Она не могла объяснить, в чем чудо. В том ли, что отвергнувший ее человек, причинивший ей боль, снова вернулся, будто с опозданием услышал ее зов. В том ли, что ее выхватили из заточения и бурей перенесли в этот простор, на эти сияющие воды, в потоки волшебного струящегося света. Или в том, что ее жизнь, после безумных превращений и горьких разочарований, остановилась в волжском городке, притаилась в горестном ожидании, но вдруг, пол часа назад, стремительно рванулась вперед, суля неописуемую, непостижимую долю. Она стояла на палубе, удерживая на плечах рвущуюся шаль. Катер плугами распахивал, выворачивал на обе стороны тяжелую воду. Стеклянная гладь шумно распадалась, пенилась, кипящая бахрома расходилась широким клином. Пахло свежестью, рыбьей молокой, далекими лесными берегами, и она повторяла: «Я знала…. Ждала…»
— Видите остров? — Ратников оставил управление, включил автоматику и вышел на палубу, указывая на изумрудный, выступавший из воды бугор, — Называется остров Бубновый. Говорят, здесь жила старуха — ведьма, которая страсть как любила в карты играть. К ней заехал волжский купец, всю ночь резались в «дурака», и она проиграла остров купцу. А чтобы не платить за проигрыш, превратила купца в бубнового короля. Вот такая легенда.
Она провожала уплывающий остров, который превращался в зеленое полупрозрачное облако. Старалась понять, в предчувствии чего так волнуется ее сердце, какие тайные зовы доносятся из водных разливов, из какой глубины восходит к небу далекий столб света.
— Ветряно, возьмите куртку, — он подал ей нейлоновую телогрейку с цветным клеймом на груди. Принял от нее шаль, помог надеть куртку. Она благодарно повела плечами, чувствуя, как тело погрузилось в теплую мягкость. Вода была сизой, стеклянной. Катер поднимал прозрачный бурун, который превращался в белую, пробегавшую вдоль борта пену, и эта пена вливалась у кормы в зеленый, разъятый винтами провал.
— Сейчас будет дождь с грозой, — он указал на тучу, ронявшую в воду серые нити и мерцавшие ртутные отблески. Вернулся в рубку, встал к штурвалу. Она осталась на палубе, чувствуя, как налетает влажная тьма и начинает хлестать дождь. В воде появились ямы, ветер отрывал от волн белые злые гребни, и в лиловую воду падали хрустящие молнии. Катер промчался сквозь огненный треск, секущие струи. Оставил позади туманную тьму и вышел на бирюзу, над которой выгибалась радуга, нежная и летучая, из разноцветной пыльцы.
Она стояла на мокрой палубе, чувствуя сквозь теплую куртку давление ветра, от которого туманились глаза. Далекие воды сливались с небом, словно море уходило ввысь, и катер начинал подниматься по восходящей дуге и летел. Она вдруг испытала легчайшее прикосновение, будто в сердце пролилась теплая струйка нежности и волнения. Кто-то невидимый прикоснулся к ее груди губами и осторожно дул, наполняя радостью, предвкушением непостижимого счастья. Природа счастья была необъяснима. Была разлита среди вод и небес, присутствовала в радуге, в сверкающих водяных потоках, которые извергались на поверхность, похожие на стеклянные чаши, выносили из глубин свет и благоухание. Казалось, со дна бьют могучие фонтаны, переливаясь драгоценным блеском.
Море кругом трепетало, играло, меняло цвет. Становилось нежно-зеленым и серебристым, словно в нем летели бесчисленные рыбьи стаи, брызгали плавниками. Розовело и волновалось, будто из глубины поднимались праздничные фонари, их носили кругами, и вода была цвета вишни. Или вдруг возникала пленительная, с переливом, лазурь, от которой душу охватывало ликованье и молитвенный восторг, когда смотришь на икону, на голубых, белокрылых ангелов с золотыми кругами вокруг наклоненных голов. Это ощущенье иконы, возникнув, не пропадало, будто огромный многоцветный образ поднялся со дна моря, проглядывал из вод. Она мысленно, с бессловесной молитвой, целовала этот образ, и каждый поцелуй дарил все больше счастья.
— Подходим к Молоде, — сквозь открытую дверь рубки произнес Ратников, стоя перед черным экраном, на котором горели золотые пятна островов, далеких берегов, золотистые метины невидимых лодок.
Под водой была заповедная страна, ее прародина, райская обитель, из которой излетела ее душа, носилась неприкаянная по свету и теперь возвращалась к родным пределам. Это Молода посылала из пучины волшебные лучи, подносила к ее губам чудотворный образ, увлекала ее в райскую обитель. Ольга Дмитриевна улыбалась, шептала, тянулась губами к лазурным переливам, серебряным всплескам, к прозрачным лучам, излетавшим из вод, словно там было невидимое, негасимое солнце, озарявшее бессмертную жизнь.
