— Мне умирать пока никак нельзя, — повторил я и зашагал к оставленному недавно бархану. — Готовься к отправке, проводник. И сегодня постарайся проследить, чтобы никто не палил по варанам. Все целее будем.
Косой Ильяс меня не услышал, тихо пробормотав лишь:
— Так хочется жить…
Я не мог полностью доверять подавленному проводнику, чьи мысли направлены только на жалость к себе, нежелание умирать и стремление назад в город. Ильяс уже не проводник, а мусор, болтающийся на крыше белого автобуса. Линзы его солнцезащитных очков то и дело блестят на солнце, когда он смотрит назад, на нас, на идущий сзади мощный грузовик. И тут не надо уметь читать мысли, чтобы понять: Ильяс шибко завидует мне и мечтает оказаться на моем месте, в грузовике, а не в автобусе, идущем спереди. Меняться с ним я не собирался — мой инстинкт самосохранения здоров и действует, пороки в виде самопожертвования начисто отсутствуют.
Ведомый инстинктом, я принял следующие меры — не поленился спуститься в кузов грузовика и попросить у недолюбливающего меня чуток водителя отстать еще на полдюжины метров. Просил через сидящего рядом Бориса, и потому меня послушались. Не успел грузовик отстать на пару метров, как поднимающий пыль автобус яростно завопил гудком, выражая ревом озабоченность, граничащую с паникой. Вот уроды! Да у них инстинкты не хуже моих!
В темпе выбравшись на крышу кузова, я зло замахал руками, показывая, что опасности нет, надо продолжать движение. Внизу гремело эхо рева Бориса, с помощью рации заставляя автобус двигаться дальше. Вот ведь обсосы заглотные! Вперед они не смотрят, чтоб их! Они смотрят назад! Жутко боятся, что их бросят одних в страшных песках, рядом с жуткой Ямой.
Кстати, о Яме…
Мы совсем рядом.
Между нами и заброшенным гигантским карьером осталось около трех-четырех километров, мы продолжаем приближаться к Яме, с натугой преодолевая погребенную под слоем песка дорогу. И я поймал себя на тревожной пугливой мысли, что жду чего-то странного, вот прямо ожидаю страшного, верю, что вот-вот где-то в животе, в груди или голове что-то зашевелится, я услышу невероятный жуткий зов, приказывающий приблизиться к воспетой в жутких кошмарах Яме и, перешагнув край, полететь вниз с огромной высоты… И судя по лицам остальных — я человек простой, взял и спустился по лесенке в кузов, пристально оглядел опешивших бойцов, — судя по их напряженным лицам, подобная мысль посетила далеко не меня одного. Все ждали, что вот-вот случится «нечто». И мы как слепые послушные котята поползем на смертельный зов…
— Ты чего? — Меня дернули за штанину, я чуть потеснился, пропуская девушку-снайпера.
— Ничего, — ответил я, прижимаясь спиной к узкому краю люка.
— А чего ты спустился, посмотрел на всех, а затем молча поднялся?
— Проверял, не зовет ли их Яма, — чуть смущенно признался я.
— Ты же не веришь в эти сказки.
— Я не верю в то, что не проверено. Мною лично. Или тем, кому я доверяю.
— Меня ничто и никуда не зовет, — склонив голову набок, поведала Инга.
— Уже и так ясно. До Ямы всего ничего осталось. Значит, это все вранье про зов, про гипнотизм и про живущее в заброшенном карьере чудовище.
— Какое чудовище? Еще один Трубный Монстр?
— Старые слухи на новый лад, — отмахнулся я, мрачно буравя взглядом местность. — Плохо… Очень плохо.
— Ты про что?
— Ничего не вижу, — пояснил я, подтягивая колени и выбираясь на крышу кузова полностью. — Так не пойдет. А эти продолжают себе весело пилить дальше! Ильяс, чтоб тебя!
Мое беспокойство вызвано въездом в длиннющее рукотворное ущелье с пологими стенами высотой метров пятнадцать, может, выше. Если подать корпус вперед и смотреть, куда ставишь ноги, человек поднимется по ним без помощи рук. Машинам совсем не подняться, для них крутовато, по крайней мере в этой части прохода. Мы сейчас как крупные букашки в сточном желобе. Ползем вперед и ничего не видим. Где-то впереди — Яма. Позади — завод. Что по сторонам — не ведает никто.
— Надо притормозить, — с неохотой пришлось мне признать. — Я слезу и поднимусь повыше.
— А что это за холмы насыпные?
— Старики их называют отвалами, — пояснил я, легко вспоминая истории старшего поколения, рассказываемые у вечерних костров. — Отвалы пустой породы. Вывозились из карьера, сбрасывались в разных местах, и так десятилетиями. Золотоносную руду везли на дробление к заводу. Пустую породу выбрасывали поблизости, чтобы не гонять технику слишком далеко и не жечь соляру попусту. Вот тебе и ущелье получилось за годы.
