— Не смешно, Васса. Это только все на словах просто. Ты же знаешь, что я о другом.
И Овчарка так сильно поддала ногой камешек, что он улетел в придорожные кусты.
— Да я поняла, Овчарка. Так просто, чтоб тебя отвлечь, сказала.
Когда они вернулись домой, то увидели, что на крыльце примостилась неразлучная парочка — отец Панкратий и женщина в платке.
— Вспомнишь дураков, они и появятся, — шепнула Овчарка Вассе, — чего это им надо тут? Наверное, хотят устроить суд инквизиции.
Вид у Панкратия и женщины был виноватый. Отец Панкратий то краснел, то бледнел. Он рассказал Овчарке, что его духовный отец, старец из монастыря, приказал ему идти и просить у Овчарки прощения.
— Он сказал: «Иди и помоги ей, чем можешь. Попросит что-нибудь рассказать — расскажешь ей как на духу». То же он и Кире сказал. А Юрик еще нам крикнул: мол, не поможете, не возвращайтесь — побью.
Так Овчарка узнала, что женщину в платке звали Кирой.
«Ну и выволочку старец ему устроил, — подумала Овчарка, — ишь как хвост поджал. Помогает мне этот старец, хотя меня и не знает. Почему? Я ведь и неверующая даже. И Юрик молодец — не забывает меня».
Овчарка уселась на ступеньки и сказала:
— Мне от вас ничего и не нужно. Я-то вас прощаю. Только трудно вам найти будет всех людей, которым вы нахамили за всю свою жизнь, и у них попросить прощения. Монаху таким флюгером быть не положено, я так думаю. То вы нормальный, то хамите всем. Если бы я верила в чудеса, то сказала бы, что вы демоном одержимый. Вы мне только расскажите все, что знаете о Шуре Каретной, с которой мы вместе плыли на остров. И Кира пусть расскажет. А потом идите, куда хотите, и уверены будьте, что все, что вам старец наказал, вы выполнили.
Дереза подошла к Овчарке и легла у нее в ногах, как верная собака. Овчарка расспрашивала отца Панкратия, почесывая ей уши.
— Вы Шуру Каретную знали?
— Я ее живую только на катере и видел. Откуда я ее знаю, так сразу и не скажешь — я телевизор не смотрю, это дьявола оружие. Только один раз как-то у прихожан видел ее в этой возмутительной передаче. Так что когда на причале ее увидел, тут же узнал.
— Вы с ней не говорили?
— Зачем мне это?
— Может, вы хотели ее убедить покаяться, когда она сидела на корме в этом красном пледе? А она что-нибудь ответила вам обидное, а вы ее и толкнули. Сами же мне говорили — вот щелкнуть бы пальцами и чтобы все блудницы исчезли сразу, как будто их и не было. Толкнуть за борт женщину ненамного сложнее.
Отец Панкратий опять покраснел:
— Да я как разозлюсь, чего только не наговорю. Вот меня старец все время корит за это. Теперь даже отказывается меня исповедовать и причащать, если не исправлюсь. Я к ней и вовсе не подходил. Мы как мимо креста плыли, стояли по левому борту и молились. Мы на корме и не были. Я ее не видел. А если б и видел, не подошел бы. Таких закоренелых грешниц только могила исправит, не стоит с ними и говорить. Я иногда такое мелю, но чтоб смертоубийство сотворить…
— Ясно, — сказала Овчарка. — А вы, Кира, Шуру знали или нет?
Девушка только молча головой покачала.
— Кира недавно вышла из тюрьмы, где обратилась к вере, — вмешался отец Панкратий, — она хочет уйти в Дивеевскую женскую обитель, но еще в тюрьме дала обет прежде совершить паломничество сюда. Она обет молчания соблюдает, чтобы искушений всяческих избежать. Ее духовник, который из тюремного храма, — мой знакомый. Велел присмотреть за ней. У нее из родных никого. Она со мной вот только разговаривает, а с прочими по необходимости. Она бы и с вами говорить не стала, да ей старец велел. К тому же ее подозревать легко — в тюрьме сидела. Человека убила. Дальнейшей своей жизнью она вину искупить хочет. Хоть и выпустили ее из тюрьмы, но она знает, что ее Господь не простил, все плачет, переживает. Вот и с постом переусердствовала, сами видели, как ей плохо стало на острове. Ночью час от силы спит, молится. Ее б воля была, вериги бы надела и власяницу. Только старец на то благословение не дал. Вы спрашивайте, она мне отвечать будет, а я вам говорить стану.
Началась игра в испорченный телефон. Однако Кира на все отвечала только «да» или «нет». Шуру она никогда не знала, ни на причале в Кеми, ни на катере ее не заметила и тем более с ней не разговаривала. Ничего подозрительного не видела.
— Да она вообще, по-моему, не понимает, на каком она свете находится, на том или на этом, — сказала Овчарка, когда отец Панкратий и Кира ушли, — так плоть свою умерщвляет.
