Рассовав ножи по многочисленным кармашкам, я поднялся и, неслышно ступая, направился прочь от этого места. Ночевать лучше там, где тебя никто не видел. Чуть в стороне от машин и тяжелой солярной вони и поближе к дуновению свежего ночного ветерка, несущего с собой самые разнообразные запахи. Например, на склоне вот этого песчаного бугра с несколькими корявыми кустами саксаула мне удастся неплохо выспаться, особенно если отрыть в сохраняющем тепло песке неглубокую яму-ложе…
Глава седьмая
ОТВАЛЫ
Как я и предполагал, делая ставку, что ночью уйдет от трех до пяти людишек Татарина, сразу включив в их ряды Косого Ильяса, двое все-таки ушли. Но второго проводника увел за собой мрачный Борис и, как мне думается, заставил того спать рядом, мотивировав решение чем-нибудь вроде «хотя бы один проводник должен быть всегда под рукой». Ну да, Битум свалил непонятно куда, посему за оставшимся проводником нужен пригляд.
Я с самого начала был уверен, что никто в здравом уме не рискнет уйти в одиночку. Для столь безумно смелого поступка требуются либо яйца, отлитые из железобетона, либо хороший опыт путешествий в пустыне, либо свихнувшиеся мозги, на худой конец. Поэтому логично, что беглецов оказалось двое: уже не так страшно, ночью можно дежурить по очереди, потому как до города за один день им ни за что не добраться.
Мне хватило короткой пробежки вокруг разбитой стоянки и беглого взгляда, чтобы увидеть: они уходили в разные стороны, наверняка делая вид, что отошли отлить. А позже где-нибудь встретились и дернули что есть сил в сторону города. Километров сорок пять — пятьдесят до нашего городка, это если следовать по дороге. Если же рискнуть и пойти напрямую, нехоженой местностью, через ущелья и барханы, по прямой линии, то километров сорок. Хороший ходок осилит за десять часов — если вынослив, легок в весе, умеет ходить по пустыне, знает, куда ставить ногу, как идти, чтобы меньше уставать, на что следует обращать внимание.
Но эти двое не такие — потому я и решил, что за день им не добраться. Ушли они ближе к утру, на это им ума хватило, но еще одну ночку провести в пустыне придется. Ходоки из них никакие. Обувь… ни у кого из людей Татарина я не видел годной для долгих переходов обуви. Обуты они неплохо — Бессадулин расщедрился, снабдил посланцев со складов. Но чем? Узкими плотными мокасинами из бараньей кожи с нашитыми подошвами, вырезанными из старых автомобильных покрышек. Это страшно… спустя пять — восемь километров каждый шаг начнет отдаваться в пятках ударом колокола.
Впрочем, помимо сноровки и правильной одежды требуется кое-что еще — нужна удача. Ничто не защитит от внезапной и молниеносной атаки мутировавшего варана, укуса отравленного радиацией насекомого, змеи, заглота. Больше половины тварей днем сидит в норах, пережидает жару, но они не упустят возможности напасть, если вкусно пахнущая добыча пройдет мимо — например, пара тяжело дышащих, пропахших потом мужиков, дающих знать о своем присутствии на расстоянии десятка километров.
А беглецы начнут искать тень, будут часто отдыхать в прикрытых от солнца местах, прятаться под ветвями саксаула… не понимая, что пустынные твари мыслят точно так же, когда ищут убежище. Кого-нибудь из двоих точно укусят или отхватят кусок тела — от стопы, от ягодицы, если будет сидеть, вонзят жала в колено, если решит присесть и завязать шнурки, откусят палец от положенной на песок ладони…
— Что думаешь? — лениво поинтересовался подошедший крепыш Виктор, поправляя воротник куртки. — Добегут кобылки до финиша?
— Беглецы?
— Ага.
— Борис в курсе?
— Конечно. Еще ночью часовые сообщили, что двое уходили с раздутыми в талии халатами, да так и не вернулись с оправки. Так что с их шансами добраться?
— Мало, — пожал я плечами. — Но гадать нельзя. Пустыня сама решит.
— Ты как верующий о ней говоришь. Может, и молишься пустыне? — хохотнул Виктор.
— Бывает, — серьезно ответил я. — Это пустыня. Не вздумай смеяться над ней. И шути с оглядкой, Виктор. Иначе когда намертво заглохнет ваша железная кибитка, когда она утонет в зыбучих песках, когда вы останетесь стоять на раскаленном гребне бархана и вглядываться в дрожащий горизонт — вот тогда ты пожалеешь обо всех смешках и шутках.
— Да ты поэт, Битум.