— Вот здесь был город Молода, — Ратников сбавил ход. Катер, тихо стуча, проплывал мимо ржавого бакена, на котором масляной краской была выведена цифра «2». На бакене сидела большая чайка, смотрела на катер желтым глазом. — А вон колокольня.
Ольга Дмитриевна не сразу ее увидела, ибо колокольня находилась в столбе туманного света. Была его источником, теряла свою вещественность, с пучками лучей уходила в беспредельность неба. В этих пучках все переливалось, дрожало, искрилось, словно подводный мир обменивался с небом чудесными энергиями.
— Сейчас подойдем поближе, — Ратников прибавил ходу, направил катер к колокольне.
Издалека, стройная, изящная, состоящая из сквозных арок и стремящихся вверх ярусов, увенчанная покосившимся шпилем, колокольня склонилась, будто ее нагнул ветер. Перед ней, заслоненная от ветра, голубела стеклянная вода. С противоположной стороны клином расходилась рябь, и казалось, что колокольня плывет. Вблизи она выглядела, как руина, с остатками штукатурки, с изглоданным красным кирпичом. На стенах виднелись надписи и забавные рисунки, сделанные весельчаками, подплывавшим к колокольне на лодках. В проемах плескалась вода. Из расщелин росли березки и ивы. Запахи водорослей и рыбьей молоки мешались с запахом мокрого камня.
Она была мучительным остатком разрушенного и сокрушенного мира, посылавшего из бездны последнее прощанье. Ольга Дмитриевна с болью и состраданием смотрела на колокольню, не зная, как сочетать беззвучные рыдания изглоданного камня с ликующим цветом чудотворного образа. Туманное солнце сыпало на море серебряный блеск, и там по-прежнему мерцало, плескалось, дивно переливалось, будто под воду уводил полный света колодец, в который можно было спуститься, оказаться среди волшебной страны.
Ратников заглушил мотор, отдавая катер на волю тихого ветра и слабого течения, омывавшего колокольню. Сверкающий, черно-белый ковчег сонно закачался, поворачиваясь в потоках воды и воздуха. В наступившей тишине, помимо легких всплесков за бортом, Ольга Дмитриевна услышала шелесты, свисты, нежные щебеты, исходившие от колокольни. Среди кирпичей, у шпиля, у надломленного креста неярко вспыхивало, переливалось, дышало. Вся колокольня, ее проемы и остатки балок, выступы и каменные ниши были усеяны птицами. Их маленькие тельца, отливающие на солнце крылья, бесчисленные бусины глаз создавали ощущение того, что колокольня живая, трепещет, одета мягким покровом. Здесь были малиновки и трясогузки, мухоловки и иволги. Дрозды трещали и расправляли стеклянные крылья. Скворцы, черно-лиловые, с метинами, чуть слышно насвистывали. Было странно видеть скопление певчих птиц среди бескрайних вод на одинокой колокольне.
— Птицы каждый год прилетают сюда, надеясь увидеть сады и рощи Молоды. — Ратников поднял глаза к кресту. Вокруг вилось несколько птиц, превращая крест в маленький размытый вихрь, в котором поблескивали сохранившиеся золотые крупицы. — В птичьей памяти здесь все еще земля и деревья, где когда-то были их гнезда.
Ольга Дмитриевна подумала, что и в ней присутствует таинственная птичья память, которая передавалась из поколения в поколение и привела сюда, в пустоту вод и небес, где когда-то была Атлантида, шумели дубравы, зацветали яблоневые сады, и множество птиц населяло райские кущи. Юркие птичьи головки, крохотные, бьющиеся в грудках сердца хранили те же туманные образы, что и ее любящее, необъяснимо страдающее сердце.
— Должно быть, колокольня скоро рухнет, — Ратников старался разглядеть сквозь воду уходящий вглубь остов, — Кладка расшатана, кирпич разрушен, фундамент размыт подводными ключами. Еще одна буря, и рухнет.
Ольга Дмитриевна увидела, как от колокольни отделился сверкающий, прозрачный клин, стал падать, рассыпаясь на множество стремительных лучей. Одна из птичьих стай снялась с колокольни и в свисте, волнисто, приближаясь к воде, помчалась туда, где море отражала туманное солнце, и на водах трепетало, искрилось серебряное пятно. Стая пропала в блеске, и казалось, птицы прянули в воду, ушли в глубину, достигли сокровенной страны, ее весенних садов и изумрудных лесов.
— Надо приплыть сюда с аквалангом. Осмотреть основание колокольни. Но конечно ни о какой реставрации не может быть речи.
