— Заранее прошу прощения за свою берлогу, — сказал Калентьев.
Они спустились с холма и вышли на берег. Багровое огромное солнце скрывалось за кромку моря. Скрипел под ногами влажный песок.
— Что в общественной жизни? Есть ли настораживающие моменты?
Калентьев ответил меланхолически:
— Храмов — семь, всевозможных союзов, рукописных листков, газеток и журналов — раз в десять больше. Наиболее представительный — «Союз кавалеров ордена святого Георгия Победоносца», включающий триста восемьдесят пять членов, и медицинское общество из ста восемнадцати членов; самые малочисленные — кружок шахматистов и любителей фотографирования. Местный юмор получает развитие в журнале с веселым наименованием «Эшафот». Театр репетирует Арцыбашева. Кутеповский официоз, газетка «Огни», названа офицерами — прошу прошения, господин генерал, — «Паршивкой». Недавно был показательный, театрализованный суд над Максимом Горьким за измену русской культуре. Дважды выступала с концертами Плевицкая. Ее солирование в баре Корниловского полка вызвало бурю восторга.
— Устали? — спросил вдруг участливо фон Перлоф. — Хотите, отправим вас в Болгарию первым транспортом?
— Никак нет! — Калентьев внутренне подобрался, поняв, что генерал, проверяя его, лишь кидает ему приманку. — Я готов и дальше выполнять порученное мне.
— Вы будете поощрены по службе, капитан. Я думал про облегчение вашей работы. Для сдерживания Кутепова главнокомандующий направляет сюда Кусонского. Мы позаботились о том, чтобы он забрал вас к себе. Будет проще со связью: сможете использовать официальные штабные каналы. Сегодня мы поменяем шифр.
— Благодарю вас... Мы пришли. Прошу извинить.
Пригнув голову, фон Перлоф шагнул в темную каменную клеть. Судорожно дернул влево-вправо головой:
— Как вы живете здесь, Калентьев?
— Многие живут хуже, — равнодушно пожал плечами тот.
— Отдаю дань вашему повседневному мужеству и вашему безукоризненному виду, капитан. — И вдруг фон Перлоф нахмурился: — Позвольте, позвольте! Вы не один здесь?! Как это понять?
— Никто сюда не войдет, мы сможем спокойно работать.
— Но это... это ложе, — Перлоф с трудом подобрал слово. — У вас женщина?
— Так точно!.. Бывает. Иногда.
— Кто? Кто? — перебил Перлоф. — Уверены, что ее не подсунули?
— Абсолютно... Беженка, совершенно далекая от политики. Несчастная вдова. Я проверял каждый факт ее биографии. Не сомневайтесь. Прошу прощения, добрые чувства, сострадание, и... физиология. — Калентьев, скрывавший присутствие здесь Белопольского, вынужден был сочинять и дальше, чтобы не вызвать подозрений у внезапно нагрянувшего в Галлиполи генерала.
— Ну прекрасно! — Фон Перлоф надел пенсне, лицо его приняло замкнутое, хорошо знакомое Калентьеву выражение: — Вернемся к делам. Скоро начнется переброска армейского корпуса, и мы должны к ней подготовиться: задания, каналы связи, шифры.
— Слушаю вас, — сказал Калентьев, думая о том, чтобы сейчас, не дай бог, не появился Белопольский...
Фон Перлоф застрял в Галлиполи. «Попал под нескончаемые праздники», — доносил он главнокомандующему. В немалой степени задержке способствовал и Кутепов. Командир армейского корпуса всячески демонстрировал свое дружеское расположение, словно жалел о первом холодном приеме. Перлоф понимал — Кутепов удерживал его для того, чтобы проверить все контакты, перевербовать его и получить информацию о действиях Врангеля. Фон Перлоф был настороже, хотя ни от каких приглашений не отказывался, давал ни к чему не обязывающие обещания «Кутеп-паше» — и во время конфиденциальных бесед, и во время шумных застолий, где самым трезвым всегда оказывался командир корпуса.
2
Первое торжество проходило 12 июля — по случаю производства юнкеров в офицеры. На 16-е было назначено освящение памятника русским воинам.
Идея создания галлиполийского символа родилась в окружении Кутепова и пришлась ему весьма по вкусу «как демонстрация веры армии в ее неколебимые идеалы». Был объявлен конкурс на создание памятника (первая премия — пять лир, вторая — три). Победил подпоручик технического полка Акатьев. Ему же, во главе специальной команды из 35 человек, поручили строительство. Девятого мая памятник был заложен на вершине одного из холмов. Приказом объявлялось: каждый обязан возложить на братскую могилу камень весом не менее десяти килограммов. За несколько дней на холм было привезено двадцать четыре тысячи камней. И вот — 16 июля. Выстроены войска. Замерли трубачи и оркестры. Памятник напоминал шапку Мономаха, увенчанную мраморным крестом. Спереди — российский герб с двуглавым орлом, под ним — мраморная доска с текстом на русском, французском, турецком и греческом языках. «Первый корпус русской армии своим братьям-воинам, в борьбе за честь родины нашедшим вечный покой на чужбине в 1920 — 1921 годах и в 1845 — 1855 годах и памяти своих предков-запорожцев, умерших в турецком плену».
