Объект обладал колоссальной энергией. Газовые облака, окружавшие его, раскалились до пятидесяти тысяч кельвинов. Джеты и плюмажи материи, исходившие оттуда, имели как барионную, так и небарионную природу. Гравитационные эффекты его, пускай и в слабой форме, регистрировались даже в Ядре. Как отмечал один комментатор, «место это уже состарилось к тому моменту, когда в невероятно густой тьме молодой Вселенной стали разгораться первые квазары». Чем бы оно ни было, а Тракт из-за него превратился в скопище черных дыр, систему исполинских естественных ускорителей элементарных частиц, свалку материи, кипящий котел пространства, времени и сдвинутых горизонтов событий, непредсказуемый в поведении своем океан лучистой энергии, море яркого света. Тут возможно было все и действие любых законов природы приостанавливалось, если, конечно, они здесь вообще когда-либо действовали.
Ни одной из древних рас не удалось пройти Тракт насквозь и вернуться, чтобы рассказать об увиденном. Но они пытались. Они честно пытались. К моменту прибытия людей по краю Тракта были раскиданы объекты и артефакты возрастом вплоть до шестидесяти пяти миллионов лет, и было ясно, что по крайней мере некоторые оставлены культурами более странными и более могущественными, чем все ранее встреченные человечеством. Эти расы являлись сюда, исходя из определенных теорий. Они строили новые корабли по новым технологиям, руководствуясь новыми геометрическими представлениями. Ежедневно они запускали своих мотыльков в огонь и те обращались в пепел.
Пусковыми полигонами служили места вроде планеты Редлайн.
* * *
Кто бы ни создал Редлайн с ее актиническим, яростным солнцем, а определение человека, сколь угодно расширенное, к нему применять было нельзя. Добавьте к этому сложную, пронизанную тошнотворно непредсказуемыми колебаниями орбиту, призванную удерживать артефакт на Южном полюсе прецизионно направленным на центральную зону Тракта Кефаучи. На Редлайн весна приходила дважды за пять лет, потом наступала каждый год из следующих двадцати, затем выбирала любой другой срок. Весна окрашивала планету в цвета дешевой неоновой рекламы. Над радиоактивными джунглями поднимались столбы пара, выжженные пустыни поливало потоками ультрафиолета, так что в строгом смысле слова место это становилось непригодно для проживания людей. (Хотя entradistas, смельчаки, неудачники и жертвы моральной дислексии, продолжали высаживаться тут на своих сколоченных на скорую руку судах, и поведение их могло служить отличной метафорой всей деятельности человека по исследованию Залива. Чего они тут искали? Почем знать? Следы их быстро терялись в окутавшем вонючие руины тумане. Те, кто возвращался, опустив по дороге визор шлема в желании получше рассмотреть обретенное сокровище, недельку-другую хвастались находкой в барах Мотеля Сплендидо, а потом умирали так, как принято у entradistas, от болезни, не поддающейся описанию.)
* * *
Серия Мау сверилась со справочниками. Те сообщали, что Южный полярный артефакт анализу не поддается, хотя представляет собой, насколько можно судить, скорее приемник, чем передатчик. Потом она узнала, что на Редлайне бывают день и ночь, но продолжительность этих времен суток не может быть определена с удовлетворительной точностью. Таково было местечко, над которым она летела, чистое и недвусмысленное — на загляденье. Такова ее судьба, в каком-то смысле слова. Она открыла канал.
— Билли Анкер, — сказала она, — я тут, чтобы увидеть тебя.
Спустя некоторое время ответил слабый, неуверенный, терявшийся в статических помехах голос.
— Ты спуститься хочешь? — спросил голос.
Она тут же занервничала.
— Я уловку вышлю, — ответила она, выгадывая время на раздумья.
Тощее лицо Билли Анкера обросло щетиной, темные волосы падали на спину брутальным лошадиным хвостом, размеченным седыми пятнами. Возраст его трудно было определить, потому что кожа загорела под светом тысячи солнц. Глаза зеленовато-серые, глубоко сидящие в глазницах. Если Анкер симпатизировал собеседнику, то при встрече разглядывал его некоторое время, зачастую тепло и с приятным изумлением; если нет, то отводил взгляд. Сейчас глаза ничего не выражали. Билли Анкер наверняка энтузиаст, раз уж забрался так далеко, в Залив (иногда судачили, что он местный уроженец, но откуда им знать? Нарики-entradistas, жокеи-частичники, кармодийские бурбонщики, охочие до рибосом местных летучих мышей; каждый рассказывал ей свою романтическую легенду мягким испитым голосом), и вечно тут что-то ищет. Он не переносил общества людей, устроенных иначе или, по крайней мере, неспособных что-то чувствовать.
— Мы явились сюда поглазеть и изумиться, — сказал бы он, — мы надолго не задержимся. Взгляните. Видите? Вы только гляньте!
