Пришлось несколько раз читать этот дурацкий параграф. Вообще-то правило было не очень сложное, из пяти пунктов. Насморк понемногу усиливался.
В четверг на русском на задней парте среднего ряда угнездилась строгого вида худая тетенька в очках. В нужный момент Вера Алексеевна вызвала Фурмана к доске. Сознавая свою ответственность, он чуть-чуть волновался, но все ощущения сглаживала притупляющая завеса насморка. Как назло, Фурман забыл дома платок и периодически шмыгал носом.
Вера не просила его вызубрить параграф один в один, поэтому он правильно по смыслу, хотя и не совсем точно пересказал все пять пунктов, вдобавок слегка перепутав их порядок (который в принципе не играл никакой роли). Из-за этих мелких помарок Вера Алексеевна вынуждена была поставить ему четверку с минусом, попросив в следующий раз запоминать правила более точно. Но в целом все вроде бы прошло нормально.
Шмыгнув носом, Фурман с облегчением опустился на свое место. Вдруг сзади раздался громкий противный голос:
– Вера Алексеевна, прошу прощения, но я не могу не вмешаться!
Все с сонным недоумением повернули головы назад. Очкастая тетка наглым тоном заявила, что она категорически не согласна с оценкой уважаемой Веры Алексеевны: ответ «молодого человека, вот этого, который только что выходил к доске», безусловно, не заслуживает четверки, пусть даже с минусом. Вера Алексеевна излишне добра к своим ученикам. Злобная зануда заставила бедную Веру переправить четверку, уже поставленную и в дневник, и в журнал, на тройку. Мало того, она потребовала, чтобы Фурман сел поближе к ней (для чего пришлось освобождать целую парту) и написал свой ответ еще раз – на отдельном листочке и так, как положено.
Кто-то из ребят покрутил пальцем у виска, девчонки качали головами и осуждающе поджимали губы, но все было исполнено по желанию дорогой гостьи.
Фурман частью ума жалел Веру: зря все-таки она на него понадеялась. Вызвала бы сразу кого-нибудь из зубрил-отличников – в крайнем случае, тетка потребовала бы поставить им четверку, но все было бы лучше… Самому-то Фурману до лампочки – что тройка, что четверка. И с бабой этой тоже все понятно – она просто ЗЛАЯ СТАРЕЮЩАЯ СУКА (как только с ней муж живет…). А вот то, что нос уже совсем не дышит и башка как в тумане – это и вправду нехорошо.
Через пять минут события получили новый поворот. Сданный Фурманом листочек методистку не удовлетворил: там не было фамилии, почерк был неаккуратный, а главное, чертовы пункты опять расположились не так, как в учебнике.
– Ну что ж, вот видите! Обращаю ваше внимание, Вера Алексеевна, что я все-таки была права! Молодой человек, подождите, куда же вы? Мы ведь с вами еще не закончили! Присядьте, я вам объясню, что делать дальше. Если вы не можете запомнить правило, то вам нужно взять учебник, выучить этот раздел наизусть и выполнить работу еще раз – или столько раз, сколько потребуется, чтобы сделать все, как надо. Вам же поставили тройку, а не двойку, так что уж постарайтесь хотя бы оправдать эту оценку!
Фурману вдруг показалось, что это уже слишком: в груди с тяжелой ухмылкой шевельнулся короткий малиново-алый меч – но энергия тут же иссякла, и им снова овладело терпеливое равнодушие. Да и вступить сейчас в пререкания с этой дурой – только Вере сделать хуже… Волоча ноги, он сходил к своему обычному месту, взял там учебник, но вырывать из тощей тетрадки еще один лист у него не было ни сил, ни желания.
– У бедя листочка больше дет, – шмыгнув, хрипло объяснил он.
Стерва радостно завелась с пол-оборота:
– Вера Алексеевна, выдайте пожалуйста, молодому человеку пару чистых листочков – он говорит, что у него их нету!
– Пожалуйста. Возьми, Саша, – тихо произнесла Вера. Лицо у нее посерело и словно бы высохло: стало стареньким, морщинистым. Ей было явно хуже, чем Фурману. Может, ей уже пора вызывать врача?..
Чтобы не возникли еще какие-нибудь непредвиденные проблемы, он решил не торопиться и дотянуть оставшиеся до конца урока пятнадцать минут. Ему ведь велели читать учебник? Очень хорошо, он будет его читать. Правда, с этой жабы все может статься – еще потребует, чтобы он задержался на перемене… Ну уж нет, этого он не потерпит! Будь что будет!..
Из носа теперь текло непрерывно.
– Прекратите шмыгать! Вы мне мешаете! – напугав его, брезгливо прошипела методистка. – У вас что, платка носового с собой нет?!