Воинские торжества Кутепов умел устраивать: богослужение, парад, депутации с венками из колючей проволоки и обрезков жести («Терновый венок — отличная деталь, подчеркивающая трагизм положения и мученичество русского воинства»), торжественная передача командующим коменданту Галлиполи акта, который давал городу право охраны русской святыни.
С речью выступил корпусной священник Миляновский — седой, с благообразным лицом, с глазами, полными слез, — заговорил, точно запел;
— Вы, воины-христолюбцы, дайте братский поцелуй умершим соратникам вашим! Вы, дети, помните... здесь заложены корни будущей молодой России...
Фон Перлоф следил за Кутеповым, стоящим рядом. Лицо командира корпуса светилось. Он не скрывал счастливой улыбки. Кутепов упивался зрелищем: он его создавал, он им командовал. «Боже правый, как мало нужно этому солдафону, чтоб он чувствовал себя вождем! — подумал Христиан Иванович. — Врангель может держать его за фельдфебеля. Кутепов совсем не страшен политику, ему лишь бы поиграть оловянными солдатиками».
— Вы — крепкие! Вы — сильные! Вы — мудрые! — продолжал выкрикивать как заклинания отец Миляновский дрожащим от старческих усилий голосом. — Вы сделаете так, чтобы этот клочок земли стал русским, чтобы здесь со временем красовалась надпись: земля государства Российского — и реял бы наш русский флаг!
«Ну и ну! — забеспокоился фон Перлоф. — И эти речи звучат на берегах Босфора и Дарданелл! Вот «обрадуются» союзники! Ведь он говорит словами Милюкова?! Черт бы побрал этого Кутепова со всеми его идеями!» Почувствовав чей-то пристальный взгляд, Христиан Иванович оглянулся. Сзади стоял Шаброль. Как некстати, однако. А он, Перлоф, в генеральской форме. Тогда, в «Жокей-клубе», за преферансом, он представился фон Граасом. Правда, с тех пор много воды утекло. Как ему стало известно, и у м’сье Шаброля есть основания опасаться, чтобы кто-либо не стал проверять его фамилию. Перлоф, отступив, придвинулся к французу.
— Рад видеть, — тихо сказал он. — Какими судьбами?
— Вы хотите добавить — в ваших краях? Я имею в виду иное, м’сье фон Граас. Вашу форму. Помнится, я был недалек от истины, когда говорил о немцах на русской военной службе.
— Считайте, я пойман на месте преступления. И прошу о снисхождении: виноват, люблю аристократические клубы, как вы коммерцию, вероятно. Но откровенность за откровенность. Что привело вас сюда?
— Коммерция, дорогой фон Граас, коммерция! За несколько сот лир приходится лезть и в пасть к дьяволу.
Каждый в душе не радовался этой случайной встрече, хотя Шаброль имел преимущество — он знал точно, кто такой фон Перлоф, и теперь думал, каким образом постараться использовать это. Христиан Иванович с трудом скрывал раздражение. «Знает ли француз, кто я? — думал он поспешно и мучительно. — Или ему, действительно, и дела нет?» Он успокаивал себя, но чутье разведчика приказывало ему держаться настороже.
— Может, я смогу быть вам полезен, раз судьба свела нас? — спросил Перлоф. — Генералы, как вы знаете, нынче не в моде, и каждому не худо бы обзавестись коммерческим делом: пушки замолчали надолго.
— Вы предлагаете мне сотрудничество? — заулыбался Шаброль, темные глаза его уперлись в собеседника испытующе, проницательно и холодно, точно два пистолетных дула. — Каковы будут наши вклады, генерал? Полагаю, с моей стороны — капиталы. А с вашей?
— И я могу быть вам полезен.
— Где? — живо повернулся всем корпусом француз. — Здесь? В будущей России? Это необыкновенно важно.
— Мне представляется важным иное, м’сье, — Перлоф «находил» наконец себя и чувствовал растущую уверенность. — Дело не в том, где. Дело в группе людей, которых — скажем так! — я представляю. Вот мой капитал.
— Это чрезвычайно интересно, — француз взял генерала под руку. — Полагаю, разговор предстоит весьма конфиденциальный, но не здесь же? У вас еще дела?
— Смею думать, нет. А у вас?
