Вскоре, однако, полковник Неверов пересадил меня к себе. У него была тоже открытая машина, но советского производства, похожая на «Виллис», называли её, помниться, «Пигмей». Короче, это был ГАЗ-64, а после модернизации, получивший индекс ГАЗ-66. Мне не хотелось переселяться к полковнику, но с комдивом не поспоришь. Скучно ему было, что-ли?
Я чувствовал себя в обществе гвардии полковника Неверова стеснённо, не только в переносном смысле. На заднем сидении его автомашины было достаточно «барахла», которое мне здорово мешало. И я невольно вспомнил свою поездку в 1934 году с главным посредником «красной стороны» комдивом Ивановым, на больших маневрах Забайкальской группы войск ОКДВА в районе станции Оловянная. Я, тогда ещё совсем «зелёный» двадцатидвухлетний командир роты, был прикомандирован для поручений к комдиву Иванову. Иванов, рослый и грузный человек, не помещался на переднем сидении автомашины ГАЗ-А, и всегда садился на заднее. Но он и не терпел, когда кто-нибудь другой сидел впереди него и мешал обзору. Поэтому приказал мне сесть рядом с ним, то есть на заднем сидении, ничуть не считаясь с удобствами какого-то там ротного командира. Я тогда буквально изнемогал от этого восьмипудового человека, дремавшего всю дорогу, и наваливавшегося на меня своим грузным обмякшим телом. Но Иванов был мягким, а здесь какие-то железяки своими углами всё время норовили просверлить дырку в моём левом боку.
Ну, а вообще, гвардии полковник Неверов относился ко мне хорошо и не проявлял своего превосходства, как старший по званию и должности. Однако, у нас ещё не возник контакт, и служебный и личный. И, вероятно, чтобы быстрее присмотреться к своему начальнику штаба и сблизиться, Неверов и посадил меня к себе.
6.4
Встречи и воспоминания о службе 105-м Ленинградском Краснознамённом полку в 1935–36 гг под городом Улан-Удэ
На пути своего движения наша колонна не встречала своих войск. Даже одиночек. Я тогда подумал, что или большая дорога отступления проходит где-то в стороне, или мы запоздали и отходим последними. Это подтвердила встреча с бронетранспортёром, который мы догнали в очередном степном городке. Узнать, какой части принадлежит бронетранспортёр кто и куда на нём следует, был послан старший сержант Козлов, мой ординарец.
Мне показалось, что Козлов излишне долго разговаривает с водителем бронетранспортёра, одетым в форму танкиста, и что тот посматривает в мою сторону.
Козлов доложил комдиву полученные данные, и мы двинулись дальше. На первом же привале, Козлов ехал на автомашине разведроты, на которой стояла счетверённая пулемётная установка, мой ординарец заявил:
— А шофером на бронетранспортёре, товарищ майор, Есауленко!
— Есауленко? Какой Есауленко? Не может быть! — не поверил я.
— Точно. Вьюковожатый пулемётного взвода из вашей учебной роты.
— А что же ты мне сразу не сказал? — рассердился я.
— Дак гвардии полковник сразу приказали ехать!
— Ах, чёрт возьми! Жаль, жаль… Ты ему сказал обо мне? — спросило моё тщеславие.
— Сказал, товарищ гвардии майор.
— Ну и что?
— Он удивился: неужели наш Костя?
Меня обычно называли по имени, в отличии от укоренившегося в армии обращения по фамилии. Так было в военной школе, и в полку, и в академии. В полку меня называли по имени не только равные, но и старшие по должности. Потому, что в своё время, я был самым молодым из числа средних командиров. И я знал, что меня так за глаза называла вся моя 2-я учебная рота, которой я командовал в 1935 и 1936 году. Дело в том, что 2-я учебная рота была укомплектована и весной 1935 года, весенний призыв, и осенью 1935-го же года, осенний призыв, курсантами 1912 года рождения, моими «годками». Тогда впервые в 105-й Ленинградский Краснознамённый полк 35-й стрелковой дивизии, стоявший в Нижне-Берёзовском гарнизоне, в семи километрах от Улан-Удэ, неурочным призывом попали рабочие металлурги, слесари, токари из Нижнего Тагила. Впервые, потому, что до этого полк был территориальным и в нём служили только местные староверы («семейские») и буряты из сёл и улусов Бурято-Монголии.
