— Вам бы поговорить с Мирей, — посоветовала она, усердно сдабривая кофе сахаром. — Одна из моих лучших подруг. Хотя и из другого поколения, разумеется. Чего только она не вынесла от той женщины. Вы и представить себе не можете. — Она осторожно промокнула помаду салфеткой, прежде чем отхлебнуть. — Когда-нибудь я вас познакомлю, — решила она.
Но вышло так, что ее услуги не потребовались. Мирей Фэзанд сама отыскала его через несколько дней, застав врасплох. Было тепло. Несколько дней назад Джей начал работать на огороде и теперь, когда основной ремонт дома был завершен, проводил в саду по несколько часов в день. Он почему-то надеялся, что физические усилия подарят ему озарение, необходимое, чтобы закончить книгу. Радио висело на гвозде, что торчал из стены дома, играла ретростанция. Джей вынес из кухни пару бутылок пива и засунул их охлаждаться в ведро с водой. Голый по пояс, в найденной в доме старой соломенной шляпе, которая прикрывала глаза от солнца, он не ожидал гостей.
Он кромсал упрямый корень, когда заметил, что она стоит рядом. Должно быть, она ждала, пока он поднимет взгляд.
— Ой, простите. — Джей выпрямился, удивленный. — Я вас не заметил.
Она была крупной бесформенной женщиной; ей бы выглядеть по-матерински, но по-матерински она не выглядела. Огромные груди покачивались, бедра — как валуны, она казалась необычно плотной, уютно закутанная в жир, окаменевший в субстанцию тверже плоти. Под полями ее соломенной шляпы обвисли уголки рта, словно в вечной печали.
— Путь неблизкий, — сказала она. — Я и забыла, насколько неблизкий.
Ее акцент был очень резким, и мгновение Джей едва понимал, что она говорит. За спиной радио играло «И восходит солнце», и тень Джо, чья лысая макушка исторгала легкое сияние, маячила за старухой.
— Мадам Фэзанд…
— Не надо формальностей, прошу вас. Зовите меня Мирей. Я вас не побеспокоила, э?
— Нет. Конечно нет. Я все равно как раз собирался заканчивать.
— Ясно. — Ее глаза быстро метнулись по недоделанному участку. — А я и не знала, что вы огородник.
Джей засмеялся:
— Что вы. Просто любитель-энтузиаст.
— Вы ведь не планируете сохранить виноградник, э?
Ее голос резал слух. Джей покачал головой:
— Боюсь, мне это не под силу.
— Значит, продаете?
— Вряд ли.
Мирей кивнула:
— Э, я думала, вы могли договориться, — призналась она. — С ней.
Слова ее были почти лишены выражения. Пораженные артритом руки шевелились и извивались на темной ткани юбки.
— С вашей невесткой?
Мирей кивнула.
— Она давно положила глаз на эту землю. Она выше над болотами, чем ее земля. Лучше осушена. Зимой не затапливается, летом не сохнет. Хорошая земля.
Джей неуверенно смотрел на нее.
— Я знаю, что произошло… недопонимание, — осторожно сказал он. — Я знаю, что Мариза ожидала… возможно, если она обратится ко мне, что-то можно будет…
— Я перебью любую цену, которую она вам предложит за землю, — отрезала Мирей. — Хватит и того, что она завладела фермой моего сына, э, — ничего, обойдется без земли моего отца. Без отцовской фермы, — повторила она чуть громче, — которая должна была достаться моему сыну, где он растил бы своих детей. Если бы не она.
Джей выключил радио и потянулся к рубашке.
— Простите, — сказал он. — Я не сообразил, что здесь семейная связь.
Мирей почти нежно посмотрела на дом.
— Не извиняйтесь, — сказала она. — Он выглядит прекрасно — давно такого не было. Новая краска, новые окна, новые ставни. После смерти моей матери при отце тут все обветшало. Все, кроме земли. Лозы. А потом мой бедный Тони… — Она резко умолкла, руки ни на секунду не оставались в покое. — Она не хотела жить в семейном гнезде, э, нет. Мадам нужен был свой дом, вниз по реке. Тони перестроил для нее одну из конюшен. Мадам нужен был свой цветник, свой внутренний дворик, своя комната для шитья. Всякий раз, когда казалось, что дом готов, мадам придумывала что-то еще. Как будто время тянула. А потом наконец он привез ее домой. — Лицо Мирей исказилось. — Домой ко мне.
— Она не из Ланскне?
Это объясняло физические отличия. Светлые глаза, мелкие черты лица, экзотический цвет волос и неплохой, хоть и не без акцента, английский.
— Она из Парижа. — Тон Мирей вместил всю ее обиду и недоверие к столице. — Тони встретил ее там на каникулах. Ему было девятнадцать.
