи ее и спустись в гостиную, — говорит Никольский. — Я не хочу отказываться от удовольствия из-за чужих больничных.
Странно, но я одновременно испытываю и радость и досаду. Радость от того, что проведу с Машкой лишний час, снова уложу ее спать, как и раньше, пока я была нормальной мамой, а не… пятничной. А досаду от того, что близость Владимира даже не откладывается. И здесь, в доме, где мы так долго вместе прожили, все будет сложнее. Хотя неделю назад я и до глубины души оскорбилась сауной. Сейчас, пожалуй, я бы даже обрадовалась ей.
- Раз уж ты рискнул и впустил меня в дом, хотелось бы принять душ. Я так-то с работы.
— Ванная в моей комнате к твоим услугам. Вторая дверь налево, сразу после лестницы.
Отвернувшись, я улыбаюсь. Володя переехал в другую комнату, не захотел оставаться в той, где мы жили. Сбежал, спрятался от воспоминаний. Сначала вычеркнул из своего мира не только меня, но и все напоминания обо мне, а потом… ярким маркером снова вписал мое имя.
И все же какие волшебные минуты, когда я могу заботиться о Маше. Искупать ее, расплести косичку, причесать мягкие темные волосы, переодеть дочь в забавную пижаму с совятами и принести ей стакан теплого молока с печеньем. Читать ей сказку на ночь и мысленно уговаривать мироздание продлить чуть-чуть мгновения, дать мне еще минуту… еще страничку, еще одну маленькую главу.
— Мамочка, а ты будешь жить с нами? — спрашивает Маша.
У нее уже закрываются глазки, слишком много впечатлений для одного дня маленькой пятилетней девочки.
— Нет, солнышко, я пришла в гости. Мне скоро на работу, но в следующую пятницу мы с тобой снова куда-нибудь сходим.
— Лисовать?
— Может и рисовать, малыш. Посмотрим. А теперь засыпай.
— Включишь звездочки?
— Конечно.
Я и сама готова лечь рядом с дочерью и смотреть в потолок, засыпать под проекцией Млечного Пути. Но вот Маша отрубается, едва я гашу свет, и причин оставаться в комнате дочки больше нет. Как же не хочется расставаться с ней на целую неделю!
Но, может, я успею поцеловать ее утром, перед уходом. Это будет уже чуть больше, чем было на прошлой неделе. Надежда, что я отвоюю хотя бы треть Машкиной жизни, все крепнет.
Так странно ходить по дому, который долгое время был родным, и понимать, что отныне у тебя прав не больше, чем у гостя. Я долго рассматриваю спальню Володи, но кроме фотографии Маши на тумбочке ничто не свидетельствует о том, что в спальне кто-то живет. Хотя, с другой стороны, что я ожидала? Фото Иванченко? Мою фотографию, прилепленную на мишень для метания дротиков с дыркой на глазу?
Плевать. Я больше не могу обо всем этом думать. Поэтому возвращаюсь в коридор, достаю из шкафа экономки чистое полотенце и иду в душ. Горячие струи воды смывают накопленную за день усталость и запахи ресторана. А вот краски отмываются с трудом, скорее скорябываются, и от ногтей на коже остаются красные полосы.
Приходится вымыться шампунем Никольского, и на миг кажется, что он рядом. Вот он, его запах, окутывает меня, впитывается в кожу. Если закрыть глаза, может почудиться горячее дыхание возле уха.
Я вздрагиваю, открываю глаза… но в ванной никого нет.
А когда выхожу в спальню, дверь открывается, впуская Владимира.
— Ну вот, — сокрушается он. — Не успел. Хотел к тебе присоединиться в душе… ну да ладно.
Володя в мгновение ока оказывается рядом со мной, притягивая к себе, не обращая внимание на влажное полотенце. Которое, впрочем, тут же падает к ногам. Оказавшись совершенно обнаженной, я задыхаюсь, не то от совершенно лишнего смущения, не то от жара, что исходит от бывшего мужа.