— Вот тебе и камни, а то все гадала, откуда каменные стены среди песков, — кивнула Инга. — Я поднимусь с тобой. Бинокль у тебя есть?
— Без него обойдусь, — отмахнулся я. — Быстрее.
— Я мигом.
Слова и дела у снайпера не разнились. Сначала автобус, а затем грузовик замедлились до скорости шагающего человека. Я аккуратно спустился, мягко спрыгнул на песок, следом прибыла Инга, легко справившаяся без моей помощи, несмотря на висящую за спиной винтовку.
Из открывшихся задних дверей грузовика выскочили два бойца, на мой мало что смыслящий в этом деле взгляд, снаряженные по полной программе. Оружие держат наготове. В пулеметном гнезде появился Виктор, начавший возиться с чехлом на оружии. Что мне нравится в чужаках — они принимают решения быстро, а действуют не намного медленнее.
Задержавшись у грузовика, я покосился на гранаты, висящие на поясе одного из парней.
— А как их бросать? Дернул кольцо и бросил? Так ведь?
— А тебе к чему? — сурово рыкнул на меня широкоплечий сероглазый малый. — Удумал чего?
— Если тебя убьют, например, камнем размозжат голову, а я окажусь рядом, то возьму гранату и кину ее в твоего убийцу. Отомщу за тебя, может, спасу жизнь твоих друзей, — с охотой пояснил я, глядя на бойца простодушным взглядом. Говорил что думал. Если придется воспользоваться гранатой, надо знать, как это делать, а то подорвусь к чертям.
— Не-не, — поправил меня «убитый». — Давай так — когда тебя убьют камнем, я возьму гранату, зажму ее вот так в правой руке, я ведь правша, потом ухвачусь за…
Спустя минуту я узнал, как снарядить гранату к бою и как ее правильно метать, включая предостережение о крутых склонах, с коих снаряд может скатиться обратно к бросающему, к великой его «радости».
— Тебе зачем? — спросила Инга, начиная подниматься следом за мной.
— На всякий случай, — ответил я. — Так… ого…
Мое «ого» относилось к увиденному с высоты склона зрелищу — на многие-многие километры вокруг торчали почти одинаковые длинные холмы, среди них высились целые горы, вздымались рукотворные скалы, тянулись и змеились глубокие ущелья. Больше полувека работало мощнейшее предприятие по добыче золота — и это следы его деятельности, его отходы, отвалы пустой породы, вывезенной из глубокой чаши карьера и сброшенной на землю. Это настоящий лабиринт. Множество узких «улочек», полузасыпанных песком. Кое-где сможет проехать легковая машина, а для тяжеловесов вроде автобуса и грузовика есть только одна трасса — по ней мы и едем. Это меня и напрягает.
Мы въехали в «бутылку», преодолели горлышко, следуем единственной дороге. А есть ли выход? А другая дорога?
Я знаю только одно: впереди Яма, немыслимо глубокий карьер. Но пустыня никогда не отдыхает. Ее ветра наполнены песком, что постоянно веют повсюду, принося сыпучий груз. Карьер наверняка частично засыпало. Или полностью? Не ухнем ли мы в гигантскую ловушку из зыбучего песка? Много лет пролетело с тех пор, когда из карьера вывозили руду и нанесенный песок в последний раз.
На месте я не стоял — по гребню шагал параллельно дороге, не отставая от медленно идущей техники. Инга по-прежнему шла за мной, иногда приостанавливаясь и прикладывая к глазам бинокль. Умная девушка. Добавила к себе уважения. Я видал однажды, как один из приближенных Пахана рассматривал с вершины дозорной горы поселок мутов. Рассматривал через бинокль. То и дело он двигался вперед, отшагивал в стороны, выискивая лучший угол обзора. И проделывал все с прижатым к переносице биноклем. И под ноги смотрел через бинокль… и поплатился, неверно ступив, рухнув на землю и покатившись вниз по склону. Не разбился, конечно, ведь горка хоть и высокая, но склоны пологие. Однако позора много. Бинокль повредился. Одежда в пыли. Колючки вонзились в разные места важной персоны… Инга действовала иначе. Действовала правильно, умело. И при этом умудрялась не отстать, а ступала на камни, по которым прошел я. Тимофеичу она понравилась бы…
— Ничего, — коротко заметила девушка.
— Вон там, — не согласился я, указывая вниз, где на дне соседнего с нами ущелья, под самой стеной из каменных обломов, лежал пыльный кусок железа.
— Металлолом, — изрекла Инга, внимательно осмотрев указанный мною хлам. — Ржавая штуковина, скрученная, старая, некогда покрашенная, потом смятая. И что в ней?