— Теперь ясно, почему она такая депрессушная. Вину свою переживает. А мы думали, это она убила Шуру и потому в ступоре.
Васса слезла с перил крыльца, и они пошли в дом.
— Ты как хочешь, а мне все равно кажется, что эта Кира чего-то недоговаривает.
— Девушка в расстройстве душевном, тебе ж сказали. Не говорит ни с кем, потому что обет у нее. А мы к ней клеимся. Лучше скажи, скоро водосвятие, пойдем поглядеть?
— Пошли. Все равно делать нечего.
До водосвятия оставалось еще два часа, и Васса решила пока сходить в местный магазин, где продают всякие кремы и маски из морских водорослей. Овчарка, которая никогда не мазалась кремами и не делала себе масок, осталась ждать ее дома. Она попила чаю с хозяйкой. Та все причитала насчет убийства Шуры.
— Никакого порядку в мире не стало. Новостей и то не посмотришь — там взорвали, тут наводнение, в третьем месте маньяк кучу женщин задушил. Женщину как можно убить? Мужика можно. А женщина детей рожает, она голова всему, как можно без женщин? Вон жена у мужика умрет от болезни какой, так пропащий он человек. Женщина без мужика проживет, а он вот без нее как? Вот и спиваются, ползают неделями, забор упал, сарай покосился. Тому, кто женщину тронет, говорят, самая от Бога тяжелая кара будет. Убивца если и не найдут даже, так ему от Бога такая жизнь настанет, что сам признаваться прибежит. Ну, пошла я. А мне мать вообще-то знаешь что говорила? Вот если семь трав сварить и туда вещь какую-нибудь положить мертвякову, в кипящее-то, то убийца против своей воли, а придет и никуда деться не сможет.
И хозяйка прихватила мешочек полотняный с сушеными грибами — кому-то, наверное, обещала продать — и ушла. Овчарка отрезала себе еще кусочек малинового рулета. Потом схватила большую тяжелую кастрюлю и бухнула ее на плиту. Ковшиком зачепнула воды в ведре, налила в нее. Пошла на огород. Нарвала осоки, клевера, потом еще веточку петрушки, укропа. У самого дома вырвала из земли стебелек одуванчика, перепачкавшись одуванчиковым соком, там же лист подорожника прихватила. Смородиновый лист взяла, но потом подумала, что смородина — это скорей дерево, а не трава, вернулась на огород и выдернула из-под забора большой лопух. Сложила все в кастрюлю, выглянула на улицу. Не хватает еще, чтоб пришел кто-нибудь и увидел, как она хренью этой страдает — зелье варит. Тут еще трудность возникла — Овчарка не знала, как зажигают газовую плиту — всю жизнь имела дело только с электрическими. Потом все-таки зажгла, правда, прежде извела штук пятнадцать спичек. Сделала самый большой огонь. Варево закипело и странно запахло. Овчарка тогда принесла Шурины трусы из ее коричневой сумки и бросила их в кастрюлю. Наверное, трусы были из какой-то синтетики. Так что запах стал еще страннее, а потом и вовсе сделался противным. Овчарка даже распахнула дверь. Комары устремились было на веранду, но потом унюхали, что что-то здесь не так, и целыми тучами стали шарахаться от двери. Овчарка терпела-терпела, а потом выскочила на крыльцо. Убийцы, конечно, не было. Тут еще загорелась тряпка, которую Овчарка положила по рассеянности у самой конфорки. Овчарка схватила тряпку, бросила в рукомойник и залила водой. Завоняло гарью.
«Нет у меня таланта к готовке, — подумала Овчарка, — я и в городской квартире как яичницу жарю, так всю кухню разгромлю, а тут, не дай бог, еще пожар могу сделать. Оплачивай потом хозяйке новый дом. Уф, сил нет. Пусть еще пять минут покипит, и снимаю. Я и так знала, что это все хрень».
И Овчарка пошла в дом и закрыла дверь. Только она подошла к плите, дверь заскрипела и Овчарка уронила ложку на крышку кастрюли. Крышка съехала с кастрюли и упала на пол вместе с ложкой. Но это был никакой не убийца, а просто Васса.
— Овчарка, ты что тут делаешь? Это чем таким пахнет?
— Вареными трусами, вареной травой и моими глупыми гнилыми мозгами. Убийцу приманить хотела.
Васса, поняв, в чем дело, чуть со смеху не умерла.
— Я если бы была убийцей, то как почуяла такой запах, так сразу бы отсюда вплавь гребла до самой Кеми. Ты не выливай это, — смеялась она, — остуди, по пузырькам разлей и продавай местным как средство от комаров! В лес пойдут — намажутся. Все комары передохнут. Впрочем, все встречные люди, наверное, тоже. Комары передохнут, и птицы, которые их едят, — тоже. Тогда на тебя могут в суд подать за то, что ты гробишь заповедник.