На самом-то деле время от времени покашливал и похрюкивал в классе не один Фурман – просто он сидел близко…
А чего это я оправдываюсь? Ну да, нету у меня платка, дома забыл! Могла бы свой чистый предложить, в конце концов! (если у нее есть… фи…)
Господи, как же она меня ненавидит – даже интересно… – удивился Фурман, поймав на себе очередной леденящий взгляд. – Да я читаю, читаю… Странно, это относится только ко мне лично или, может, ко всем детям вообще – троечникам, сопливым?.. Может, ей нравятся одни отличники? Но некоторые вон тоже сидят шмыгают… Неужели все женщины-методисты такие же бешеные? Откуда же они берутся?.. Так-то, если посмотреть, – обычная тетка. Украшений, правда, много… Так, четвертое…
Ну не могу я совсем не шмыгать!!! Что мне, не дышать?! Ты этого хочешь?!
А я и сам не хочу.
Сдохнуть бы поскорее…
Спокойно. Пять. Господи! Какая же тоска нечеловеческая! И стрелка еле ползет.
…Да пошла ты на хуй.
Перед последним уроком он, собравшись с силами, подошел к Вере и извинился, что подвел ее. Она тихонько махнула рукой: «Да ничего, ты не виноват. Это я не додумала… Ничего страшного. Спасибо тебе. За сочувствие».
Никто. Никто.
Никого. Пустыня.
IV. Подполковнику никто не пишет…
К весне полкласса уже ходило с комсомольскими значками, а Фурман, сумрачно и гордо мечтавший быть принятым в настоящие коммунисты, по-прежнему каждое утро несколькими машинальными движениями завязывал на шее свой заношенный шелковый пионерский галстук. Третий год подряд его избирали главным редактором дружинной стенгазеты, и старший пионервожатый Леня откровенно признавался, что не желает отдавать столь ценный кадр своим «конкурентам» из комсомольской организации. Всю осень он буквально со слезами на глазах умолял Фурмана «еще немножко» подождать с подачей заявления о приеме в комсомол. Но после зимних каникул, когда Фурман уже всерьез забеспокоился о своей судьбе, Леня с неожиданной наглостью пригрозил, что вообще не даст ему необходимую характеристику.
Фурмана настолько оскорбила эта подлая «антикоммунистическая» угроза, что он прервал все отношения с Леней и демонстративно бросил заниматься газетой. У него даже мелькнула злобная мысль пожаловаться на шантажиста куда-нибудь в райком комсомола, и лишь высокомерное презрение к своим жалким «частным» обстоятельствам удержало его от этого шага.
Несмотря на публичный скандал, в ситуации все же сохранилась определенная двусмысленность. Пионерская комната уже довольно давно была закрыта на ремонт, и газету приходилось делать где придется: то у Фурмана дома, то вообще чуть ли не на коленках (раздражавшийся Фурман не раз пытался убедить Леню, что работать в таких условиях невозможно и надо просто на время остановиться). Если бы Леня захотел загладить ссору, он мог бы считать, что газета перестала выходить не из-за бунта главного редактора, а «по техническим причинам»…
Между тем еще осенью состав Совета дружины и, соответственно, редколлегии был почти полностью обновлен. Прежний невзрачный «актив» и склонную к анархизму фурмановскую братию сменили бодренькие доверчивые шестиклассники. Фурман с ними почти не пересекался, и когда в середине марта его – в качестве все еще исполняющего обязанности главного редактора – пригласили в пионерскую на «традиционное чаепитие» новой команды, он вдруг почувствовал себя среди всех этих полузнакомых детских лиц каким-то старым пнем на весенней поляне – особенно по контрасту с Леней, который выглядел вдохновленным и даже помолодевшим. Пионерская комната после ремонта тоже приобрела несколько иной вид: ее серые крашеные стены стали теперь давяще темно-бурыми, зато появились новые маленькие стулья и повсюду на виду аккуратно, точно памятники, оказались расставлены барабаны, горны, знамена, вымпелы… Раньше Лене приходилось постоянно воевать за то, чтобы вся эта парадная атрибутика оставалась в шкафах, – а иначе каждый входивший в пионерскую тут же норовил «сыграть на трубе» или хотя бы чуть-чуть побарабанить; как видно, с новым составом Совета дружины у Лени возникало намного меньше проблем – по крайней мере, чисто дисциплинарного характера.
На само «чаепитие» Фурман опоздал, так как решил после уроков сбегать домой пообедать. Когда он, слегка запыхавшись, постучался в пионерскую, там все еще шло обсуждение текущих вопросов. Фурман пробрался в уголок на свободное место и в ожидании начала праздника скромно занялся изучением обстановки. Этому захватывающему времяпровождению он посвятил целый час, успев потихоньку проклясть все на свете.
