Найти Перрисайдов оказалось совсем не трудно: они были в телефонном справочнике. Майор К.Перрисайд, Ингл-Бартон, Конвей-Ретрит, 14. Доброжелательные местные жители указали мне дорогу в деревню Ингл-Бартон, которая была в трех милях от города, а тамошние объяснили мне, как найти среди коттеджей, где живут пенсионеры, дом четырнадцать.
Коттеджи для пенсионеров представляли собой ряды расположенных уступами одноэтажных домиков с выкрашенными в яркие цвета входными дверями и полосками крошечных клумб. К домам вели только дорожки для пешеходов, так что мне пришлось оставить машину на обочине и пройти к дому через узкий газон по аккуратно выложенной плитами тропинке. Я подумал, что, должно быть, грузчики, которым приходится вносить в эти дома мебель, проклинают все на свете; но все это создавало ощущение непривычного мира и покоя, даже сейчас, в холодное и сырое ноябрьское утро.
Итак, я подошел к дому четырнадцать. При мне в сумке была видеокамера.
Нажал кнопку звонка. Подождал.
В доме все было тихо. На звонок никто не вышел. После двух-трех звонков я попробовал постучать, и снова безрезультатно. Я отправился к соседнему дому и позвонил туда.
На звонок вышла пожилая леди, кругленькая, с блестящими любопытными глазами.
– В магазин пошли, – ответила она на мой вопрос.
– А надолго, вы не знаете?
– Ну, они обычно не торопятся.
– А как они выглядят? – спросил я.
– Майор – седой такой и ходит с палочкой. А Люси, наверно, в рыбачьей шляпе. И если вы, молодой человек, предложите им помочь донести покупки, они вам будут очень признательны. Только не вздумайте предложить им какую-нибудь энциклопедию или страховку. Зря потратите время.
– Я ничего не продаю, – заверил я ее.
– Тогда магазин за автостоянкой, по дороге налево.
Она коротко и резко кивнула и скрылась за лиловой дверью, а я пошел в указанном ею направлении.
Я нашел Перрисайдов – их действительно было нетрудно узнать – выходящими из маленького деревенского магазинчика. В руках у них было по кошелке, и шли они очень медленно. Я не спеша подошел к ним и спросил, не надо ли помочь.
– Очень любезно с вашей стороны, – ворчливо ответил майор, протягивая мне свою кошелку.
– Что-то продаете? – с подозрением спросила Люси, вручая мне свою.
– Имейте в виду, мы ничего не покупаем.
Кошелки оказались совсем не тяжелые – содержимое их было весьма скудным.
– Я ничего не продаю, – сказал я, примеряясь к черепашьему шагу – у майора явно было не все в порядке с ногами. – Имя Филдинг вам что-нибудь говорит?
Они покачали головой. Люси действительно была в потрепанной твидовой рыбачьей шляпе. У нее было худощавое надменное лицо. Годы изрезали его морщинами, но губы ее по-прежнему были повелительно сжаты. Она говорила с отчетливым произношением, свойственным аристократии, и держалась неестественно прямо, как бы бросая вызов старости. В разных обличьях, в разные века Люси Перрисайд противопоставляла гордость злокозненной судьбе и проходила через все испытания, не склоняя головы.
– Меня зовут Кит Филдинг, – сказал я. – Мой дед тренирует скаковых лошадей в Ньюмаркете.
Майор остановился как вкопанный.
– Филдинг! Да. Я помню. Мы не любим говорить о лошадях. Так что, будьте любезны, помалкивайте об этом.
Я слегка кивнул, и мы пошли дальше тем же шагом по холодной узкой аллее. Голые деревья щетинились в предчувствии дождя. Через некоторое время Люси сказала:
– Клемент, но ведь он именно затем и приехал, чтобы поговорить о лошадях.
– Это правда? – опасливо спросил майор.
– Боюсь, что да.
Но на этот раз майор не остановился. Похоже, он смирился со своей участью. Я остро ощутил, сколько раз ему приходилось разочаровываться, на какие уступки идти, как часто он должен был сдерживать боль, чтобы, несмотря ни на что, вести себя с достоинством и сохранять мужество перед лицом несчастий.
– Вы журналист? – спросила Люси.
– Нет, я... я жокей.
Она смерила меня взглядом.
– Вы слишком высокий для жокея.
– Стиплер, – пояснил я.
– А-а! – она кивнула. – Мы не держали лошадей, которые участвуют в скачках с препятствиями.
– Я снимаю фильм, – сказал я. – Фильм о неудачах, связанных со скачками. Я надеялся, что вы поможете мне с одним эпизодом. За деньги, разумеется.
Они переглянулись, спрашивая мнения друг друга на своем языке, понятном лишь им двоим, и, видимо, решили не отклонять предложения, не выслушав его.
