«Я была бы рада познакомиться с твоей семьей. Ты думаешь о своих братьях и сестрах как о семье?»
«Да. Но мы стали братьями и сестрами только после того, как получили имена. Уна хотела, чтобы семья присутствовала на ее похоронах, поэтому мы обратились в суд и официально оформили свое родство. Теперь мы настоящие братья и сестры с правами наследования и прочими юридическими последствиями, поэтому в случае смерти кого-то из нас (если на тот момент мы будем уже свободны) ЮниКорп не сможет присвоить нашу собственность. Все, чем мы владеем, перейдет членам нашей семьи. Теперь мы полноправная законная семья. Мне до сих пор больно сознавать, что 42 не дожила до этого. Мне кажется, что она умерла в одиночестве».
«Но разве вы не родственники, по рождению?»
«Не совсем. У нас разные матери и разные ДНК, взятые у различных микробов. То есть микробы были одной разновидности, но все разные. Думаю, наши создатели рассчитывали, что мы сможем скрещиваться друг с другом. Но это просто невероятно. Мы никогда не смотрели друг на друга таким образом. Сколько я себя помню, мы всегда были вместе. До тех пор пока я не поступил в Юнишколу».
Эти слова затронули что-то у меня в душе. Воспоминание о премии «Молодой мастер» не отпускало меня. Но не могла же я, в самом деле, принять стипендию и сбежать от мамы с папой? Или могла? Чтобы поскорее отделаться от этого неприятного вопроса, я быстро напечатала:
«Твоя семья была против твоего поступления в Юнишколу?»
«Нет. Мы все пытались туда поступить. Но понимали, что шанс есть только у одного. Квин узнал о стипендии от своего наставника. У него отдельный наставник, потому что он умеет разговаривать. А у нас с Тристаной был один учитель на двоих. Нам нужен преподаватель психологии, поскольку наша манера общения… — Он ненадолго прервался, а потом продолжил писать: —…отличается от обычной. У Пенни преподаватель глухой, потому что Пенни умеет общаться только знаками. И письменно, как мы с тобой. Конечно, это если меня нет рядом. А так я могу переводить».
«Наверное, это странно».
«Ты бы видел, как Гиллрой проверяет наши успехи! Мы с Тристаной отказываемся дотрагиваться до него, а он не желает учиться языку жестов, поэтому Квин разговаривает за всех нас. Как я уже говорил, у Квина замечательное чувство юмора. Ты бы видела лицо Гиллроя! Квин нарочно важно расхаживает туда-сюда и тихонько бибикает, чтобы позлить Гиллроя».
«Ты меня насмешил, — написала я. — Спасибо. Я редко смеюсь».
«Я это заметил», — ответил Отто.
«Мне приятно, что я не единственная, к кому ты отказываешься прикасаться, — призналась я — Хотя мне немного обидно находиться в одной компании с Гиллроем».
«На самом деле существуют тысячи людей, до которых я не хочу дотрагиваться, — сообщил Отто — Ты далеко не единственная».
«Другие тоже пугают тебя?»
«Большинство людей нагоняют на меня тоску или отвлекают. Далеко не каждое сознание хочется посещать».
«Неудивительно, что ты не хочешь посетить мое», — вздохнула я.
«Нет, я хочу, — возразил Отто. — Только боюсь. Это досадно. Раньше у меня никогда не было такой проблемы. После того как проведешь большую часть жизни в биологической камере смертников, тебя уже мало что может по-настоящему напугать. — Он снова помолчал, а потом добавил: — Поэтому я рад, что ты нашла способ общаться со мной. Это очень мило».
«Да, — написала я. — Ты говорил доктору Биджа, что хочешь со мной поговорить?»
«Конечно. Я плохо умею врать, и если чувствую желание открыться, то просто не могу ничего скрыть».
«А что думает обо мне доктор Биджа?»
«Ну вот, опять. Когда я рядом, она не думает ни о тебе, ни о других своих пациентах, а если вдруг забывается, то я стараюсь не замечать эти мысли и не читаю их. Доктору Биджа приходится во многом доверять мне, и она честно старается. Это все равно что находиться в одной комнате с секретными документами и дать торжественную клятву читать только те бумаги, которые дали тебе в руки. Приходится смотреть только перед собой, не обращая внимания на все, что творится в комнате».
«Прости. Я не пыталась заставить тебя нарушить свои принципы. Просто мне хотелось бы знать, что люди думают обо мне и какой видят меня со стороны».
«Хочешь узнать, как я тебя вижу?» — спросил Отто.
Мне стало немного страшно, но я написала:
«Да».
«Ты очень тихая. Сейчас ты сказала мне больше, чем я слышал от тебя за все время в школе». Он был прав. Я написала ему гораздо больше, чем рассказала Брэну и доктору Биджа. «Мне кажется, что ты все время грустишь, — продолжал Отто. — У тебя темные глаза, цвета крепкого чая». Хмм. Отто с удивительной точностью определил оттенок. «Ты всецело увлечена искусством, постоянно рисуешь. Думаю, тебе это очень важно, мне кажется, что искусство для тебя не столько хобби, сколько выход».
«Ты прав, — написала я, с готовностью принимая его наблюдения, тем более после того, как он столько рассказал о себе. — С помощью рисования я понимаю разное».
«Ты с трудом понимаешь происходящее вокруг?»
«Да. Я всегда чувствовала себя посторонней, еще до… всего этого. Рисование помогает».
«Это хорошо. Дай-ка подумать, что же еще. Я беспокоюсь за тебя. Ты никогда не жалуешься, но мне кажется, что ты ненавидишь всю нашу школу. Поэтому я часто думаю, что с тобой произошло. Хотя все понимают, что нельзя пропустить шестьдесят лет и не быть слегка не в себе».
«Значит, всем кажется, что я не в себе? Замечательно».
«Разумеется, а как ты хотела? Но мне кажется, они сами не понимают, насколько тебе трудно. Судя по сплетням (которые я не храню в тайне, в отличие от услышанных мыслей), большинство уверено, что ты сама хотела погрузиться в стазис, чтобы быть центром всеобщего внимания и наследницей ЮниКорп. Кроме того, практически все уверены, что у тебя развилась анорексия из-за нездорового желания быть стройной и красивой».
«Я похожа на скелет».
«Я тоже так думаю, кроме того, я постоянно вижу, как ты ПЫТАЕШЬСЯ есть».
«Это все стазисное истощение».
«Ох, я не знал. Прости».
«У меня почти ничего не работает как следует. Все органы и системы вышли из строя после долгого бездействия. Мне сказали, что врачи напичкали мой организм наноботами, чтобы поддержать работу почек и сердца».
«У Квина такая же ситуация, — написал Отто. — Они обещают удалить ему наноботы, когда он станет старше. Может быть, как раз перед нашим освобождением».
«Когда это будет?»
«Когда нам исполнится двадцать один год».
«А зачем Квину наноботы?»
«Мы едва не умерли. Нам просто пытаются сохранить жизнь. Половине примитивных тоже нужны наноботы. Ведь они даже не могут никому пожаловаться, если у них что-то болит».
