— Может, это оттого, что ей больше мсье глаз не мозолит?
— Да нет, Сиска, уверяю тебя, дело в другом.
— В чем же?
— В том, что она уже десять дней выезжает из дому, постоянно пропадает где-то часами и возвращается деловая такая.
— Господи Боже, мой громадный кот!
— Какой еще кот?
— Да уж знаю какой.
VII
Однажды утром Розье принялась истошно звонить в колокольчик, призывая Сиску.
В ужасе взбежав по лестнице, добрая девушка спросила:
— Мадам заболела?
— Ничуть, Сиска, — елейным голоском отвечала Розье, — сама видишь, мне хорошо как никогда. Увы! Боже милостивый! — она вздохнула. — Ты можешь доставить мне очень большое удовольствие, да, — такое большое удовольствие!
— Какое же, мадам? Только скажите, за мной дело не станет.
— Надо бы съездить в Гент, Сиска, и зайти в «Императорские доспехи», разыскать там сундук, в котором лежат гимнастерка и пожарный шлем бедного моего мужа. Он теперь на небесах и простит мне, что я так поздно решила собрать эти драгоценные сувениры. Но мне так тоскливо, Сиска, ох, как мне тошно. Да простит он мне, да-да! Ты ведь знаешь, что это он на Губернаторской улице стрелял по оранжистам, ведомым Бартьеном Бастом. И ведь это он по приказу Ротье произвел знаменитый залп картечью, да так, что на снегу остались только кровавые пятна, и всех егерей на куски разнесло. Мне нужны гимнастерка и тот шлем, какие на нем были в тот великий день. Священная гимнастерка! Шлем чести! Реликвии патриота, Сиска! Поди найди их мне в Генте. Сундук на чердаке в правом углу. Он выкрашен под красное дерево и заперт на висячий замок, вот тебе ключ от него.
Сиска воинственно набычилась.
— Если уж ради патриота, — отвечала она, — так я сей секунд. Но ведь это дорогое путешествие, правда, мадам? — добавило наивное создание, бедное как церковная мышь.
— Дорогое? — переспросила Розье. — Съездить и вернуться в третьем классе, обед, ужин и размещение на две недели — если по полтора франка на каждый день. Это будет двадцать семь франков десять сантимов. Вот они, и не говори мне, что я скупа.
— Я и не говорю, мадам, но только где ж это я сыщу размещение и кормежку за один франк двадцать пять сантимов? Мне нужно сорок франков. Я ведь могу и заболеть, или в поезде со мной что случится. Ненадежные они, паровозы-то эти. Если не придется потратить, так я привезу вам обратно. Но случись какая беда — не оставаться же мне на улице, сев на задницу, точно нищенка, и чтоб нечем было уплатить тому, кто меня подберет и проводит в трактир. Если дилижанс не так уж дорого обойдется, так я бы уж лучше в дилижансе. Говорю вам, мне надо сорок франков.
— Возьми же, пиявица, вот тебе сорок франков. Ты уж чего не придумаешь, только чтоб с меня три шкуры спустить.
— И не поеду я, раз вы пиявицей меня называете. Никакой мне радости нету трястись по этой железной дороге и во всяких механериях, которые дьявол водит. И нечего смеяться, уж я-то как никто знаю, что их тащит сам дьявол. Того гляди, попятится назад, тут-то машины и расплющит одну об другую, точно фиги, а с ними и пассажиров. Да ладно, я прочту перед отправкой молитву, тогда, может, дьявол меня и пятясь не раздавит.
— Да не волнуйся ты, Сиска. Ты — хозяйка крупной суммы денег. Деньга-то редка, а жизнь коротка.
— Уж это и я хорошо знаю, раз сам Папа Римский нуждается в деньгах и просит меня, чтобы я давала их господину кюре.
— Ты, Сиска, в рай попадешь.
— Постараюсь это заслужить, мадам.
— Дадут тебе рисовой каши и серебряные половники, чтобы черпать.
— Чего дадут, тем и буду сыта и довольна, уверяю вас.
На следующий день Сиска отправилась в Гент. В дороге она думала: «Удивительная штука, ведь муж госпожи в Генте считался оранжистом, а теперь вот она говорит, будто он был патриот и пожарник. Нет, не стану-ка я слушать злые языки; какой же он недобрый, этот мир».
VIII
Едва за Сиской закрылись ворота, как Розье призвала к себе в комнату Жанетту.
— У нас завелся вор, — строго сказала она ей.
— Вор? — спросила Жанетта.
— Да, вор или воровка.
— Уж не меня ли вы имеете в виду?
— Может, и вы, а то другой кто.
— Я никогда ни у кого ничего не взяла.
— Любая служанка…
— Вот уж нет.
— Вы еще скажите, что я солгала.