– А что нам надо делать? – прозаично спросила Люси.
– Просто говорить. Говорить перед камерой, – я указал на сумку, которую нес вместе с кошелками. – Совсем не трудно.
– А о чем? – спросил майор и, прежде чем я успел ответить, вздохнул и сказал сам:
– О Метавейне?
– Да, – ответил я. Лица у них сделались как перед расстрелом. И конце концов Люси сказала:
– Вы нам заплатите?
Я назвал сумму. Они ничего не сказали, но по тому, как они кивнули, было ясно, что это их устраивает, что для них это очень хорошо, что деньги им очень нужны.
Мы все тем же черепашьим шагом прошли автостоянку и подошли к яркоголубой двери их домика. Меня провели внутрь. Я достал камеру и вставил кассету.
Они привычно уселись рядом на обтянутом ситцем диване, местами залатанном лоскутами другого цвета. Комната оказалась неожиданно просторной.
Напротив дивана были большие поднимающиеся окна, а за ними – крохотный мощеный дворик, куда в хорошую погоду можно было выйти посидеть на солнышке.
Люси сказала мне, что в доме есть еще спальня и кухня.
– В общем, тут довольно уютно, сами видите.
Я видел, что мебели у них немного, но она старинная. В комнате было только самое необходимое – похоже, все, что можно продать, они продали.
Я настроил камеру, как мне показывали, и установил ее на стопке книг на столе, встав на колени за нею и глядя в объектив, – Хорошо, – сказал я. – Теперь я буду задавать вам вопросы. Когда будете говорить, смотрите, пожалуйста, сюда, в камеру.
Старики кивнули. Люси взяла мужа за руку – похоже, не столько ища ободрения, сколько затем, чтобы подбодрить его. Я тихо включил камеру на запись и сказал:
– Майор, расскажите, пожалуйста, как вы приобрели Метавейна.
Майор сглотнул и поморгал. Он держался с достоинством, но вид у него был несчастный.
– Майор, – повторил я мягко, но настойчиво, – пожалуйста, расскажите, как вы приобрели Метавейна.
Он прокашлялся.
– Я... э-э... мы почти всегда держали лошадей. Не больше одной за раз – этого мы себе не могли позволить, понимаете? Но мы их любили. – Он помолчал. – Мы просили нашего тренера – его фамилия была Аллардек – покупать для нас на аукционе жеребят. Не слишком дорогих, понимаете? Не больше чем за десять тысяч. Десять тысяч – это был потолок. Но за эти деньги мы получали уйму радости. Несколько тысяч за лошадь раз в четырепять лет плюс расходы на обучение и содержание. И все шло очень хорошо, понимаете?
– Продолжайте, продолжайте, майор, – тепло сказал я, когда он замешкался. – Вы очень хорошо рассказываете.
Он снова сглотнул.
– Аллардек купил для нас жеребенка, который нам очень понравился. Не слишком впечатляющий на первый взгляд, довольно мелкий, но хороших кровей.
Вполне в нашем вкусе. Мы были очень рады. Зимой его объездили, а весной он принялся быстро расти. Аллардек нам сказал, что до осени выставлять его на скачки не стоит, и мы, разумеется, его послушались. – Майор помолчал. Летом он прекрасно развивался, и Аллардек нам говорил, что он чрезвычайно резвый и что, если все пойдет хорошо, мы можем оказаться обладателями великолепного коня.
От старых воспоминаний о тех головокружительных днях глаза майора вспыхнули слабым светом, и я увидел его таким, каким он, должно быть, был тогда: полным мальчишеского энтузиазма и невинной гордости.
– А потом, майор? Что было потом?
Свет угас. Он пожал плечами.
– Ну, не повезло нам, знаете ли.
Он, похоже, не мог решить, что именно стоит говорить, но Люси рассчитывала на деньги и потому смущалась меньше.
– Клемент был членом страхового общества Ллойда, – сказала она. Одного из тех синдикатов, которые погорели... в них состояли многие из людей, имеющих отношение к скачкам, помните? Ну и, разумеется, с него потребовали окупить свою долю потерь.
– Понятно, – сказал я. Да, действительно. Состоять в страховом обществе хорошо до тех пор, пока с тебя не потребуют возмещать убытки.
– Сто девяносто три тысячи фунтов! – тяжело произнес майор, словно заново переживая тогдашний шок. – Куда больше, чем я вложил в общество там было всего двадцать пять тысяч. Конечно, у меня отобрали и это. А продать свою долю было невозможно – не то время. Акции резко упали. Мы метались, не зная, что делать, понимаете? – Он мрачно помолчал, потом продолжал:
– Наш дом уже был заложен. Понимаете, финансовые советники нам всегда говорили, что дом выгоднее заложить, чтобы вложить деньги в акции. Но тогда все акционерные общества были на грани разорения... некоторые так и не оправились.
