Дверь за ним не закрылась — он просто сбежал вниз по лестнице. И ни разу не обернулся.
— Лида, твою налево! — выскочила из спальни Вася, на которую я мгновенно переключилась.
— Ну что, довольна, подруженька? А?
— Мне не стыдно, если ты об этом, — нахально заявила она. — А вот в своей истерике сама знаешь, кого благодарить.
Подруга посторонилась, пропуская меня в спальню, и смягчилась:
— Тебе надо выспаться. И успокоиться для начала, иначе не заснешь. Сейчас принесу тебе валерьянки.
— Оставь ее себе, — огрызнулась я и, провернув ручку двери, которую захлопнула прямо перед носом подруги, забралась под одеяло.
Нервы были расшатаны окончательно. Я валилась с ног. Мало того, до кучи еще и с желудком определенно творилось что-то неладное.
«Надо бы сходить завтра к врачу, иначе с работы уже вряд ли отпустят. Разве что, вперед ногами», — эта мысль, среди прочих, промелькнула последней, прежде чем я окончательно погрузилась в тревожный сон.
32
Я брела по оживленной улице, пребывая в прострации. Казалось, я до сих пор нахожусь в больнице и еще не принюхалась к характерному запаху медикаментов; даже слышу отголоски из той какофонии звуков, которыми живет поликлиника изо дня в день. Десятилетиями.
Несколько очередей, полдня, потерянные в них; скучные, однообразные вопросы врачей и — вот, наконец, мои задубевшие пальцы сжимают снимок УЗИ. По сути первое «фото» уже живущего во мне… человечка. Вернее, двух.
Сразу двух!
О, боже.
Как я могла не заметить задержки? Внушила себе, что токсикоз — следствие временного недомогания, и за мешаниной событий не разглядела главного.
Но самое главное, как это могло произойти? — вопрос, который как мантру я твердила себе уже битый час. Да, я прекратила прием противозачаточных, но ведь их действие остается еще некоторое время после окончания курса. К тому же со Штефаном мы пользовались презервативами. А залетела я от него — уверена на миллион процентов. Да и какие могут быть сомнения, если с Быковым мы были последний раз около трех месяцев назад — он все время находил «уважительные причины», да и я как-то не особо стремилась в его объятия, — а плоду меж тем не больше месяца.
Разве что… наш первый раз. Я не помнила наш первый секс, куда уж тут до «мелочей» вроде контрацепции.
Подводя невеселый итог: вопросов имелась чертова прорва, но ответов на них не было. Единственное, что я знала наверняка, так это то, что нужно сообщить новость маме. Я должна пойти на этот шаг, иначе в одиночку попросту не вытяну ребенка. Ну, а дальше… поживем — увидим.
Да. Иного выхода я не вижу. Вернее, он меня не устраивает.
Сказано — сделано. Прихватив в магазине мамино любимое печенье и сладкий пирог, я добрела до ближайшей остановки и села на нужный автобус. Сегодняшнее утро началось с очередного приступа токсикоза, но что еще хуже — самочувствие было неважным. Собственно, потому-то я и решила не рисковать и не села за руль.
Знакомый с малолетства подъезд встретил слабой вонью нечистот. Бездомные кошки и бомж нашли здесь пристанище, защищавшее от холодных ветров — в той небольшой нише, в которой летом жильцы оставляли свои велосипеды, — ну, а заодно, по-видимому, решили обустроить клозет. Не отходя кассы.
Поднимаясь по бетонным ступеням, я невольно пропустила одну и вспомнила, как маленькой девочкой делала это намеренно. Мама добродушно ворчала, приговаривая, что вот как споткнусь, сломаю себе нос — и ни один принц потом не захочет сделать своей принцессой страшненькую оторву. А я хихикала и бежала дальше…
Эх, мама. Интересно, а она помнит наш ритуал? Каждый раз, возвращаясь из деревни и вновь оказываясь в родном подъезде, я, точно окрыленная, взлетала на нужный этаж — и трижды звонила в дверь. Сначала шли два коротких прерывающихся звонка, следом — один протяжный. Подряд. И мама сразу, даже не глядя в глазок, знала, кто пришел.
Сработает ли сейчас?
Я затаила дыхание. Чтобы не рассмеяться даже прикусила язык. Встала на цыпочки, хотя прекрасно доставала до кнопки звонка, и зажала ту, как того требовал наш с мамой ритуал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ничего.
