— Жутко упрямая коза, — сказала Васса, — вроде как ее хозяйка.
Овчарка рассердилась:
— Я — не ее хозяйка. А ее хозяйки я не знаю, может, она и вправду упрямая.
Утро принесло мрачные новости. На Куприяновой губе нашли утопленника. Овчарка с Вассой завтракали, как всегда, в столовой и слушали разговоры.
— Народу-то сегодня набилось, — заметила Овчарка, кивая на зальчик, — еле мы два места нашли, даже странно.
— Известие о трупе всем аппетита прибавило, — отозвалась Васса.
До них долетали обрывки разговоров:
— А труп-то, говорят, весь зеленый…
— Ага, сказали, взять ни за что нельзя — в руках разваливается…
— Женщина… Сама утопилась, наверное.
— Да нет, сказали, мужчина…
— Мужчины-то не топятся…
— Вот тебе и тихий-мирный островок…
— И Балашову это совсем ни к чему…
— Балашов — это местный начальник администрации, — сказала Овчарка. — Да, ему этого не надо, всех туристов такое распугает.
После завтрака по пути домой они заметили Грушу. Она сидела на деревянном крыльце ментовки и увлеченно стучала по кнопкам ноутбука.
— Приветик, — сказала Овчарка, подходя, — что новенького?
Груша недовольно покосилась на Овчарку, пожала плечами и пробурчала что-то невразумительное, не отрываясь от экрана.
— Да ты не бойся — ты же меня знаешь. Я не пишу статьи о секте каннибалов из Ясенева и о том, как отчим сорок лет подряд насиловал ребенка.
— Из Бибирева, — буркнула Груша.
— Что?
— Я говорю, что секта каннибалов была из Бибирева.
— Да хоть из Митина, все равно я этим не занимаюсь, и я тебе не конкурент. Ты у нас профессионал, мне в эту область нечего и соваться. Что, уже опознали утопленницу?
— Какое там опознали! Там будто желе на берегу лежало. Ну, кое-что разобрать можно. Да мне никто ничего и не говорил, все, что знаю, так это то, что сама видела. Этот здешний ментовской капитан выпендривается, как будто он депутат какой-нибудь. Тут завтра знаешь что твориться будет? Понаедут отовсюду. Все-таки Каретную убили, а не кого-то. Надо успеть снять сливки.
— А ты откуда знаешь, что Каретную?
Груша закрыла ноутбук и впервые подняла глаза на Овчарку:
— Я не слепая. Я с самого поезда с нее глаз не спускала. Одежда ее. Бабу с катера спихнули, это как пить дать. На острове я ее не видела, у меня привычка такая — все вокруг замечать. Из этого дельца столько выжать можно — не в сказке сказать. А тем более видно — Балашов команду дал, чтоб и слуха не было даже, что тут мокрухой пахнет. С такими бабками может распрощаться. Он и велел ментам так все сделать, чтобы косило под несчастный случай. Может, выпила баба. Поскользнулась, да и за борт. А я сама видела — у нее руки все синие.
— Да мало ли что у трупа синее… — заметила Овчарка, — тем более что он лежалый.
— Ты сама сказала, что я профессионал. Я столько трупов видела. Ты живых столько не видела, сколько я жмуриков. Вот недавно ездила. Пожар в Жулебине, вся квартира подчистую выгорела. В туалете женщина обгорелая, видно, сама туда забралась от дыма подальше. А руки черные у нее, у мертвой. Все думали — копоть это. А выяснилось, что прижизненная травма и бабу ту собутыльник порюхал из соседнего подъезда, а потом квартиру поджег. Ну вот, я на этого капитана наседаю, нет ли вероятности, что Шуру замочили. Он как заорет: «Ты что, хочешь, чтобы меня Балашов со свету сжил? У меня один зарезанный и так есть!» Вот какое дело. Это мне на руку — власти ради бабла преступление замалчивают. Да из этого можно грандиозный материальчик сделать, на несколько разворотов. Короче, мне никто сейчас никакой информации не дает. Пишу о том, что видела.
— По-моему, только так и стоит писать, — заметила Овчарка.
— Стоит, но надо все время правильно расставлять акценты, чтоб людям было интересней. Мне менты скажут: киллер дважды выстрелил в бизнесмена, а я пишу: бизнесмен, изрешеченный пулями, был найден своей невестой на площадке третьего этажа в луже крови. Или, к примеру, скажут, что собутыльники еще и глумились над трупом убитого приятеля. А я пишу: окосевшие бомжи расчленили труп и даже подумывали поджарить куски мяса убитого, потому что закуска у них вся вышла.
— Ну и работка же у тебя, — сказала Овчарка, — хорошо, мы поели уже, а то что-то напрочь от таких речей аппетит пропадает.
— А ты как думала. Это ты сидишь себе в теплой сухой редакции сытая и довольная, и тебя от слова «труп» мутит. У нас слабонервных не держат.
