Спустя пару недель пару прихвостней Павлова пинали в раздевалке какого-то щуплого пацана из девятого класса. Пацан тихо скулил, закрываясь руками. Уж не знаю, чем он успел насолить Павлову. Кто-то спокойно переодевается, кто-то уставился в телефон. Артур сидит на корточках и вертит в руках его разбитые очки.
Частная, элитная гимназия – это чистилище. Нам преподают деловой этикет, несколько иностранных языков, около двадцати видов спорта и высшую математику, но это мало что меняет. Благороднее мы от этого не стали. Около сотни подростков вынуждены сосуществовать друг с другом под одной крышей практически двадцать четыре на семь: здесь царят четкие, негласные правила и жесточайшая иерархия.
Павлов поднимает на меня темные глаза.
– Тебе чего, братишка?
– Пацана оставь.
– Тебе чего, больше всех надо? – Он отбрасывает очки в сторону и поднимается. Убирает руки в карманы брюк.
Обстановка накаляется. Все замолкают. Я сверлю его взглядом. Он усмехается и понимает, что отвечать я не буду. Делает шаг ко мне навстречу и выдает такое замысловатое, отвратительное ругательство, что любой зэк позавидует. Я замахиваюсь и бью его по морде. Он отлетает к стенке и хватается за разбитый нос. На меня со спины налетает белобрысый, который пинал парня на полу. Он успел развязать свой галстук и накидывает мне его на шею. Я зверею и бью его локтем в солнечное сплетение. Завязывается драка.
– Какого хрена! – Кричит физрук, заскакивает в раздевалку и разнимает нас. – Соколов, ты опять за свое? Пулей к Анне Сергеевне, пусть тебе задание потяжелее подберет. Пустим твою агрессию в нужное русло.
Потом он видит пацана на полу и обращается ко всем присутствующим:
– Кто это сделал?
Все молчат – это одно из негласных правил: не стучать.
– Я повторяю, кто это сделал? – Он упирается кулаками-кувалдами в бока. – Не хотите говорить, ладно. Сейчас часок поотжимаетесь по-спартански и мозги на место встанут.
Он поднимает пацана с пола и спрашивает:
– Филимонов, ты как, живой? Топай к медсестре, пусть ребра посмотрит. Соколов, за мной.
Я не сопротивляюсь и иду за ним. На выходе поворачиваюсь: Павлов смотрит на меня волком. Я поправляю лацканы пиджака и закрываю дверь в раздевалку.
Ненавижу травлю. Это удел слабаков.
Павлов не простил мне публичного унижения и начал мстить. Мозгами и изобретательностью его Бог не обделил. Как-то подкинул мне траву и натравил завуча проверить мой шкафчик. Я потом неделю мочу на анализ сдавал и в наказание подсобные помещения разгребал. Но в открытую Артур ко мне не лез. Его пассивно-агрессивные комментарии меня мало волновали, и он это чувствовал. Все пытался нащупать мою болевую точку. И у него это все-таки получилось.
Геля учится в младшей школе – это другой корпус. Отдельная столовая, спортплощадка и территория для прогулок. По графику мы с ней можем видеться несколько раз в неделю при небольшой загрузке. Загружены, естественно, до ушей. Постоянно. Но мы нашли решение. Встречаемся по вторникам и четвергам в назначенное время на нашем месте. Теннисный корт старшеклассников находится недалеко от их бассейна. Геля пользуется служебным выходом: там нет турникета.
Я издалека вижу ее на лавочке. Она закрутила на голове смешные дульки. Листает какую-то книгу. Геля много читает. Любовь к книгам ей привила мама еще в детстве. Порыв ветра срывает с липы желтые листья, она поднимает голову и наблюдает за их падением. Подхожу к ней и плюхаюсь рядом.
– Тебе за зеленую тушь не влетит?
– Красота требует жертв. – Геля улыбается и обнимает меня.
Я прижимаю ее к себе и целую в макушку. В этот момент по аллее проходит Павлов. На нем белое поло, легкие брюки и брендовая олимпийка, в руках он крутит ракетку. Видит нас и замедляет шаг, присматривается. Мне не нравится его задумчивый, липкий взгляд. Сердце встревоженно дергается в груди. Прижимаю Гелю ближе к себе, хочу оградить ее от пристального внимания.
Трэш начался, когда ей исполнилось четырнадцать, и ее класс перевели в старшую школу. Буквально спустя пару дней я увидел, как она стоит возле большого, арочного окна и широко улыбается Павлову.
«Ангелина», – говорит она и протягивает ему руку.
24
Марго
– Значит, вот где вы теперь обитаете? – Подхожу к большому окну и смотрю на поток плетущихся в пробке машин. – И как Тася только на это согласилась?
– Они с Бусаевым договорились о квартплате. Он прямо совсем не много попросил, и Тася решила пока здесь остаться. – Маринка пожимает плечами. – Здесь и мебель новая, и посуда есть, и постельное. Ничего докупать не нужно. К тому же, местоположение офигенное – везде пешком дойти можно. Да и с переездом морочиться не хотелось. Мне тоже хорошо, не нужно теперь к матери сливаться. Раньше Тасин Отелло недоделанный мог посреди ночи позвонить и сказать, что едет, а у меня пары в восемь, но на это всем плевать – вставай и дуй в притон матери.
Мне снова становится ужасно жаль Маринку.
«Скажи ей, наконец!», – подает голос совесть.
– Так что теперь все в плюсе. – Продолжает Марина, не догадываясь, что творится в моей голове. Она спокойно поправляет яркие подушки на диване.
– А Тася?
– Ну, она не привыкла, когда в карманах ветер гуляет. На днях кольцо продала с бриллиантом, пока у нее и его не отжали, так что на первое время хватит. А я ей говорила, что долго она так не проживет. Нужно учиться или пойти работать. Красота имеет срок годности. Вот на что ей жить лет так через двадцать?
– Не знаю, Марин, – что тут еще скажешь. – Где она, кстати? – Спрашиваю, чтобы еще немного оттянуть предстоящий разговор.
– Ушла по делам еще утром. Сказала, что нам с тобой лучше вдвоем побыть. Странно, с каких пор мы не можем втроем зависнуть. – Марина пожимает плечами. – Пойдем суп поедим? Я вчера приготовила на кокосовых сливках, просто потрясающий рецепт и калорий значительно меньше. – Последнюю фразу она произносит с неприкрытой гордостью и идет на кухню.
Я механически отслеживаю ее босые шаги, а внутри все замирает. Тася специально оставила нас наедине, чтобы мы могли поговорить. Сердце быстро бьется о ребра, прикладываю вспотевшую ладонь к груди, как будто это поможет утихомирить его.
– Ты идешь? – Маринка гремит чем-то на кухне.
Кухня небольшая и по-домашнему уютная. На окне висит тюль с блеском. Через стеклянные дверцы шкафчиков виден сервиз с гжелью. В углу советское кресло, накрытое клетчатым пледом. Холодильник современный, со встроенной подачей льда, совсем сюда не вписывается.
– Как тебе здесь живется? – Я сажусь за стол.
– Здесь неплохо, не хоромы, конечно, но миленько. Единственное, я очень надеюсь, что бабуля Бусаева не в этой квартире богу душу отдала. Иногда ночью просыпаюсь и как подумаю об этом…бр-р-р. Жуть берет.
Я смотрю в тарелку, которую Маринка поставила передо мной. Беру ложку и мешаю оранжевую жижу.
– Это что? – Зачерпываю ее и снова выливаю.
– Это тыквенный суп-пюре, очень полезный для кожи: кладь каротина.
– Это кто так сказал?
