– Гляди, Олежка, не прогадай. Доктор твою Серафиму окрутит, пикнуть не успеешь. Она тебе еще до свадьбы рога наставит! Будешь рогатым женихом… гы-гы-гы-гы! – ехидно захохотал Мохов.
– Предлагаешь мне убить его?
– Я сказал, ты услышал.
– Ладно, разберусь… Ты не звони ей больше, не пугай. Она и без того вся на нервах. Издергалась. И меня издергала.
Они с Моховым словно состязались, доставая друг друга.
– Ты че… баран? – вызверился приятель. – Говорю же, не звонил!
– Сима врать не будет. Она не такая.
– А какая? Какая? Все они, бабы, одинаковые… Оленин их гипнотизирует, зуб даю! Они как зомби… сами к нему в постельку прыгают и ноги раздвигают. У него там в кабинете кушеточка мягкая, интимный полумрак, музычка. Может, твоя Сима уже…
Карташин ударил кулаком по столу, зазвенели блюдца, бокал подпрыгнул и завалился набок, но не разбился. Посуду для клуба закупали качественную, из крепкого стекла.
– Ты спроси ее, братуха, спала она с ним? Может, тогда сам захочешь придушить ее?
– Хватит! Заткнись, Моха! Добром прошу.
– А ты не проси! Я не подаю…
С этими словами Мохов тяжело поднялся со стула, выругался и, покачиваясь, зашагал к выходу…
* * *
Оленин на собственном опыте убедился, что великий человеческий ум – всего лишь «раб подсознательных импульсов». Гениальный Фрейд не ошибался.
Раз за разом просматривая танец на диске, Юрий Павлович ощущал себя загнанным в ловушку. Ему необходимо было встретиться с Айгюль, поговорить… добиться от нее правды любым способом. Да, доктор готов был и на это. Она вынудила его.
Внутренний жар, непреодолимое возбуждение изматывали его настолько, что даже страх перед нападением притупился. Казалось, он больше не боялся оказаться лицом к лицу с неведомым врагом. Нечто гораздо более страшное уготовила ему судьба.
Как показывала практика, значимую проблему побеждает еще более значимая. Если сломал руку, забываешь о занозе под ногтем. По крайней мере на время.
Так произошло и с Олениным.
– Дай мне тетрадь посещений… – потребовал он у Симы.
Пробежавшись по записям, он поднял глаза на ассистентку, которая сидела ни жива ни мертва.
– Ну, когда Айгюль записалась на следующий сеанс? Я не нашел.
– Она не записывалась…
– Как?
Сима незаметно отодвинула зеркальце и накрыла листом бумаги. Попадись оно сейчас доктору под горячую руку – уволит. Вон, побелел весь, пальцы дрожат. Он сам нуждается в релаксационной терапии.
– Айгюль сообщила, что уезжает на отдых, просила передать вам диск… и все.
– Она не уведомила, когда вернется?
– Нет…
– Ты обязана была ее спросить! У меня запись на полгода вперед! – бушевал Оленин. – Я должен легу… регулировать посещения… Я должен быть в курсе…
От досады он с трудом выговаривал слова и еще больше злился. При этом доктор пытался сохранять присущую образу психоаналитика невозмутимость. Двойное усилие истощило его. Он рухнул на стул и тяжело задышал.
– Дай воды…
Сима вскочила, метнулась к графину и подала ему стакан с водой. Он сделал глоток, закашлялся.
– Убери это…
Она поспешно убрала стакан, с тревогой вглядываясь в его лицо, искаженное гримасой мученика.
– Вам плохо?
– Цыц! Девчонка! – глухо рявкнул Оленин. – Распустилась совсем! Сидит, прихорашивается… ногти красит… Почему не ведешь записи, как положено?
– Я веду…
– Ведет она!
У Оленина заныло сердце. Он сцепил зубы, ожидая, пока отпустит спазм. Не хватало свалиться с сердечным приступом.
Сима испуганно наблюдала за ним. Их аптечка была укомплектована полным набором средств, необходимых для оказания первой помощи.
– Может, вам капель выпить? – робко предложила девушка. – Я накапаю?
– Молчи…
Она обиженно поджала губы и села напротив, готовая в любой момент броситься на выручку. Лицо доктора медленно обретало прежние краски, складки разглаживались.
– Фу-ууу… – выдохнул он, ощущая облегчение.
Последние два года дались ему тяжело. Неприятности с законом, адвокаты, которые опустошили его кошелек, сложные случаи на работе, постоянная нервотрепка, теперь еще избиение и фокусы Айгюль… одно к одному. Так и до больничной койки недалеко.
Он медленно дышал, прислушиваясь к боли в груди. Проходит…
– Кто у нас следующий?
– Госпожа Правкина. Но она не придет. У нее осложнения после гриппа.
