— Если бы в баре, — притворно вздохнул я, но Аглая даже не улыбнулась.
От «Флибустьера» до подъезда моего дома мы бежали около пяти минут, при этом таким длинным этот путь мне еще никогда не казался. Я изнывал от страсти, нам грозило предгрозовое небо и даже казалось, что воздух перед бурей и вожделение имеют одинаковый запах. Запах мерещился мне на каждом шагу, я вдыхал его, и он разливался по моим венам.
Первый раз я кончил прямо на простыню. Аглая, конечно, почувствовала, что меня вот-вот прорвет и оборвала нашу связь за мгновение до двух моих длинных струй, за которыми из меня полезло и вовсе какое-то желе. Мне стало неловко. Я решил, что Аглая поймет, как долго я воздерживался и мне почему-то не хотелось, чтобы она возомнила себя спасительницей. Она же и виду не подала, а может и в самом деле не была знакома с подобной особенностью; в конце концов, у разных мужчин это происходит по разному, разве не так?
Я даже не удержался от рыка, что с женской точки зрения выглядело, должно быть, привлекательно. Во всяком случае, Аглая улыбнулась, поправила волосы и взяла меня за член. Я был уверен, что так быстро повторить у нас не получится, не было со мной никогда подобного, но Аглая считала иначе. Пару минут — и я возродился, и это было куда фантастичнее, чем выдуманная птица Феникс.
Не припомню, чтобы в моей квартире когда-нибудь стоял такой шум. Тон задал я, потом кричать стала Аглая и, признаюсь, легко превзошла меня. В какой-то момент я взглянул на будильник и подумал, что стрелки решили надо мной подшутить: мы двигались без остановки почти два часа.
— Ты ведьма! — задыхаясь, повалился я на простыню, не чувствуя спермы под спиной. — Ты…
Она не дала мне договорить. Ее губы впились в мой рот, и я понял, что кроме страсти, Аглая возвращает мне мое же семя. Это была месть слабого, ведь Аглая целиком была в моей власти, и это позволило мне добиться нечто большего. Я полностью управлял собственным организмом, и знал, что никакие случайности не произойдут без того, чтобы я этого захотел. Собственно, они и случайностями-то перестали быть, и когда я понял, что Аглая устала, я выскользнул из нее. Не сопротивляясь, она приняла мое семя, приберегая его, выходит его для меня самого.
Что ж, я смиренно глотнул содержимое ее рта, а все еще звенящее в моем теле возбуждение, вероятно, отключило участки мозга, отвечающие за чувство отвращения.
— Ты ведьма, — сказал я.
Я даже стал понимать тех, кто говорит о том, что начинает новую жизнь. Во всяком случае, эта фраза впервые не вызвала у меня усмешку. Вот так, в такие секунды, она, эта новая жизнь, и начинается. Во мне будто отделились какие-то ступени, о существовании которых я и не подозревал, и пусть кто-то попробует сказать, что ощущение полета — такая же ерунда, как начало новой жизни. Кому, как не дьяволу, было по силам запустить никогда не запускавшийся механизм?
— Сколько тебе лет, ведьма? — непринужденно спросил я.
Закрыв глаза, Аглая свернулась клубочком и потерлась носом о мой бок. Совсем как кошка.
— Я только что родилась, — промурлыкала она.
В ее признании я не услышал фальши, возможно, мне просто не хотелось воспринимать обман буквально; я чувствовал себя для этого слишком счастливым. Как бы то ни было, а до того, как провалиться в сон, больше я ничего не запомнил.
Проснувшись ночью, я, однако, сразу вспомнил, что сплю не один. Аглаи рядом не было. Я поводил рукой по соседней подушке и по простыне, но натыкался лишь на собственное разочарование.
— Где ты? — слабо крикнул я. — Аглая!
Вздохнув, я понял, что мне все же придется подняться. Моим ориентиром была тонкая полоска света под дверью туалета.
— Открой, ведьма! — забарабанил я в дверь. — Я сейчас обделаюсь!
Дернув за ручку, я понял, что все-таки проснулся в одиночестве. Аглая ушла, забыв выключить свет в туалете.
Я бродил по квартире до самого рассвета. Перерыл шкаф, проверил сохранность денег и документов и успокоился лишь после того, как убедился, что из квартиры ничего не исчезло. Ничего, кроме трех вещей: Аглаи, ее одежды и ее босоножек.
