Холодный голос ответил:
— Не становись между назгулом и его жертвой! Или он не окажет тебе милости, убив тебя. Он унесёт тебя в обитель плача, по ту сторону всякой тьмы, где мясо твоё будет пожрано, а сжавшийся нагой дух брошен перед Безвеким Глазом.
Зазвенел обнажаемый меч.
— Делай, что хочешь, но я помешаю этому, если смогу.
— Помешаешь мне? Ты глупец. Ни один живой человек не может помешать мне!
Тут Мерри услышал самый странный из всех звуков в этот час. Казалось, что Дернхельм смеётся, и ясный голос его был подобен звону стали:
— Но я не живой человек! Ты смотришь на женщину. Я Эовин, дочь Эомунда. Ты стоишь между мной и моим господином и родичем. Прочь, если ты не бессмертен! Ибо живого или чёрного бесплотного призрака, я прикончу тебя, если ты прикоснёшься к нему!
Крылатая тварь заверещала на неё, но Призрачный Кольценосец не ответил и молчал, словно охваченный внезапным сомнением. Громадное изумление на миг пересилило страх Мерри. Он открыл глаза, и чернота рассеялась перед ними. В нескольких шагах от него сидела гигантская тварь, и всё казалось тёмным вокруг неё, а над нею, как тень отчаяния, поднималась фигура Повелителя Назгулов. Немного левее, лицом к ним стояла та, кого он называл Дернхельмом. Но скрывавший её шлем упал, и светлые волосы, освобождённые от уз, мерцали бледным золотом на её плечах. Её серые, как море, глаза были суровы и беспощадны, и всё же следы слёз виднелись на щеках. В руке её был меч, и она загораживалась поднятым щитом от ужасного взгляда своего врага.
Это была Эовин, и Дернхельм тоже. Потому что в голове Мерри вспыхнуло воспоминание о лице, которое он видел, уезжая из Сироколья: лицо того, кто, не имея надежды, идёт искать себе смерти. Его сердце затопила жалость и великое удивление, и неожиданно в нём проснулась медленно разгорающаяся храбрость его народа. Он сжал кулак. Она не должна умереть, такая прекрасная, такая отчаявшаяся! По крайней мере, она не должна умереть одна, без всякой помощи.
Лицо их врага было обращено не к нему, но Мерри всё равно едва смел шевелиться, боясь, что смертоносные глаза могут посмотреть на него. Медленно, медленно принялся он отползать вбок, но Чёрный Полководец с сомнением и злобой разглядывающий женщину перед собой, обращал на него внимания не больше, чем на червя в грязи.
Внезапно гигантская тварь забила своими безобразными крыльями, и поднятый ими ветер был смрадным. Опять взмыла она в воздух, а затем стремительно, с пронзительным воплем, упала на Эовин, ударив клювом и когтями.
Однако она не отступила, дева Ристании, дитя королей, тонкая, но подобная стальному клинку, прекрасная, но грозная. Она нанесла быстрый удар, искусный и смертоносный, и перерубила вытянутую вперёд шею, и отрубленная голова упала, как камень. Назад отскочила девушка, когда гигантская туша рухнула вниз и с гулом ударилась о землю, раскинув громадные крылья, и с её гибелью тень исчезла. Свет озарил Эовин, и её волосы засияли в восходящем солнце.
Из крушения поднялся Чёрный Всадник, высокий и грозный, воздвигшийся перед ней, подобно башне. С криком ненависти, обжегшим уши, словно яд, обрушил он на неё свою булаву. Щит Эовин разлетелся в мелкие осколки, и рука сломалась; она упала на колени. Назгул навис над ней, словно туча, и глаза его сверкали; он поднял булаву, чтобы убить.
Но внезапно он тоже рухнул вперёд с криком жгучей боли, и удар его пал мимо, уйдя в землю. Меч Мерри вонзился в него сзади: разрезав чёрный плащ и проникнув под кольчугу, он проткнул сухожилие под его могучим коленом.
— Эовин! Эовин! — воскликнул Мерри.
Тогда, шатаясь, пытаясь подняться, собрав последние силы, она вогнала меч между короной и плащом в тот момент, когда гигантские плечи склонились перед ней. Меч с искрами рассыпался осколками. Корона с лязганьем покатилась прочь. Эовин упала ничком на её павшего врага. Но — смотрите! — плащ и кольчуга были пусты. Бесформенные лежали теперь они на земле, разодранные и брошенные; и крик взвился вверх, в содрогающийся воздух, и угас в пронзительном вое, умчавшись с ветром — голос бесплотный и слабый, который умер, и был поглощён вышиной и никогда более не раздавался в ту эпоху этого мира.
И тут, среди убитых, стоял хоббит Мериардок, моргая, как сова при дневном свете, ибо слёзы слепили его, и он видел, как в тумане, светлую голову Эовин, лежащую неподвижно, и смотрел на лицо герцога, павшего в разгар своей славы. Потому что Снегогрив в агонии опять скатился с него, однако он стал гибелью своего хозяина.
Потом Мерри нагнулся, поднял руку герцога, чтобы поцеловать, — и смотрите! — Теоден открыл глаза, и они были ясными, и он заговорил спокойно, хотя и с трудом.
— Прощай, мастер холбитла! — сказал он. — Мои кости сломаны. Я ухожу к своим отцам. И даже в их могучих рядах теперь я не испытаю стыда. Я сразил чёрную змею. Хмурое утро, и радостный день, и золотой закат!
Мерри не мог говорить, но снова зарыдал.
— Прости меня, господин, — проговорил он наконец, — если я на рушил твой приказ, и, несмотря на это, совершил на твоей службе лишь то, что заплакал при расставании.
Старый герцог улыбнулся.
— Не горюй! Это прощено. Твоя храбрость несомненна. Живи отныне в счастье, и, когда будешь мирно сидеть со своей трубкой, вспоминай обо мне! Потому что теперь я уже никогда не сяду с тобой в Медусельде, как обещал, и не услышу того, что ты знаешь о травах.
Он закрыл глаза, и Мерри склонился над ним. Вскоре герцог заговорил снова:
— Где Эомир? Ибо взор мой темнеет, а я хочу повидать его прежде, чем уйду. Он должен стать герцогом после меня. И я хотел бы послать весточку Эовин. Она, она не хотела, чтобы я оставил её, и теперь мне уже не увидеть её вновь, ту, которая дороже дочери.
— Господин, господин, — начал было Мерри срывающимся голосом. — Она…
Но в этот миг вокруг раздались лязг и крики, со всех сторон ревели рога и трубы. Мерри осмотрелся: он забыл про войну и весь окружающий мир; казалось, что много часов миновало с тех пор, как герцог поскакал к своей гибели, хотя в действительности прошло совсем немного времени. Но теперь Мерри видел, что они сейчас очутятся в самом центре большого сражения, и столкновение вот-вот произойдёт.
От реки к тракту спешили новые силы врагов, а из-под стен надвигались легионы Моргула, а с южных полей — пешие воины Харада с конницей впереди, и за ними возвышались громадные спины мумакилей с боевыми башнями. Но с севера белый султан Эомира реял впереди большого фронта ристанийцев, которых он собрал и возглавил, а из Города выходили все силы людей, бывшие в нём, и впереди был серебряный лебедь Дол Амрота, который гнал врагов от Ворот.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