Он был худощав, энергичен, невысокого роста, вечный непоседа, кожа да сухожилия. Он не вылезал из штанов от древнего пилотского скафандра и пары кожаных курток, а на голове носил завязанный сложным узлом красновато-зеленый тюрбан. Он лишился двух пальцев на руке при жесткой посадочке где-то в сигма-конце Залива, на краю аккреционного диска примечательной черной дыры, известной как радиоисточник RX-1 (неподалеку оттуда располагался вход в искусственную червоточину, другой конец которой, по тогдашнему мнению Билли, был нацелен туда же, куда и Южный полярный артефакт на Редлайне). Он не стал их отращивать.
Увидев, как уловка Серии Мау тычется ему в ноги, он некоторое время изучал ее.
— На кого ты похожа? — спросил он. — В действительности.
— Да ни на кого особо, — сказала Серия Мау. — Я — K-рабль.
— Ах, вот как! — протянул Билли Анкер, проконсультировавшись со своими системами. — Вижу. А как это работает?
— Не твое дело, Билли Анкер.
— Тебе бы не стоило так огрызаться, — только и ответил он. Помолчав пару мгновений, спросил: — Ну и что там во Вселенной новенького? Чего ты такого видела, что не видал бы я?
Серия Мау удивилась.
— И ты задаешь мне такой вопрос, пустив корни тут, в куче древнючей рухляди, — сказала она, оглядывая уловкой обитель Билли Анкера, — с перчаткой на руке? — Она рассмеялась. — Видела много чего, хотя в Ядро так и не заглянула.
Она поведала ему кое о чем.
— Впечатляет, — признал он. Покачался в кресле. Потом сказал: — Этот твой K-рабль. Ты понимаешь смысл слов «уйти на глубину»? Я слышал, что такие корабли почти в любое место способны проникнуть. Ты не думала про Тракт? Тебе никогда не хотелось туда отправиться?
— Отправлюсь, когда от жизни устану.
Оба засмеялись, потом Билли Анкер проговорил:
— Мы все уходим с Пляжа. В тот или иной день. Взрослеем. Уходим с Пляжа, ныряем в море…
— …потому что зачем еще жить, правда ведь? — подхватила Серия Мау. — Ты это собирался сказать? Я от тысячи людей слышала нечто подобное. И знаешь что, Билли Анкер?
— Что?
— У всех были костюмчики получше.
Он уставился на нее.
— Ты не просто K-рабль, — произнес он. — Ты — «Белая кошка». Ты та девчонка, которая угнала «Белую кошку».
Ее поразило, как быстро он догадался. Увидев ее изумление, он улыбнулся:
— Чем могу быть полезен?
Серия Мау отвернулась. Ей не понравилось, что ее раскололи так быстро на какой-то захудалой планетенке Радиозалива, в заднем проходе бытия. Кроме того, взгляд его сложно было переносить даже в уловке. Что бы там ни болтали теневые операторы, с телами она имела дело. В том-то и проблема. Взглянув в глаза Билли Анкеру, она порадовалась, что у нее сейчас нет собственного тела, для которого их взгляд был бы неодолимо притягателен.
— Меня закройщик послал, — сказала она.
Тощее лицо Билли Анкера озарилось пониманием.
— Ты купила пакет доктора Хэндса, — произнес он. — Все ясно. Ты та, кто купил его у дяди Зипа. Вот дерьмо!
Серия Мау разорвала связь.
— А он красавчик, — заметила клон.
— Это был частный разговор, — ответила Серия Мау. — Хочешь снова с вакуумом пообщаться?
— Ты видела его клешню? Вау!
— Если хочешь, я это устрою, — продолжала Серия Мау. — Слишком уж он проворен, этот Билли Анкер, — сказала она себе, а вслух добавила: — Тебе вправду понравилась его рука? Мне показалось, что она слишком уж претенциозна.
Клон саркастически расхохоталась:
— Да что знает о жизни обитательница бака?
Изменив свое решение на Аренде Перкинса, клон (чье имя оказалось Мона[32] или Мёне — в общем, как-то так) впала в некое подобие биполярного расстройства быстрого цикла. В маниакальной фазе она полагала, что вот-вот вся ее жизнь изменится раз и навсегда. Одежда ее становилась короче и обретала более насыщенный розовый оттенок. День-деньской она распевала песенки, полные слезливого даба, вроде «Иона при смерти» или «Одиночества в тесноте», или исполняла на подручных предметах старинные ударные композиции, считавшиеся в Ядре писком моды этого сезона. В депрессивной фазе блуждала по обитаемой секции, грызя ногти, смотрела голопорнуху и занималась онанизмом. Теневые операторы ее полюбили и относились к Моне с преувеличенной заботливостью, немыслимой при Серии Мау. Она им позволяла облачать себя в одежды, которые бы дочкам дяди Зипа пришлись бы к лицу на свадьбе, или корректировать дизайн жилой секции зеркалами по стандартам оптической астрономии. Они особо следили, чтобы Мона вовремя кушала. Клон оказалась достаточно сообразительна, чтобы понять их потребности и подыгрывать им. Стоило стрелке компаса ее настроения указать на север, как Мона принималась их вертеть вокруг пальца. Они ей готовили еду по меню элвисов и мастерили люрексовые гальтеры, обнажавшие соски. Она подбивала их на быструю косметическую хирургию, заставляя менять ей ширину вагины.