Я разведен, и об этом мне несколько раз приходится мысленно напоминать себе, пока службы столичного метрополитена делают все возможное, чтобы я как можно скорее оказался на станции Бабушкинская. Вариант подставы я исключил. В чем смысл такой компрометации? Тем более для разведенного мужчины, пусть и являющегося сотрудником Следственного комитета? Скорее, Аглая могла лишь упрочить мою небесспорную мужскую репутацию: даже рукопожатия коллег иногда мне казались брезгливыми. Я старался одеваться прилично и мыться регулярно, но подозрения в гомосексуализме не отмыть даже антибактериальным мылом. Я не выпиваю в компании сослуживцев и не езжу с ними по бабам — разве этого мало, чтобы проникнуться подозрениями в отношении разведенного коллеги?
Беспокоит меня лишь одно. С Аглаей я не предохранялся, и то, что наша открытость была взаимной, нисколько не успокаивает меня. Мысленно я обвиняю в произошедшем алкоголь: Наташа никогда не решилась бы на интимную близость на нетрезвую голову. Когда мы с ней встречались, я позволял себе бутылку-другую пива, она же на весь вечер растягивала бокал с мартини. При этом никаких разногласий между нами не возникало. Пока мы добирались до постели, в наших организмах рушились последние алкогольные бастионы. Может, поэтому мне т казалось, что к сексу Наташа относится с чрезмерной серьезностью, не допускающей даже возможности утраты самоконтроля.
Брак также не принес нам полного раскрепощения. Одержимая мыслью о здоровом потомстве, комбинацию алкоголя с незащищенным сексом Наташа рассматривала как преднамеренное детоубийство. Я и сейчас вижу ее уничтожающий взгляд, которым она выжигала у меня на лбу слово «детоубийца», когда однажды я стал откупоривать бутылку коньяка прямо в постели.
Выходит, мне есть что предъявить Наташе, хотя бы — эту ее неоправданную категоричность. Будь она поуступчивей, у меня могло и не возникнуть соблазна заняться сексом с первой встречной, в состоянии опьянения и без элементарной контрацепции. Будь Наташа поуступчивей, может мы до сих пор были бы вместе?
Я накапливаю претензии к бывшей супруге, а к нашей встрече она оказывается подготовленной гораздо лучше меня. Я натыкаюсь на Наташу, едва вынырнув из перехода станции метро. Мое появление не становится для нее сюрпризом, а вот дети, оглядываясь по сторонам, при виде меня радостно охают, а Лера даже утыкается носом в мои джинсы.
В какой-то степени я даже благодарен Наташе за неожиданность. Ее решение передать мне детей у метро избавляет меня от части внутренних противоречий — а я до сих пор теряюсь, не представляя, как должен вести себя с бывшей женой.
— Привет, — говорит Наташа, а я лишь киваю, ощущая судороги оповещателя в кармане.
— Ну, все, — говорит Наташа.
— Секунду, — поднимаю я руку, а другой вынимаю оповещатель.
— Ух ты! — не скрывает восторга Андрей, и до меня доходит, какую ошибку я совершил, лишь сейчас демонстрируя «Йоту» Наташе. С другой стороны, не станешь же объяснять ей все особенности аппарата, который она, похоже, принимает за обычный смартфон.
— Это по работе, — говорю я сыну.
«БОББИ ДАЗЛЕР 22.00 ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ», гласит сообщение шефа. Тарабарщина, которую мне, как профессионалу, стыдно не расшифровать. Сегодня финал, который шеф будет смотреть в спорт-баре «Бобби Дазлер», чем, признаться, удивляет меня. Смотрел ли он вчерашний матч за третье место на государственной даче, в окружении собственных боссов и ведомственной охраны? Теперь я не стал бы утверждаться это с прежней уверенностью. Во всяком случае, сегодня он идет в народ, вернее, народ идет к нему, и пусть попробует кто-нибудь отказаться. Вариант общего оповещения Мостовой проигнорировал, отправив сообщение через смс лишь сотрудникам нашей группы. Получается, я буду единственным, кто не примет его приглашения, и я даже нахожу это забавным. Станет ли мой отказ новой порцией подозрений мой адрес? В любом случае, время для раздумий у меня есть: ответить Мостовому я собираюсь чуть позже, когда составление сообщений шефу будет казаться отдыхом в сравнении с организацией детского досуга.
— Ты как? — спрашиваю я Наташу, когда она уже поворачивается боком.
— Нормально, — равнодушно пожимает плечами она. — Будьте осторожны. До вечера.
— Да, до девяти, — уточняю я.
Мы спускаемся в метро, и уже на ступеньках мне приходится давать обещания.
— А ты покажешь телефон? — спрашивает меня сын.
— Конечно, — говорю я и треплю его по голове.
На эскалаторе Лера устраивает первый на сегодня протест. Пожалуй, слишком рано, решаю я.
— Я не хочу в «Шоколадницу», — заявляет она.
— А мы туда и не едем, — охотно отзываюсь я. — Мы поедем в «Старбакс». Но, — подняв палец, я до предела открываю глаза, пытаясь создать интригу, — но не сейчас.