Овчарка открыла рот, чтобы сказать, что совсем недавно она уже видела труп той же Шуры, и очень близко, и никакая она не слабонервная, но решила, что пусть ее лучше Груша считает лохушкой, безопасной для ее сенсации. Еще Груша рассказала о добытом ею списке того, что на трупе было надето и какие вещи обнаружили рядом. Она даже дала Овчарке почитать бумажку. Там упоминались белый костюм с вышивкой, нижнее белье, коричневые ботинки «Гуччи» и такого же цвета кожаный пояс, золотой медальон на шее, золотое же кольцо с платиной и даже плеер.
Ни серебряного карандаша, ни органайзера на этот раз не было. Вероятно, их унесло водой. Жалко, что их нет. И еще жальче, что она тогда не смогла отстегнуть органайзер от цепочки и унести с собой! — подумала Овчарка.
— Еще должен быть красный плед, она в нем тогда сидела на корабле. Но его, видно, унесло, — сказала Груша.
Васса и Овчарка многозначительно переглянулись.
— Вы, девочки, ничего особенного на корабле тогда не видели? — спросила Груша.
Овчарка поняла, что Груша ничего не стала бы выкладывать им, если бы не рассчитывала получить от них какую-либо информацию.
— Не знаю, — сказала Овчарка, — я все время в каюте сидела. Только когда уже подплывали, меня замутило и я наружу вышла. На корме я и не была. Я вообще думала, что Шура на берег сошла, как все. Мне, правда, тогда по фигу все было — очень уж скверно я себя чувствовала.
— Полностью согласна с предыдущим оратором, — заявила Васса, — я тоже сидела внутри, а потом вышла вместе с Овчаркой, когда ей нехорошо сделалось.
— Ясно. Придется всех, кто тогда был на катере, опросить. — И Груша вновь застучала по кнопкам, а подруги пошли своей дорогой.
— Хорошо мы лохов разыграли, — заметила Овчарка, — эта Груша — девка настырная.
— Зато у нас преимущество перед ней, — ответила Васса, — мы начали раньше и почти всех опросили.
— Да, кроме монаха и этой бабы в платке.
Овчарка уже привыкла жить на острове. Она заметила, что уже на второй день пребывания она стала говорить так же, как местные: «У нас на Бабьем».
— Здорово было бы остаться тут насовсем, — сказала Овчарка, пока они с Вассой шли по дороге, по очереди пиная круглый камушек.
— И что бы мы тут делали?
— Ну, не знаю. Бросили бы интеллектуальный труд и стали бы работать физически. Как Лев Толстой. Открыли бы козью ферму.
— Да кому она здесь нужна! Тут у всех свои козы.
— Ну, еще чем-нибудь бы занялись. Не хочу я обратно в Москву. Знаешь, эта наша Москва — странное место. Всего только на неделю из нее уедешь, потом вернешься и сама себе начинаешь казаться какой-то деревенщиной и отсталой. Как будто за неделю в ней все поменялось — люди, мода.
— Ага, я тоже замечала, — согласилась Васса, — здесь, конечно, летом хорошо, нет слов. А вот зима придет, море замерзнет, все туристы и паломники исчезнут, все заметет. Светло — три часа в сутки, вода в колонке, а до колонки идти с километр. Пока писаешь в сортире, и то закоченеешь.
— Да, — вздохнула Овчарка, — если б не перспектива всю оставшуюся жизнь мыться из ковшика над тазиком, я бы осталась. Пыталась вот на днях над дыркой во дворе помыться. Так я туда майку уронила. Если бы не это все, перевезла бы сюда мать. А ты — Катьку.
— Да, — сказала Васса, — вот я все думаю: приеду, все опять и навалится. Вся эта поездка — только так, отсрочка.
— Так, Васса, я же тебе велела отдыхать и ни о чем не думать. Я все тебе помогу уладить, я же обещала. Я наизнанку вывернусь, но Катька с тобой останется. Чего этот твой к ней привязался? Зачем она ему, а?
— Это ж ясно. Чтобы мне больней сделать.
— Ну и сука. И почему все мужики такие суки? Знаешь, зачем они живут? Какая у них цель в жизни? Вот каждый утром просыпается и думает, что бы ему такое сделать, чтоб нам стало еще хуже, чем сейчас. Так и лесбиянкой недолго стать, честное пионерское! А знаешь, у меня недавно странное чувство такое было. Там, на горе с маяком, на смотровой площадке. Смотрю я вокруг, такой простор! И я подумала: как жаль, что я не девственница. Вот честное слово — хотелось снова девушкой быть, где-нибудь жить тут на отшибе, чтобы людей пореже видеть. Собаку завести, кошку, лошадь.
— Да, ведь коза у тебя уже есть, — сострила Васса, — а что, очень все просто: едешь в Москву, в клинике тебя опять делают девушкой, продаешь квартиру и едешь сюда.