— Да, вы солгали! — возразила Жанетта, тут же получив от Розье такую затрещину, что опрокинулась навзничь.
Поднялась она разъяренная.
— Не будь вы старухой, — сказала она, — я бы вас сейчас на месте придушила. Как! Воровка? Что я украла? Что и где я у вас украла?
— В этой куче.
И Розье открыла потрясенной Жанетте фантастическое зрелище: разбросанную по столику для рукоделия груду банкнот и золотых и серебряных монет. Она пересчитала банкноты.
— У меня украли сто франков, — сказала она.
— Мадам, — отвечала Жанетта, — вы со вчерашнего дня никуда не выходили из своей комнаты, так что я не могла ничего взять у вас. Обычно вы не выставляете напоказ банкноты, золото и серебро, раскладывая на столах. Эти банкноты, эти золотые и серебряные монеты были положены тут нарочно, чтобы вы могли сыграть со мной злую шутку. Хотите выгнать меня из дому, так на что лучше. Давайте мне расчет.
— Вот он, расчет ваш.
Жанетта вышла из комнаты.
Розье вышла следом, дабы удостовериться, что в ее чемодане нет ничего украденного.
Мимо ворот как раз проходил молодой крестьянин, и служанка махнула ему раздраженным и дружеским жестом, чтобы он помог ей донести дорожную сумку до кассы омнибуса на Брюссель.
Слушая, как скрипят крюки на запиравшихся воротах, Розье радостно потирала руки.
IX
Вскоре она ушла, а вернулась уже с жестянщиком, которого провела в спальню Поля и Маргериты.
— Я потеряла ключ от шкатулки с драгоценностями. Отоприте мне ее, прошу вас, — сказала она.
— Рад стараться, госпожа баронесса.
— Выньте оттуда замок и приготовьте такой же ключ, как я потеряла.
— Было бы надежней слегка изменить форму ключа.
— Этого не нужно.
— Когда вам нужен ключ?
— Сегодня же вечером, я хорошо вам заплачу.
— Заранее благодарствую, — отвечал жестянщик, любивший точность.
Пока шел разговор, Розье, взволнованная до предела, не осмеливалась взглянуть ему в глаза. Потом впервые сама заперла входные ворота на два оборота, как и все внутренние двери тоже, задернула все шторы и вошла в спальню Маргериты с потайным светильником в руке, точно вор, озираясь вокруг, не идет ли кто следом за ней. Она затворилась изнутри, полная страха, и проверила, нет ли кого под кроватью и в шкафах, после чего наконец подошла к шкатулке.
Высохшие цветы и орешки, розы, васильки, ветки с плетня, завязанные узлами банты — она была полна всевозможных нежных и сладостных сувениров. Дрожащими руками Розье рылась в этой поэме прошлых дней. Она увидела там и тот браслет, что Поль подарил Маргерите накануне их свадьбы. В него были вкраплены два золотых медальона с их портретами.
Маргерита очень дорожила этим браслетом. Розье это знала, она схватила его. Он жег ей руки. Она в смущении выбросила его из шкатулки, долго смотрела на него, прежде чем подобрать и поспешно засунуть в карман. Закрывая шкатулку с таким трудом, какого не испытывала еще никогда, она присела на корточки и дрожала как осиновый лист; совсем помертвевшая, она поспешила укрыться в своей комнате.
Там ее преследовали ужасные видения, и ночью она не сомкнула глаз.
X
На следующее утро она вводила в домашнюю столовую графиню Амели. Прибыло подкрепление, и потому к ней вернулась уверенность в себе.
— Мы одни, и у себя дома, мадам, — говорила она. — Голубки в Остенде. Я уж рассказала вам, какую сказку сочинила для Сиски. Когда эта простодушная овца ничего не отыщет у меня на чердаке, она, помяните мое слово, пойдет рыскать по всем городским старьевщикам, в полной уверенности, что не проявила достаточно усердия и упорства. Пусть-ка побудет в Генте столько, сколько понадобится нам с вами.
И Розье взяла в руки браслет.
— Вам нужен букет, — промолвила графиня.
— Посмотрим там, наверху, пойдемте туда.
Розье поднялась наверх, показав дорогу графине, а та выбрала в шкатулке букетик увядших маргариток. Стебельки были стянуты золотым ободком, к нему на тоненьких цепочках были подвешены две фигурки, тоже золотые, изображавшие череп и овчарку.
— Вот первый букет, подаренный им ей, и первый, полученный ею от мужчины, — сказала Розье.
— Возьмите это, — сказала графиня, вынимая из сумочки записку, написанную на очень плотной бумаге. — Прочтите и сохраните ее, — добавила она, передавая записку Розье.
Розье прочла:
«Дорогая Амели,