Очень кстати образовалось «окно» между сеансами. Он сможет отдохнуть, прилечь на кушетку, забыться.
– Хорошо. – Оленин подумал и удовлетворенно повторил, уже с новым смыслом: – Хорошо.
Он помассировал область сердца, поднялся и осторожно сделал пару шагов.
– Хорошо…
С этим словом он скрылся в кабинете. Сима замерла, прислушиваясь. За дверью царила тишина. Только сейчас девушка заметила, что не успевший подсохнуть лак на ногтях смазался. Откуда Юрий Павлович узнал?.. Запах! Он почувствовал запах растворителя и…
Слезы досады навернулись на глаза ассистентки. Опять прокололась. На сей раз пронесло, но Оленин жутко злопамятный. Он оклемается и припомнит ей очередную оплошность.
«Сама виновата, – корила себя девушка. – Надо дома краситься. Или вообще обходиться без маникюра…»
Самокритику сменили ревнивые мысли. Ишь как он переживает из-за Айгюль. Аж за сердце схватился! Ждет не дождется, когда она придет на сеанс. Небось из-за Правкиной так не расстроился. Даже обрадовался, что ее не будет.
Сима плеснула воды из графина теперь уже себе, продолжая прислушиваться к тишине в кабинете.
Вдруг дверь распахнулась, из кабинета вихрем вылетел Оленин, как будто не держался десять минут назад за сердце, – сорвал с вешалки куртку и был таков.
Сима прилипла к окну, пытаясь разглядеть, что происходит на улице. Между домов лежала мгла, туман каплями оседал на стекле. Прохожие казались тенями, скользящими в белесой мути.
У девушки разболелась голова. От волнения, от огорчения за доктора и за себя. Куда он побежал, зачем? Она достала таблетку аспирина и проглотила, запивая тепловатой водой. На краю стакана остался след от помады. Сима сразу побежала мыть – если доктор увидит помаду, сделает выговор. Тут она сообразила, что Оленин не вызвал такси, как он обычно делал, покидая офис, и не взял с собой сумки.
Симу одолело любопытство. Она подергала дверь в кабинет.
– Закрыто, блин! Ой…
Юрий Павлович терпеть не мог подобных словечек. Она хлопнула себя по губам и вдруг услышала, как звонит колокольчик у входной двери. Неужели доктор вернулся? Отчего-то Симу обуял страх…
Глава 18
Петербург, декабрь 1908 года
Саломея сбрасывала с себя покров за покровом – они падали к ее длинным белым ногам, словно лепестки тропического цветка. Публика в зале затаила дыхание, предвкушая последнее откровение этой изнеженной, изысканной танцовщицы…
Волны амбры и мускуса плыли по залу, завороженному небывалым зрелищем.
– И слепой прозрел бы, чтобы увидеть ее… – возбужденно шептал Самойлович на ухо Оленину. – Девичья, почти детская грудь… длинные руки, тонкие ляжки! А волосы… ты когда-нибудь целовал женщину с золотыми волосами?
– Это блестящая пудра… – донеслось до графа.
Он взмок от жгучего любопытства и страстной истомы. Каждый его нерв резонировал в такт движениям Иды-Саломеи. Горячий шепот приятеля обжигал его кожу. В крови разливался болезненный жар.
С последним аккордом Ида замерла совершенно нагая… в кроваво-красных бусах, в ореоле сияющих волос, в невероятной изломанной позе. Пауза… тишина… наполненная обертонами смолкших виолончелей…
И взрыв. Неудержимый восторг. Неистовство. От грома оваций, казалось, рухнут с потолка тяжелые люстры.
Оленин аплодировал вместе с публикой, до боли в ладонях, до полного их онемения. Кричал до хрипоты: «Браво! Браво! Бис!» Это был всеобщий экстаз, всеобщее безумие. Глаза застилали слезы, губы хватали воздух, чтобы разразиться исступленными криками… сотни голосов сливались в рев и гул…
Пошатываясь, словно пьяный, Оленин начал пробираться к выходу. Он понимал – еще немного, и сердце не выдержит, нервы сдадут. Самойлович двигался рядом, шумно дыша. Они вышли в безветренную ледяную ночь. Тихо падал снег, вдоль улицы в ожидании пассажиров стояли пролетки, извозчики дремали, на их спинах и шапках образовались белые пятна снега.
Граф боролся со зверем внутри. Тот в бешенстве и необузданности алкал крови – все равно чьей, – лишь бы утолить жажду мести. Кому? За что? – об этом не думалось. Во всех своих бедах Оленин винил женщин: беззаботную охотницу за удовольствиями жену, ворвавшуюся в его жизнь Иду. Они обе навалились на него, зажали в тиски…
Так было всегда, еще до начала времен. Ева погубила Адама. Своим проклятым любопытством, своей распущенностью.