А она была, должно быть, немного старше, подумал Джей. Двадцать три, может, двадцать четыре. Почему она вышла за него? За фермерского сынка из провинции? Мирей, наверное, прочитала вопрос на его лице.
— Он выглядел старше, мсье Джей. И был красив, héh oui[85]. Такая красота не к добру. Единственный сын. Ему досталась бы ферма, земля, все. Отец в жизни ни в чем ему не отказывал. Любая девчонка из деревни с радостью выскочила бы за него. Но мой Тони хотел большего. Заслуживал большего. — Она замолчала, тряхнула головой. — Хватит, э. Я пришла не для того, чтобы говорить о Тони. Я хотела узнать, собираетесь ли вы продавать землю.
— Не собираюсь, — уверил он ее. — Мне нравится владеть землей, пусть у меня и нет серьезных планов на виноградник. Начать с того, что мне нравится уединение.
Видимо, это Мирей удовлетворило.
— Вы ведь скажете мне, если передумаете, э?
— Конечно. Послушайте, вам, наверное, жарко. — Теперь, когда она пришла, Джей не хотел отпускать ее, не разузнав побольше о Тони и Маризе. — У меня в погребе есть вино. Не откажетесь выпить со мной стаканчик?
Мирей мгновение смотрела на него, потом кивнула.
— Ну разве что самую капельку, — согласилась она. — Просто хочется снова взглянуть на родной дом.
— Надеюсь, вы не разочаруетесь, — сказал Джей, пропуская ее в дверь.
Поводов для разочарования не было. Джей по возможности ничего не тронул в доме, только древние трубы заменил на новые, но фарфоровые раковины, дровяную печь, сосновые буфеты, изрезанный старый кухонный стол оставил в первозданном виде. Ему нравилась древность этих вещей, истории, которые хранила каждая зарубка и каждая отметина. Ему нравились залоснившиеся от времени вытертые плитки пола, которые он подметал, но не пытался прикрыть ковриками, и хотя он промаслил и почистил дерево, он не пытался соскрести с него урон, нанесенный годами.
Мирей придирчиво озиралась.
— Ну? — улыбаясь, спросил Джей.
— Э, — ответила Мирей. — Могло быть и хуже. Я боялась увидеть пластиковые шкафчики и посудомойку.
— Схожу за вином.
В погребе было темно. Новое электрооборудование еще не установили, и единственным источником света была тусклая лампочка на обкусанном проводе. Джей потянулся за вином, что стояло на короткой полке у лестницы.
На полке оставалось всего пять бутылок. Спеша проявить гостеприимство, он совсем об этом забыл; сладкий сотерн был последним, Джей прикончил его ночью, когда до рассвета печатал. Но думал он совсем о другом. Он думал о Маризе и Тони и о том, как упросить Мирей рассказать конец истории. Его пальцы на мгновение стиснули мое горлышко, потом разжались. Он, должно быть, забыл об «Особых». Он был уверен, что осталась еще бутылка сотерна, где-нибудь там, стоит особняком, вот он ее и проглядел. Рядом со мной «Особые» незаметно шевелились, двигались, устраивались поудобнее, терлись друг о друга, точно спящие коты, урчали. Соседняя бутылка — «Шиповник 1974» — задребезжала. Густой золотистый аромат жженого сахара и карамели заполз в ноздри Джея. До меня доносился тихий смех из бутылки. Джей, конечно, его не различал. Но все равно взял бутылку за горлышко. Я слышал, как она шепчет, морочит, меняет форму, тихонько отворачивает этикетку, распространяя тайный аромат. Сотерн, обольстительно шептала она, чудесный желтый сотерн с той стороны реки. Вино, что развяжет старухе язык, вино, что оросит пересохшее горло, вино, что мя-я-я-я-ягко скользнет в глотку. Джей взял бутылку и тихонько удовлетворенно хмыкнул.
— Я так и знал, что одна осталась.
Этикетка испачкалась, и в полумраке он не пытался ее прочитать. Он отнес бутылку наверх, в кухню, открыл, разлил. Когда вино наполнило бокалы, из горлышка бутылки вырвался тихий смешок.
36
— Отец делал лучшее вино в наших краях, — сказала Мирей. — Когда он умер, его брат Эмиль унаследовал землю. После него она должна была перейти к Тони.
— Я знаю. Мне очень жаль.
Она пожала плечами.
— По крайней мере, после его смерти земля отошла к наследнику по мужской линии, — сказала она. — Мысль о том, что она достанется ей, была бы невыносима, э?
Джей смущенно улыбнулся. Было в ней что-то намного сильнее боли. Оно горело в ее глазах. Лицо словно каменное. Он попытался представить, каково это — потерять единственного сына.
— Странно, что она осталась, — закинул он удочку. — Ну, потом.