Я повторила, чуть помедлив. Улыбка уже не распирала. Я просто ждала, когда мне откроют. И наконец свершилось. Костеря «малолетних хулиганов», охая и ахая, мама дошаркала до двери. Секундная заминка — ей ведь надо посмотреть в глазок — и…
— Ты чего это, — удивилась она, напоровшись взглядом на меня.
Я улыбнулась.
— Привет, мам.
Обняв мать и пройдя в квартиру, сняла пальто, разулась и нашла на обувной полке тапочки для гостей. Помыла руки в ванной. За всеми моими действиями мама наблюдала молча, хоть и с явным интересом.
— Как папа? — поинтересовалась я. — Хочу его проведать
— Идет на поправку, — поспешила заверить мама, впрочем, такая реакция никак не могла предполагать собой утаивание неприглядной правды. Скорее, мать занимал мой внезапный визит, вот и старалась поскорее перейти к насущному. Нетерпеливая. В этом была она вся.
Папа действительно был хорош. Довольно неплохо себя чувствовал, на аппетит не жаловался; поведал, что лечащий врач разрешил постепенно увеличивать физическую активность. Да и в целом пребывал в благостном расположении духа: много шутил и улыбался. Кроме того, мне нравился живой блеск в глазах отца — он говорил намного лучше всяких слов.
Время шло, и как я ни старалась оттянуть «час Икс», — но он настал. Оставив отца в родительской спальне, наедине с подносом и громко бубнящим телевизором, мы с мамой устроились в кухне. Бабушка решила наведаться к соседке этажом выше, так что нашей идиллии никто не мог помешать.
Идиллия. Задумавшись, я поймала себя на мысли, что давно мы с мамой так не сидели. Как-то постоянно выходило, что мы с ней не могли провести и получаса вместе, притом не поссорившись.
— Я в деревню ездила, — поведала я, лишь бы как-то начать. Пусть даже с абсолютно отвлеченной темы. Мне нужно было уловить ее настрой, и уже исходя из этого решать: сообщать новость сейчас или отложить ненадолго. Скажем, до родов.
— Ммм, — несколько оживилась мама. Отломила вилкой кусочек пирога и, прожевав, спросила: — Как там дед с бабкой?
Человек так устроен, что ко всему адаптируется довольно быстро. И тем не менее, многим из нас до сих пор трудно принять некоторые вещи как данность. Для меня такой «вещью» было обращение матери к собственным родителям, не иначе как «бабка» и «дед». До сих пор слух резало.
— Живут и здравствуют, — задумчиво улыбнулась я. — Привет передавали, звали вас в деревню, как только папа поправится.
— Деревню, — хмыкнула мама, покачав головой. — И что же там? Никогда не понимала городской планктон, рвущийся на дачные грядки. Ой, ладно. Расскажи лучше, что там слышно, в деревне-то. Иначе я с этой рутиной да четырьмя стенами скоро говорить разучусь.
— Дани Серова вчера не стало, — произнесла я. — В остальном все по-старому. Впрочем, ты, наверное, его не знаешь; мы с ним дружили, пока я жила у бабули.
— Хм. Не знаю такого, — недолго подумав, дернула плечом мама. — Жаль парня. Молодой, выходит, ушел.
Отвечать мне не хотелось, благо, мама увела разговор в иное русло. Мы поговорили еще немного о разном, прежде чем воцарилась тишина. Не от того, что нам было скучно вдвоем, просто по всей видимости каждая из нас желала получить ответ на свой вопрос.
— Мам, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Ну, не томи уже, выкладывай.
Мы заговорили одновременно — и вместе же смолкли, давая друг другу возможность высказаться первыми. Ясное дело, никто не продолжил, вместо этого мы рассмеялись в унисон. Градус напряжения упал на глазах, а мамина улыбка — добрая, искренняя — воодушевила, мигом развеяв остатки сомнений. И на этой волне, вдохновленная, я раскрыла все карты. О чем впоследствии горько пожалела.
— Мам, только не заводи песню про исключительность Кости. Пожалуйста. У меня уже была возможность самой убедиться, что это за фрукт. Может, для кого-то он триста раз хороший, но нам с ним просто не по пути, вот и все.
