Матвей выжил. Но дорожная аптечка с тех пор стала его постоянным спутником: без нее он не ездил никуда. Заветная темная склянка хранилась там среди других снадобий, коими он пользовал всех, кто был согласен испытать на себе его лекарское искусство…
7
Город Киев, обычно скучный и сонно-провинциальный, во второй половине января 1823 года был оживлен необычайно. С Днепра дул ледяной ветер, но горожане не замечали холода. Толпы народа, веселые лица праздношатающихся, толчея на главных улицах, яркое зимнее солнце – все это пробуждало надежду на лучшее даже у самых закоренелых скептиков. В Киеве проходила контрактовая ярмарка, а ярмарка всегда была праздником.
Сердцем ярмарки был купеческий Подол, место сосредоточения лавок, лавочек, лавчонок. Для приезжего найти в эти дни квартиру на Подоле было большой удачей: помещики, прибывавшие в Киев с женами, детьми и многочисленной прислугой, договаривались с местными жителями заранее, переплачивали втридорога. Для двадцатидевятилетнего полковника Павла Ивановича Пестеля снять квартиру на Подоле не представляло труда: местный торговец, мещанин Прокопий Могилевский, был его добрым знакомым. Более того, когда полковник появлялся в Киеве, Могилевский предпочитал переселяться к своей сестре, жившей неподалеку. Дом, таким образом, оказывался в полном распоряжении гостя.
Пестель любил ярмарочный Киев: иногда, переодевшись в партикулярное платье, он смешивался с толпой и часами, до изнеможения, ходил по заснеженным улицам. Ходить было больно: под Бородином он получил тяжелую рану в левое бедро, и с тех пор по зиме нога краснела и распухала. Но полковник любил пешие прогулки, а боль давно научился скрывать от окружающих. Прогулки же в ярмарочные дни бывали особенно хороши, он забывал о всех житейских и служебных неурядицах, чувствовал себя простым, частным человеком. Ему казалось, что люди – добры, а мир – светел и чист, и в нем нет места подлости и предательству…
В жизни Павел Иванович Пестель играл две плохо совместимые между собой роли: исполнительного офицера и руководителя антиправительственного заговора. Впрочем, полковник был молод, умен и азартен. Он любил опасные игры.
Два года тому назад он получил под команду полк, и сие стало хорошим подспорьем в деле подготовки переворота. Лично преданные полковнику солдаты и офицеры должны были – когда придет время – арестовать главнокомандующего, а в случае сопротивления – убить его. Должность полкового командира требовала больших расходов – поэтому полковнику было некогда любоваться ярмарочными красотами. Нужно было свести знакомства, выгодно купить сукно для солдатских мундиров, кожи для построения сапог, кивера и медные пуговицы. Нужно было, к тому же, встретиться с единомышленниками, разговор предстоял серьезный. Ныне полковник решился, наконец, перейти от слов – к делу.
В тот день он вернулся домой рано, в два часа пополудни. Визиты были уже сделаны, выгодный контракт подписан. Бросив шинель на руки денщику, он с удовольствием снял мундир, расстегнул рубаху и снял сапоги. Сел в удобное кресло возле теплой печки, подвинув к себе маленький набитый соломой тюфячок, с удовольствием положил на него ноги.
В тяжелую дубовую дверь просунулась лохматая голова денщика.
– К вам гости, ваше высокоблагородие!
– Кто таков?
– Подполковник Муравьев-Апостол.
Полковник тяжело вздохнул, застегнул рубаху и надел сапоги.
– Зови.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Сергей. Полковник дружески протянул ему руку:
– Серж! Какими судьбами? Садись, грейся, – и он пододвинул к печке второе кресло.
Полковник знал Сергея давно, уже больше десяти лет. В последний раз они виделись ровно год назад, на прошлогодней ярмарке. Тогда полковник рассказал ему о заговоре, надеясь, что Сергей вспомнит былое. Но Сергей тогда не понял его. «Зачем тебе это? – сказал он тогда. – Полно в игрушки играть». Полковник промолчал, но слова Муравьева показались ему обидными.
– Кофею принеси! – крикнул Пестель денщику.
Полковник пытался понять, зачем пожаловал его собеседник. Разговор, однако, не клеился.
– Что брат твой? Слышал я, будто у Репнина адъютантом и доволен жизнью?
– В отставку подал, ждет приказа. Частным человеком остаться хочет.
– Тоже дело.
Они обсудили старых друзей. Кузены Никита и Александр в отставке, другие служат по губерниям, иные – в Питере обосновались. Сергей поднял со стола листок, заглянул в него.
– Что, сочинительствуешь?
– Так, рапорты по службе. Полк привожу в надлежащее состояние.
Полковник мягко вынул из рук Сергея листок, положил на место и придавил тяжелым пресс-папье. Кофе был давно выпит.