— Нет. Я не поэт. Просто живу в песках. Здесь правят не люди. Когда на город налетает песчаная буря — и Татарин, и Пахан тихонько сидят в укрытиях и ждут, когда все закончится. Здесь она хозяйка, пустыня. И кто знает, что она решит сегодня. Бывало, что совсем не знающие песков люди блуждали неделю, а затем внезапно выходили к городу или кишлаку. Бывало и наоборот — опытнейшие охотники отправлялись по сотню раз хоженному пути и погибали через двести шагов от укуса крохотного паучка. Поэтому, Виктор, не смейся. Иначе пустыня поймает твой веселый смех, наполнит его сухим песком и вобьет его тебе обратно в глотку. Ты услышал меня?
— Я услышал тебя, — кивнул чужак, и на этот раз в его голосе не слышалось и намека на веселье.
— Уже пора? — сменил я тему, намекая на время отправки.
Сейчас рано, нет и пяти утра. Посветлело, посерело небо, зябкая прохлада заставляет ежиться, почти нет ветра, хотя песок барханов продолжает жить и с легким шепотом куда-то двигаться. Самое время отправляться в путь. Но я вижу, как проснувшиеся люди первым делом оправляются, сонно переговариваются, что-то пишут струйками мочи на склонах барханов, а затем, поправляя кушаки и пояса, начинают поглядывать на пустые котлы — хочется горячего чая. С сахаром! — у русских чужаков он имелся, и они им поделились. Дали всем, кроме меня: я на вчерашнюю позднюю раздачу не явился, предпочтя отсидеться, медленно погружаясь в чуткую дрему.
— Предложишь Борису позавтракать на ходу? — спросил я, пытаясь отмазаться от личной встречи с командиром русских.
— Сам предлагай, — широко улыбнулся Виктор. — А пока ты предлагаешь идеи, я чайку вмажу. Кстати, слыхал шум со стороны завода?
— Да. Выли какие-то звери. Я не знаю такого воя. Но звери радовались, значит, хорошо покушали. Сейчас легли спать, проснутся вечером. Мы будем далеко.
— Да это понятно, просто хотел узнать, что за звери могут так выть. Это точно не волки были…
Проводив крепыша безразличным взглядом, я отошел за бархан, нашел клочок растительности, оправился рядом с ним, предварительно тщательно оглядевшись и убедившись, что рядом нет опасной живности. Были случаи, когда в ягодицу присевшего по нужде человека жадно впивалась чья-нибудь клыкастая пасть. Быть следующим я не собирался.
Воду из фляги потратил частично на питье, остальную влагу пустил на помывку, ибо увидел, как из большой железной бочки люди Татарина восполняют питьевые запасы, заливая фляги и бурдюки. И я встану в ту очередь — ведь, как ни крути, меня нанял именно хозяин ТЦ, за его счет и снабжение. Тут никто не сможет возразить…
Так и случилось — возражений не послышалось. А вот пару недобрых взглядов я почувствовал, увидел «глядельщиков», отметил в памяти их лица. Что ж я такие злые эмоции у людей вызываю?
— Ну ты и с-сука, Битум! — предельно тихо, но крайне эмоционально процедил Косой Ильяс, вставший рядом со мной, нервными движениями свинчивая с фляги поскрипывающую алюминиевую крышку.
— Это почему?
— Только не говори, что это не ты посоветовал долбаному Борису уложить меня спать под грузовиком!
— С чего ты взял? — не стал я уходить в жесткое отрицалово, но сразу же добавил: — Ильяс, ты не догоняешь, что вокруг происходит? Ты ведь охотник, значит, не дурак. Ты здесь не пассажир, Ильяс. Ты здесь проводник. Если ты вернешься в город без нас, то сколько дней сумеешь прожить после этого? День? Меньше? Тебя послал Татарин. Он же с тебя и спросит — что случилось? Где остальные? Что ты ему ответишь?
— Ну… я найду что ответить.
— Ага. Верю. Ты расскажешь все — сам знаешь, как умеючи они ведут беседу. После чего Татарин прикажет тебя распнуть.
— Слушай, че ты меня…
— Заткнись, — жестко велел я. — Ильяс, вчера ты хотел дать деру. Хотел нас здесь бросить, падаль ты вонючая. Я с тобой разговариваю лишь по доброте душевной. Проводник, бросающий караван, — знаешь, как в древности поступали с такими, как ты?
— Есть ты! Проводником!
— А если я ослепну дней на пять от укуса песчаной осы? Кто всех выведет, кто покажет, где зыбучие пески, а где гнезда заглотов? Я к чему за тебя просил у Татарина? Че творишь, Ильяс?!
— Битум… слушай… жить хочется, брат, — выдохнул тоскливо Косой Ильяс, чья накопленная за ночь злость разом канула в песок.
— Всем хочется, — ответил я. — Мне тоже пока умирать никак нельзя.
— У меня дети. А ты один. Я сдохну — детей ты кормить станешь?
— Мне умирать пока никак нельзя, — повторил я и зашагал к оставленному недавно бархану. — Готовься к отправке, проводник. И сегодня постарайся проследить, чтобы никто не палил по варанам. Все целее будем.