Какие это были ребята! Развитые, культурные, спортсмены, музыканты, плясуны, отличные общественники! Словом, рабочая косточка! Это не была та малограмотная масса крестьянских парней из кержацких староверческих сёл, которая составляла основную массу полка. Впрочем, и сибиряки-новобранцы, призванные раньше на полгода из батальонного района (Мухор-Шибирь, Ханхолой, Никольское, улус Цаган-Чулутай Бурят-Монгольской АССР) изо всех сил тянулись за уральцами и старались ни в чём не уступать им. Естественно, здесь говориться о тех, кого отобрали в курсантскую роту. Тот, кто читал книгу «Семейщина», тот в ней встречал фамилии тех, кто значился в списках моей роты. В том числе помощник командира взвода «красный командир Калашников», которому автор «Семейщины» посвящает немало страниц своего произведения.
Когда двинулись дальше, гвардии полковник Неверов К. Поинтересовался:
— Этот водитель бронетранспортёра вам хорошо знаком?
— Бывший мой подчинённый вьюковожатый моей учебной роты Есауленко, товарищ гвардии полковник. Я командовал учебной ротой в городе Бикине Хабаровского края. А теперь бывший тракторист стал танкистом.
— И даже специальность помните?
— Помню, я многих хорошо помню. Это было, пожалуй, самое лучшее время из моей жизни! Как-то так получилось, что мне в роте было веселее с этими умными и весёлыми ребятами, моими сверстниками-одногодками, чем дома. Никогда не забуду таких ребят, как Кайгородов, Мурнин, Перминов, Наумов, Пчелинцев. Все отличные спортсмены и стрелки. Не забуду таких, как начинающий писатель Туркин, художник Попов, механик Халфин и многих других. Попов, помню, очень меня насмешил, когда, по приезде, обратился ко мне с просьбой разрешить ему пользоваться своим постельным бельём. Конечно, Попов, сын старого интеллигента, уже через пару недель понял, что спать, как убитому, модно и на армейских простынях, давали бы больше времени на сон. А Мурнин погиб, сорвавшись с кедра. Были у меня и замечательные ребята из староверов. Например, Шилин, умница, отличник по всем видам подготовки, не по возрасту серьёзный, вот только оспины на лице были ему совершенно ни к чему. Был у меня ещё пулемётчик-станкист Феофан Калашников из села Никольское Мухор-Шибирского района, весьма добросовестный и умелый командир отделения, хотя и простак. Я его агитировал остаться на сверхсрочную службу, но он отказался. Заявил, что климат ему не подходит. Козлов мой их всех знает.
В третий набор в роте опять подобрался хороший народ, хотя мне дали много малограмотных, надеясь, что мы подучим их и грамоте. Конечно, они не могли тягаться с грамотеями из других учебных рот и набрали меньше баллов на экзамене, хотя были очень старательны. Когда мне давали этих людей, то обещали учесть этот факт при подведении итогов. Да только, как всегда, к сожалению, об этом долго не помнили. И я оказался худшим командиром роты в тот год.
— Козлов тоже из таких курсантов?
— Он был курсантом пулемётной роты у комроты Спирина, мастера своего дела, а потом попал в 3-ю роту, когда учебный батальон был переформирован в линейный. Командиром роты у него был лейтенант И. А. Столов. А я стал старшим адъютантом батальона. Это сперва, а потом и командиром батальона. Козлов, он великолепный охотник, и на сенокосе снабжал батальон дичью с реки Уссури.
— Такой ординарец за своего командира пойдёт в огонь и воду. Батальон ваш косил сено для своей дивизии? — поинтересовался полковник Неверов.
— Нет, для ОКДВА (Особая Краснознамённая Дальневосточная армия). На армейской машино-сенокосной станции.
Путь был дальний, и Неверов вёл со мной долгие разговоры.
6.5
Дальнейшее отступление. Оборона Невинномыска. Отступление к Черкесску
«Живого» наземного врага гвардейцы не встречали, зато воздушный! Воздушный не давал нам скучать. Мы наблюдали группы немецких самолётов, которые гудя, строем неторопливо шли на юг, а потом налегке возвращались назад. Ходили немцы и попарно, и поодиночке, и бомбили где-то далеко впереди нас. Только однажды, когда пересекали железную дорогу Ворошиловск-Петровское, довелось нам наблюдать «бомбометание» с одиночного самолёта железнодорожной станции. Представьте удивление ехавших товарищей, когда, после жуткого воя включённой сирены, от брюха самолёта отделилась пустая железная бочка и с грохотом упала на землю. Затем «фриц» сбросил ещё какую-то железную штуковину.
Несколько дней ехали по бескрайней степи. А над этой степью, где-то далеко-далеко впереди, над тёмной дымкой в небе однажды возникло белое облако. Высоко так, над горизонтом, выше дымки, которая «срезала» или закрывала странное облако снизу. Странное своей неподвижностью и тем, что на всём остальном небе не было видно и признаков подобного.