– Сережа! – сказал он, кладя руку на плечо собеседника. – Что привело тебя ко мне? Друзей вспомнить только?
– От тебя не утаишься, – Сергей покраснел. – Я хотел сказать тебе… ты прав был, год тому назад. Без общества мне жизни нет.
Пестель задумался, глядя в стену мимо глаз собеседника.
– Но год назад ты думал иначе, потом тебя не было слышно, ты не писал ко мне… Отчего же вдруг?
– Помнится, Поль, было у нас в уставе прописано: буди главный член, где бы он не находился и сколько бы времени ни отсутствовал, захочет вновь поступить в общество…
– То оно должно принять его безо всяких условий. Это невозможно, Сережа. То были детские игры в разбойников Муромских лесов, и устав давно сожжен. Теперь совсем другое дело.
Полковник поднял голову и пристально посмотрел в глаза Сергею. Сергей глядел на него искоса, наклонив голову к плечу, потирал рукою лоб. «Скрывает что-то», – понял Пестель.
– Отчего же невозможно? Ты не веришь мне?
Пестель встал, сделал несколько шагов по комнате, выглянул в окно. За окном мягко падал снег, темнело. Денщик принес свечи в тяжелом медном подсвечнике, поставил на стол.
– Оттого что я не знаю, зачем тебе сие. Прости, Сережа, но я занимаюсь опасным делом. Был рад, очень рад встрече с тобою.
Он снова посмотрел собеседнику в глаза.
– Подожди, я скажу тебе. Я много думал с тех пор, много пережил. По воле государя я, не будучи виновным, заброшен в глушь, в Васильков, к глупым солдатам, к вечно пьяным офицерам.
– Мои Линцы – тоже не Петербург, Сережа! – рассмеялся Пестель. – И офицеры мои вряд ли трезвее твоих, и солдаты – не Руссо и Вольтеры… Однако же я вот несчастным себя не числю.
– Ты – другое дело. – Сергей опустил глаза – А я… я несчастен… Причина моего несчастия – человек, коего я… ненавижу…
– Кого же?
– Государя ненавижу, из-за него эту муку терплю. Я конституции хочу и свободы. Я решился. И я… могу быть полезен тебе… нашему делу…
Пестель гневно поднял брови, и в голосе его послышались ноты нетерпения.
– И ты надеешься, что конституция поможет тебе в столицу вернуться? Обратно в Семеновский полк, капитаном? Это смешно, Сережа. Или правду скажи, или – я был очень рад нашей встрече…
Сергей вздохнул, неловко пожал плечами. Он молчал, беспомощно глядя на полковника, и не уходил.
– Хорошо, я помогу тебе, – сказал Пестель жестко. – Про ненависть к государю – не твои слова. Ты не умеешь ненавидеть. Прости, но… кто тебя прислал ко мне? И зачем? Я начинаю думать, что ты… l’аgent provocateur, как говорят французы. Впрочем, этого быть не может. Насколько я тебя знаю.
Пестель по-прежнему стоял, глядя на Сергея сверху вниз. Нога болела, и он хотел сесть и протянуть ноги к огню. Но этого делать не следовало.
– Нет, что ты… – Сергей густо залился краской. – Как ты мог подумать? Я… коротко сошелся с человеком, который… который перевернул мои мысли, – полковник видел, как Сергей с трудом подбирает слова. – И он доказал мне, что я… неправ был тогда. Что нет для нас иного спасения, кроме революции.
– Для нас?
– Ну да… для нас с ним. Он бывший семеновец, как и я. Ты, верно, знаешь его… Он в кавалергардах служил, а потом к нам перевелся. Прапорщик Бестужев-Рюмин. Мишель. – Сергей улыбнулся Пестелю, – что ты себя мучаешь, Поль? Садись… Болит?
Полковник поморщился, усмехнулся смущенно. С облегчение опустился в кресло, вытянул раненную ногу.
– От тебя не скроешься, Сережа… Да, болит… Рассказывали мне про этого Мишеля. Шалил он так, что даже господа офицеры удивлялись. И выговоры от начальства получал…
Сергей кивнул.
– И чем же он мог так увлечь тебя? Тебя, взрослого человека, войну прошедшего… Препустейший мальчишка…
– Не говори так, ты совсем не знаешь его… – Сергей схватил собеседника за руку, заглянул в глаза. В ноге кольнуло: почти черные от боли глаза Поля вдруг приобрели свою изначальную немецкую белесость, – Шалости его в прошлом, – Сергей видел и чувствовал, что боль его собеседника уходит, – В общем… я принял его, хотя права не имел, наверное…
– Права ты не имел, конечно, – с облегчением вздохнул Пестель. – Но завтра поутру, в восемь, жду его у себя. Посмотрим, что за птица твой Мишель.
